Multi venerunt, или Многие пришли

Александр Абалихин, 2016

Пешеход едва не погибает на оживлённом перекрёстке. Неожиданно обрываются все звуки, застывают автомобили и люди. В это мгновение он ощущает себя другим человеком – юношей, который жил на юге Франции во времена альбигойского крестового похода. Сын винодела-католика и его возлюбленная красавица-катарка становятся участниками исторических событий. Они проникают в Хрустальный храм, оказываются в осаждённом крестоносцами городе Безье, участвуют в обороне последнего оплота еретиков – крепости Монсегюр, им открывается мистическая тайна Чаши Грааля. Историко-фантастический роман «Multi venerunt, или Многие пришли» – третий из серии «Перекрёсток», в которую также вошли книги: «Страна Синих Ягод», «Озеро Веры», «Бабочки на крутых ступенях», «Пылающие души Виньеруны».

Глава 4. Жаркий спор

— Нам с Этьеном надо спешить. Пора покинуть твой гостеприимный дом, Мартин. До свиданья! Счастья и любви всем! — заторопился Жером и встал из-за стола.

Этьен тоже поднялся и направился к плетню, за которым рос высокий кустарник.

— Как же так, Жером? Ведь вы даже не поели, — расстроился старый катар.

— Нам нельзя здесь оставаться и навлекать на твой дом беду, — сказал Жером.

Едва Этьен и Жером успели перемахнуть через плетень и скрыться в густых зарослях, как из-за угла дома вышел невысокий круглолицый голубоглазый священник в пурпурной сутане и круглой шапочке. За ним следовал широкоплечий рыцарь в латах. На поясе у него висел короткий меч в ножнах, а на плечи был наброшен красный плащ. Чёрные глаза рыцаря хмуро смотрели из-под густых бровей. За рыцарем шагал долговязый оруженосец в лёгкой кольчуге и с большим мечом в ножнах.

Все сидевшие за столом не ожидали появления гостей и встретили их настороженным молчанием.

— Кто здесь хозяин? — спросил рыцарь.

— Я, — ответил Мартин.

— Старик, ты должен принять на постой меня, а также папского легата Пьера де Кастельно, моего оруженосца и возничего, — потребовал рыцарь. — Легат щедро заплатит тебе за ночлег и еду.

— Да. Я хорошо заплачу, — перебирая пальцами чётки, небрежно кивнул священник.

— Проходите! Я всегда рад гостям, — настороженно глядя на рыцаря и священника, сказал Мартин.

— Тогда я позову возничего, который сторожит повозку, — сказал рыцарь. — Ещё нужно разместить двух лошадей и дать им овса.

— Для ваших лошадей найдётся место. Мы их накормим, — сказал Мартин.

— Это хорошо. А ещё я велю возничему загнать в твой двор повозку, чтобы её не украли. В ваших краях полно воров. Проезжая по деревне я заметил, что у всех местных жителей вороватые взгляды.

Услышав эти слова, Патрис побагровел, и на его шее вздулись жилы. Персиваль незаметно усмехнулся. Данье пожал плечами.

Рыцарь с оруженосцем ушли за дом. За ними засеменил папский легат.

— Вероника, у тебя готова еда? — спросил старик.

— Готова. Сейчас принесу, — пообещала девушка.

— Тебе сегодня придётся хорошенько потрудиться, внучка, — сказал Мартин.

— Я помогу тебе, Вероника, — предложил Грегуар и ушёл вместе с девушкой.

— Не нравится мне всё это. Никогда не сидел за одним столом с папским легатом. Неужели он не мог найти место для ночлега, соответствующее своему высокому положению? — буркнул Патрис.

— Так ведь Ольне они уже проехали, а впереди нет деревень. Уже скоро наступит вечер. Им надо где-то переночевать, — объяснил Мартин.

— Я узнал Пьера де Кастельно. Я виделся с ним в Тулузе во дворце графа Раймунда, — вспомнил Персиваль.

— Только, похоже, он тебя не признал, — заметил Данье. — Он и на меня не обратил внимания, хотя несколько лет назад я писал его портрет.

— Легат узнал нас, мой дорогой Данье, но не подал вида. Пьер де Кастельно всё примечает. Он не так прост, как ты полагаешь, — сказал Персиваль.

В это время рыцарь и легат вернулись и сели за стол, а возничий и оруженосец повели к сараю лошадей. Вероника и помогавший ей Грегуар подали на стол уху, щуку, фаршированную луком и морковью, жареную плотву, солёные оливки, чёрные трюфели и зелень. Затем юноша и девушка принесли кувшин с вином, три кувшина с водой и жбан с лавандовым мёдом.

— Надеюсь, ты угостишь нас жареной бараниной, хозяин? — спросил рыцарь.

— У меня нет мяса, — развёл руками Мартин, — и остался только один кувшин вина. Его придётся разбавлять водой.

— Вот как? Ты просто жадный старик или того хуже — катар? — поморщился рыцарь.

— Я катар! — гордо произнёс старик.

— Тогда мы поищем другой дом для постоя, — решил рыцарь. — Где в вашей деревне живут католики?

— В Сомбре вы не отыщите католиков, — сказал Мартин.

— Неужели в этой деревне живут только катары?! — воскликнул рыцарь.

— Ты так возмущаешься, рыцарь, словно сел за один стол с сарацинами, — усмехнулся Персиваль.

— Нам незачем искать иной дом для ночлега. К тому же, за этим столом собрались не только катары, но и католики. Насколько я знаю, ты, Персиваль и сидящий рядом с тобой художник, который написал мой прекрасный портрет — католики, — сказал легат.

— По крайней мере, я не заявляю об обратном, — туманно произнёс Персиваль.

— В повозке есть кувшины с вином, которые я везу из Тулузы, — сказал Пьер де Кастельно.

— Эй, Венсан, принеси-ка сюда пару кувшинов красного вина! — приказал рыцарь своему оруженосцу.

Тот ушёл и вернулся с двумя большими кувшинами, которые выставил на стол. Священник и рыцарь весело перемигнулись. Возничий довольно причмокнул. Грегуар заметил на кувшине знакомое клеймо — виноградную гроздь, которую несла в клюве птица.

— Это наше вино! — воскликнул юноша. — На нём стоит клеймо моего отца.

— Так ты сын Жиральда — лучшего винодела Окситании, который живёт в Монтэгле, — догадался рыцарь.

— Да. Я его сын, — признался Грегуар и тут же пожалел о сказанном.

В тот же миг он вспомнил про свой побег из отцовского дома, когда в него вломились солдаты, ведомые падре Себастьяном. Однако никто из прибывших гостей, скорее всего, не был осведомлён о том случае.

— Жиральд — благочестивый католик. Я его знаю, — сказал рыцарь и спросил Грегуара:

— Ты, я полагаю, тоже католик?

— Католик, — сказал Грегуар и смутился, словно сказав это, предал приютивших его хозяев.

— Отчего ты так неуверенно произносишь это гордое слово? Неужели только из-за того, что сидишь за столом у катаров? — спросил рыцарь.

Грегуар ничего не ответил. Тем временем Вероника наполнила миски ароматной ухой и разлила по кружкам вино. Все принялись за еду.

— Персиваль, ты пьёшь вино, как добрый католик! — похвалил философа Пьер де Кастельно, заметив, с каким удовольствием философ осушил до дна свою кружку.

— Я люблю и вино, и женщин, как и все католики, — улыбнувшись, сказал Персиваль.

— Тем удивительнее твои критичные замечания по отношению к католической вере, которые ты позволяешь себе, когда бываешь во дворце графа Раймунда, — заметил де Кастельно.

— Я привык размышлять, а не принимать всё только на веру, дорогой Пьер, — сказал Персиваль.

— Твоё вольнодумство, философ, граничит с ересью, — осуждающе покачал головой легат.

— Ересь! Вы сделали из этого слова ругательство, а, между тем оно означает всего лишь «выбор». Вот и всё! Разве человек не имеет право на иное мнение? Еретики — не богохульники.

Не успел легат ответить Персивалю, как послышались отчаянные крики.

— Негодяи! Украли! — прокричал показавшийся из-за дома темноволосый кудрявый худой остроносый человек с маслянисто-чёрными глазами. Увидев сидевших за столом людей, он снова завопил:

— О, я несчастный! У меня, бедного несчастного одинокого человека, злодеи угнали двух лошадей!

— Это неудивительно — в этих краях полно воров, — сказал рыцарь.

— Успокойся, Давид, и расскажи толком, кто у тебя украл лошадей? — спокойно спросил Мартин.

— В Сомбре появились конокрады. Только что два вора забрались в мою в конюшню, вывели оттуда двух лошадей и ускакали на них. Когда я попытался им помешать, один из разбойников приставил мне к горлу нож. Этот негодяй был светловолосым и говорил с акцентом, а его спутник был шатен. А незадолго до этого я заметил, что у меня пропали четыре курицы и вязанка вяленой рыбы, — рассказывал Давид.

— Да ты сам говоришь с акцентом, — усмехнулся рыцарь, наблюдая за возмущающимся и нервно размахивающим руками селянином. — Подозреваю, что ты не только не католик, но даже не катар.

— Кто этот человек? — спросил папский легат у Мартина.

— Иноверец. Он давно поселился в Сомбре, — сухо ответил старик.

— Судя по его внешности, он иудей. И он ходит без жёлтого колпака? — удивился рыцарь и обратился к легату:

— Пьер, как думаешь, отчего в Окситании с иудеями обращаются столь мягко, что даже не заставляют их носить жёлтый колпак?

Давид перестал размахивать руками и кричать. Он уставился на рыцаря, священника и на всех остальных сидящих за столом, соображая, что ему делать дальше. Судя по всему, Давиду грозили большие неприятности.

— Мы не в Бретани или Лотарингии, а в Окситании и у нас никто не вправе указывать, какие головные уборы носить жителям или же вообще их не носить, — сказал Персиваль.

— Как же вас всех распустил граф Раймунд! — воскликнул легат.

— Граф просто подстраивается под местные условия. Я ему это сам всегда советую, — пояснил Персиваль.

— Ах, вот даже как! — прищурившись, проговорил Пьер де Кастельно.

— Наша Окситания — просвещённый край, и мы не обязаны следовать указаниям из Рима, — сказал Персиваль.

— Ваша Окситания слишком богата, чтобы долгое время оставаться вне влияния Папского Престола, и долго ваше просвещённое общество не продержится. Поверь, философ, северных баронов гораздо больше волнуют богатства Окситании, нежели религиозные воззрения её жителей, — заметил Пьер де Кастельно.

Между тем Давид неожиданно пропал, словно растворился в воздухе. О нём в пылу спора забыли, и он посчитал, что для него будет лучше, если он незаметно исчезнет. Давид умел это делать. Раньше он жил в Кастилии и там научился внезапно исчезать, когда чувствовал, что ему грозит опасность.

Сообщение о ворах, заявившихся в Сомбре, взволновало Грегуара. Юноша, как, впрочем, и все, кто знал Жерома и Этьена, догадались, кто увёл лошадей у бедного Давида. Увидев, как переменился в лице Грегуар, Вероника тоже догадалась, кто мог быть конокрадом.

— У них были веские причины, чтобы так поступить. Твой брат и его спутник не похожи на воров, — прошептала на ухо Грегуара девушка.

— А на кого они похожи? — шёпотом спросил юноша.

— На защитников слабых. Ведь твой брат мечтает спасти мою сестру Оливию, — тихо проговорила Вероника.

— Куда подевался этот возмущённый кражей кудрявый человек? — удивился рыцарь, глядя на то место, где только что стоял Давид.

— Зачем он нам нужен? — махнул рукой легат.

— Его словно ветром сдуло! Этот нахал слишком вольно себя ведёт. Как он смеет мешать обедать мне и папскому легату? — нахмурившись, сказал рыцарь.

— Так вот, слишком много вольностей допустил граф Тулузский в своих владениях. Совсем недавно я имел с ним очень неприятную беседу, — Пьер де Кастельно продолжил с Персивалем неожиданно начавшийся диспут.

— И что же случилось? Вы поссорились с графом? — принимаясь за фаршированную щуку, поинтересовался философ.

— По правде говоря, мы с ним никогда по-настоящему не мирились. Два года назад граф Раймунд обещал мне, что он, наконец, примется за искоренение катарской ереси в Окситании. Однако граф не сдержал своего слова, — недовольно надувая щёки и ожесточённо пережёвывая кусок щуки, проговорил Пьер де Кастельно.

— Не так легко править в стране, в которой многие католики поддерживают катаров, — сказал Персиваль.

— Правитель не может вести себя так, как это делает Раймунд. Ему надо быть твёрже и выбрать, наконец, с кем он — с сильным Римом или со своими катарами? В одиночку ему не справиться с Римом. Насколько мне известно, его союзник — король Арагона не торопится выступить на его стороне.

— Как я догадался, вы предложили графу принять сторону грубой силы? — поджав губы, спросил Персиваль.

— Не сторону грубой силы, а сторону Папы Римского. Он, а также все католические священники несут свет истины, — поправил философа легат, запивая фаршированную щуку вином.

— Откуда вам знать, где истина? — спросил философ.

— Истина следует из апостольских писаний.

— Но ведь из сотни евангелий были выбраны лишь четыре, а остальные изъяты из обращения — сожжены или уничтожены иным способом, а евангелие от апостола Павла надёжно сокрыто в одном из тайников папского дворца.

— Вы неплохо осведомлены, Персиваль, — усмехнулся Пьер де Кастельно, запихнув за щёку несколько солёных оливок. — Однако ваши рассуждения мне кажутся странными. Вы должны понимать, что, если многие евангелия были уничтожены, значит, на то была воля Господа.

— И чем же закончилась ваша беседа с графом Тулузским, уважаемый Пьер? — поинтересовался Данье, внимательно прислушивавшийся к беседе философа с папским легатом.

— В итоге я провозгласил отлучение от церкви графа Тулузского Раймунда. После этого граф стал на меня кричать и потребовал, чтобы я убирался вон из его дворца и из Окситании.

— А дальше? — спросил Данье.

— Всё завершилось тем, что теперь я сижу за этим столом, ем рыбу и пью вино, — буркнул Пьер де Кастельно.

— Куда же вы держите путь? — поинтересовался Персиваль.

— Я направляюсь в Рим. Буду жаловаться Папе на графа Раймунда.

— А заодно мы с легатом пожалуемся на всю Окситанию, — добавил рыцарь и громко рыгнул.

Персиваль с гневом взглянул на рыцаря и спросил:

— А вам-то какое дело до Окситании?

— Я уже говорил, что это богатая территория, — сказал рыцарь Симон и снова рыгнул. — И это самое важное.

— Простите, но я не знаю вашего полного имени, досточтимый рыцарь, — спросил философ.

— Барон Симон де Монфор, — представился рыцарь.

— Не подумайте, что только богатства вашего края привлекают северных франкских баронов и Папу Римского. Гораздо важнее духовное здоровье жителей Тулузского графства и всей Окситании, — заметил Пьер де Кастельно. — Ведь не секрет, что в Окситании учение катаров получило широкое распространение, а это привело к тому, что катары лишают благодати детей, оставляя их без крещения, люди умирают без церковного покаяния, в грехе. Катары даже не носят на груди крест.

— Бессловесные младенцы не могут ещё сами определиться и сделать выбор. Как же можно их крестить? Ну, а крест — это символ мученичества, потому мы его не носим, — сказал Патрис.

— Крест — символ преодоления страдания и скорби. Его должен носить человек, который следует заповедям Господа, — возразил легат.

— Вы, катары, — обратившись к Патрису, сказал барон, — несёте полный бред, утверждая своё понимание мироздания. Юнец, ты можешь мне поведать вашу ересь о переселении душ, о которой я лишь немного наслышан?

Патрис не успел ответить, как заговорил старый катар.

— Лучше я отвечу на этот вопрос, — сказал Мартин. — Мы, катары, верим в переселение душ. Бог, создавший тонкий мир, существующий вне материи, создал и человеческие души по Своему образу и подобию. Бог живёт вне материи, в мире Света. А материальный мир порождён сатаной. Души людей, прошедшие тяжкие испытания в земном мире, в своё время освободятся от материальных тел. Ведь тело человека является вместилищем грехов и болезней. Только тому, кто стал чистым, смерть принесёт окончательное избавление души от страданий. Но, возможно, человеческой душе потребуется новое пребывание на грешной Земле, чтобы искупить грехи. В конце времён, когда все души будут освобождены из тел, Свет вновь будет полностью отделён от господства материи. И тогда материальный мир исчезнет, солнце и звёзды погаснут, а огонь поглотит души демонов. Продолжится лишь вечная жизнь чистых душ.

— Вот в чём ваша ересь! К твоему сведению, старик, человеческая душа проживает одну единственную жизнь и, после смерти тела, ожидает второго пришествия Спасителя и Страшного Суда, на котором решится её участь — вечное блаженство в Царстве Божьем или вечные муки в аду. Воскресение ожидает верующих в восстановленных телах. И тогда свершится Божий суд над ними, — сказал легат.

— Но зачем восстанавливать разрушенное? Ведь проще построить телегу из новых материалов, чем собирать её из старых сгнивших оглоблей, ржавых кривых гвоздей и рассыпавшихся колёс, — произнёс Мартин.

— Как ты можешь так рассуждать, старик? Откуда ты набрался всей этой ереси? — с раздражением спросил легат.

— Я почерпнул знания не из книг, написанных спустя многие десятилетия после прихода на землю Великого Учителя, а из откровений тех апостолов, которых не признала ваша церковь, легат. Ты знаешь, что у нас есть свои апостолы и свои епископы, — ответил старик.

— Ты ведёшь ужасные речи, старик! — с возмущением воскликнул легат.

— Скажи старик, как можно жить без причастия? — сурово спросил Симон де Монфор, уминая за обе щеки фаршированную щуку.

— Видно, катары неисправимые грешники, коль они отказываются от столь важного таинства, как причастие! — воскликнул легат.

— Мы не приемлем причастия в том виде, в каком оно происходит в вашей церкви, — сказал Мартин.

— Причастие — благодатное приобщение души к вечной жизни, — сказал Пьер де Кастельно.

— Да что с ними разговаривать, дорогой Пьер! Правильно сказано, что не мир, а меч нужен еретикам! — воскликнул Симон де Монфор.

— Отчего в ваших словах столько злобы, барон? Ведь мы, так же, как и вы, веруем в пришествие Великого Учителя и молимся об искуплении грехов, — сказал катар.

— Так ведь вы молитесь в сараях, в полях и рощах, и даже на скотных дворах, но не в храмах, — сурово сдвинув брови, молвил папский легат.

— Как вам только не противно! — поморщился Симон де Монфор.

— Возмутительно! Как же катары могут обходить стороной церкви? Как можно не зайти в храм и не поддержать материально посредников между Богом и людьми? — насмешливо спросил Персиваль.

— Издеваешься, философ? Да я вижу, что еретиков здесь собралось больше, чем я полагал вначале! — вскричал Пьер де Кастельно. — Персиваль, ты скоро договоришься до страшных вещей!

— Что может быть страшнее и печальнее потери церковью прихожан? Ведь это прекращение уплаты десятины прихожанами и потеря влияния церкви, а что может быть страшнее этого для вас, священников? — спросил Персиваль.

— Ты стал катаром, Персиваль! Какой ужас! — в ужасе проговорил легат.

— Это не так. Я не стал катаром. Просто я всё чаще задумываюсь над вещами, над которыми католическая церковь по вполне понятным причинам не советует размышлять.

— Так ты перестал вообще верить в Господа?! — вскричал легат.

— Я верю в Бога. А вот верите ли вы сами? — спросил Персиваль, глядя в глаза Пьеру де Кастельно.

— Да как ты можешь так говорить! — вскричал возмущённый легат.

— Может Персиваль всё-таки прав? — спросил Данье. — Иначе, отчего именно Окситания, став приютом для сотен тысяч катаров, сказочно богатеет, а искусства и науки здесь процветают, в отличие от алчущих её богатств северных областей Страны Франков и других государств Европы?

Симон де Монфор закричал:

— Такая благодатная земля, а досталась каким-то еретикам!

Тут барон покраснел, словно варёный рак.

Грегуар сначала решил, что он возмутился до такой степени, что побагровел, но оказалось, что де Монфор подавился рыбьей костью. Он выпучил глаза, захрипел и принялся хаотично размахивать руками. Потом он кашлянул и выплюнул на землю острую щучью кость. После этого он стал ровно дышать, и краска сошла с его лица.

— С вами всё в порядке, дорогой Симон? — участливо спросил легат Симона де Монфора.

— Слава Богу, всё обошлось, — проговорил барон. — Какие, однако, колючие кости у этой рыбы! Вот что значит — есть рыбу. Если бы мы сейчас ели мясо, этого бы не случилось. Рыбья кость исцарапала мне горло.

— Случается, люди умирают, когда им попадает не в то горло кусок мяса или, когда спьяну захлёбываются в тарелке с похлёбкой, — заметил Данье.

— Скорее выпейте кружку вина, барон! Вино успокоит боль в горле и царапины быстро заживут, — с этими словами возничий, до этого момента молча сидевший за столом, протянул кружку вина Симону де Монфору.

Перед тем, как подать барону вино, возничий украдкой всыпал в кружку щепоть жёлтого порошка. Лишь оруженосец заметил, что возничий ведёт себя странно — он на несколько мгновений отвернулся, держа в руках кружку, предназначенную для Симона де Монфора. Однако Венсан был пьян и тут же забыл о своих подозрениях.

— Что за глупость — не есть мясо, — проворчал недовольный барон. — Мы тоже соблюдаем посты, но чтобы никогда не есть мясо — это слишком! Да что с вами говорить, если вы, катары, даже отказываетесь от причастия и не ходите в церковь.

— Как можно не причащаться? — сердито сказал Пьер де Кастельно и, достав чётки, принялся их нервно перебирать. Спаситель говорил: «Ядущий мою плоть и пиющий мою кровь имеет жизнь вечную».

— Не забывайте, уважаемый Пьер, что в тексты евангелий вполне могли вкрасться неточности, — осторожно сказал Персиваль.

— Существуют всего четыре признанных церковью канонических евангелия. Каким же образом могут появиться неточности в этих текстах? — едва сдерживая себя от ярости, спросил налившийся кровью Пьер де Кастельно.

— Ошибки могли вкрасться не по злому умыслу, а в результате неверного перевода. Ведь эти тексты несколько раз не только переписывались, но и переводились с арамейского и греческого языка на латынь. А среди людей, разговаривающих и думающих на своих родных языках, появляются ещё большие отклонения от текстов. И в каждом языке есть моменты, способные в корне поменять смысл многих фраз. Видите ли, я изучал чужеземные языки, такие как греческий, болгарский и даже язык ильменских словенов. Так что могу привести примеры, — предложил Персиваль.

— Приводи же, философ, свои примеры! — процедил сквозь зубы легат.

— Вы же помните фразу: «Multi enim venient in nomine meo dicentes quia ego sum et multos seducen», — произнёс философ.

Услышав эти слова, Грегуар вздрогнул. Он вспомнил, как их произносил падре Себастьян в церкви в Монтэгле.

— И что же в этой фразе тебе непонятно? — пожал плечами легат.

— В переводе это звучит так: «Ибо многие придут под именем моим и будут говорить, что это я, и многих прельстят».

— Пока всё верно, — согласился священник.

— Однако, к примеру, славяне, могут прочитать часть этой фразы на своём языке как — «под именем моим», так и — «во имя моё». Не правда ли, есть разница? — спросил Персиваль.

— Вот потому-то и все молитвы надо произносить только на латыни, — наставительно проговорил легат. — Впрочем, особой разницы в переводе я не нахожу.

— Я не слышал, чтобы многие приходили под Его именем, — сказал Персиваль и, выдержав жёсткий взгляд легата, с ненавистью посмотревшего на него, продолжил:

— Теперь многие пришли и стали говорить от Его имени.

— Я что-то не пойму, к чему ты клонишь, философ? — спросил барон и при этом его глаза стали наливаться кровью.

— Персиваль клонит к тому, что мы с тобой, Симон, пришли, прикрывшись именем Спасителя, — произнёс легат.

— А вот мы этого философа сейчас проучим! — прохрипел барон, хватаясь за меч, и закричал:

— Венсан, к оружию!

Оруженосец Симона де Монфора вскочил со скамьи и схватился за рукоять большого меча, намереваясь вытащить его из ножен.

— Останови их, легат! Иначе они убьют Персиваля! — закричал Данье.

— Прекрати, Симон! — крикнул священник. — Ещё не хватало пролить кровь в доме, в котором нам предоставили приют и накормили.

— Эти еретики мне уже порядком надоели. Впрочем, Венсан, давай немного подождём. Думаю, нам скоро доведётся поквитаться со всеми нашими обидчиками, — недобро усмехнулся барон.

— Отчего же вы, чуть что, сразу же хватаетесь за оружие? Неужели вы готовы только за непонравившееся тебе слово или за неподобострастный взгляд убить человека? — с укором спросил подвыпившего барона Мартин.

— Ничего подобного! Не за слово или взгляд, а во имя веры я готов убивать еретиков. Во имя веры позволено всё! — взревел Симон де Монфор. — Знаешь ли ты, катар, что я один из немногих крестоносцев отказался участвовать в истреблении единоверцев в Хорватии? В тот раз венецианские купцы натравили нас на один католический город. Но если на моём пути встанут иноверцы или хулители веры, я истреблю их всех до последнего ничтожного человечка!

Патрис исподлобья посмотрел на рассвирепевшего барона.

— Как же стало жарко, а латы скинуть нельзя. Здесь опасно оставаться без лат. Вокруг одни злодеи. Всех вас надлежит сжечь, четвертовать или повесить! — разошёлся барон. — И только так!

— Успокойся, Симон. Завтра нам предстоит долгий и трудный путь, — проговорил легат, глядя на сбежавшихся деревенских мужиков, которые с вилами, мотыгами и топорами вышли из-за угла дома.

— Это всё твоё миролюбие, Пьер! Пока их щадишь, они садятся тебе на шею! — кричал Симон де Монфор, за спиной которого стояли нахмурившиеся мужики.

— Молчи, Симон! Похоже, не все катары придерживаются мнения, что им не позволено убивать людей. Оглянись и посмотри — у местных жителей в руках топоры и вилы, — предупредил барона легат.

— Ерунда! Известно, что катары буквально следуют заповеди «Не убий!». Они ничего нам не сделают плохого, — расхохотался Симон де Монфор.

— Почему ты не замолчишь, Симон? Тебе и вправду не следует пить много вина, — сказал легат.

— А вас и не будут убивать, вас просто покалечат. Кажется, такого запрета не существует, — злорадно улыбаясь, пообещал Патрис, который приободрился, увидев собравшихся возле дома Мартина жителей Сомбре, вооружённых вилами, мотыгами и топорами.

— Уходите, добрые люди! — попросила Вероника.

Однако толпившиеся возле их дома односельчане не расходились.

— Уходите! Спасибо всем вам, что пришли, но мы сами всё уладим, — сказал Мартин.

Мужики ещё некоторое время постояли, хмуро наблюдая за раскрасневшимся рыцарем, его оруженосцем, возничим и папским легатом, а потом разошлись. Наконец, Симон де Монфор успокоился. Оруженосец и возничий подхватили его под руки и увели в дом, откуда вскоре послышался громкий храп.

— Жаркий у нас получился спор, — сказал Пьер де Кастельно, вытирая платком пот со лба.

— Хорошо, что он завершился мирно, — заметил Данье.

— Не знаю, к чему все эти бесполезные споры? Всё равно будет так, как решит Папа. И граф Тулузский зря рвёт и мечет, да и все вы напрасно переживаете. Рано или поздно во всей Окситании утвердится католичество, — уверил легат.

— Пока католичество полностью не утвердилось, могу предложить для вас такую же лежанку в доме, как и та, на которой уже спит барон Симон де Монфор. А возничий и оруженосец могут уснуть на полу, на который мы положим сено, — сказал Мартин.

Легат зашёл в дом, не раздеваясь, прилёг на скамью и уснул. Вероника и Грегуар принесли из сарая несколько охапок душистого сена и разложили их на полу. Преданный оруженосец устроился рядом с лежанкой, на которой храпел Симон де Монфор. Возничий улёгся рядом с лежанкой, на которой спал легат.

— Где теперь нам ночевать? — спросил Персиваль.

— Придётся всем устроиться в сарае на сене, — сказал Мартин.

— Ты хотя бы получил от легата монеты за постой? — спросил Данье.

— Да. Легат сунул мне в руку золотой ещё до того, как сел за стол, — сказал старый катар.

— При всех его недостатках, Пьер де Кастельно не самый плохой человек, — отметил философ.

— Персиваль, ты зря ввязался с ним в спор, — сказал Данье.

— Да и ты,мой друг, сегодня не промолчал, — заметил философ.

— Хорошо, что Грегуар и Вероника не участвовали в споре. А, главное, Патрис сдержался, — сказал художник.

— Мне это удалось с трудом, — признался Патрис.

— Уж если ты стал катаром, то должен уметь сдерживать свои порывы, а главное укрощать ненависть, — сказал Мартин.

— Мне тяжело сдерживать себя, когда я вижу несправедливость. Я всегда буду добиваться справедливости, — сказал Патрис.

— А что такое справедливость? — спросил Мартин.

— Это когда люди поступают согласно Божьим заповедям, — ответил трубадур.

— Земной мир создан падшим ангелом. Так о какой справедливости в этом материальном мире ты рассуждаешь? — спросил старый катар.

— Мартин, похоже, ты стал или Совершенным, или философом, как я, — удивился Персиваль, — Ты очень интересно рассуждаешь о серьёзных вещах.

— Нет. Я не Совершенный катар и, уж тем более, не философ. Просто за свою долгую жизнь я не раз убеждался в правоте катарского учения. Однако хотя на нашей стороне правда, мы не устоим против жестокости наших врагов. Окситанию ожидают чёрные дни, освещаемые яркими огнями костров инквизиции. На нашу землю надвигается тёмная сила. Я чувствую это. Другого и не может быть. Свет не может долго освещать этот мир тьмы. Я вижу гибель лучших сыновей и дочерей Окситании в своих снах, которые меня никогда не обманывают, — грустно проговорил Мартин. — Нам, катарам, остаётся лишь спасать свои души.

— Признаюсь, мне не нравится покорность катаров судьбе и их неприятие зла. Но должен сказать, что меня заинтересовали ваши рассуждения о справедливости. Полагаю, что грань между справедливостью и несправедливостью размыта. Часто то, что одному человеку кажется справедливым, оказывается вопиющей несправедливостью для другого. Считаю, что не следует искать справедливость в этом мире, а надо стараться совершать целесообразные поступки, — рассуждал Персиваль.

— Как же можно не бороться за справедливость? — растерянно спросил Патрис.

— Я ведь не призываю отказываться от борьбы. К примеру, с врагами нашей земли целесообразно бороться. Ведь отстояв нашу Окситанию, мы сможем продолжать наслаждаться твоими стихами и песнями, Патрис, любоваться картинами, которые ещё напишут Данье и этот юноша, — Персиваль кивнул на Грегуара.

— Ты прав, Персиваль, за свободную Окситанию нужно сражаться, — согласился Данье. — Ведь виноградари и рыбаки, астрономы и художники, ткачи и пахари, странствующие трубадуры и философы могут вольно жить лишь на свободной земле Окситании. Какое наслаждение дышать пропитанным ароматами благоуханных цветов и трав воздухом нашей родины, в котором витают благочестивые помыслы катаров. Кстати, если ты, Персиваль, осуждаешь катаров за полное неприятие зла и покорность судьбе, то я не могу принять доктрину их проповедников о создании земного материального мира сатаной. Такая красота может быть создана только Богом. По крайней мере, Окситания создана Господом. Нигде я не видывал таких красивых гор, бескрайних холмистых равнин с оливковыми и дубовыми рощами и такие синие небеса, как в Окситании! Да и прекраснее Тулузы я не видывал городов.

— Ты так красиво говоришь, Данье, что я заслушался. Пожалуй, ты не случайно стал патриотом Окситании. Я тоже часто любуюсь красотами нашей земли, а ещё чаще я заглядываюсь на красавиц-окситанок, которых ещё не успели истребить инквизиторы, уничтожившие красивых девушек в остальной Европе, обвинив их в колдовстве. А ещё я хочу сказать, что не всё будет потеряно даже в том случае, если сбудутся твои плохие вещие сны, старик, — сказал Персиваль. — Всё равно Окситания будет свободной. Придёт эра возрождения живописи и поэзии, науки и медицины.

После его слов наступило молчание. Вскоре уставшие хозяева и гости отправились спать в сарай, где уснули на душистом сене.

Ранним утром все собрались перед домом и наблюдали, как возничий запрягает лошадей. Потом папский легат Пьер де Кастельно, Симон де Монфор и его оруженосец Венсан с распухшими глазами и хмурыми отёкшими лицами молча забрались в крытую повозку.

— Мне кажется, они недовольны, — отметил Данье.

— Неужели им было мало еды и вина? — удивилась Вероника.

— Наоборот. Они слишком много выпили вина, — сказал Персиваль. — Теперь у каждого из них болит голова. Вот они и покидают Сомбре такими хмурыми.

— Они пили вино моего отца. Однако вино у нас всегда отличное. От него не может болеть голова, — сказал Грегуар.

— Они выпили слишком много прекрасного вина. Неумеренность во всём плоха. Заметь, Грегуар, мы с Данье тоже пили это изумительное вино. Однако разве скажешь по нашему виду, что мы перебрали лишнего? — спросил Персиваль.

— Это верно. Вы с Данье выглядите намного свежее, чем легат, барон и его оруженосец, — согласился Грегуар.

— Эти люди не дали нам вчера поесть в спокойной обстановке, — недовольно сказал Данье.

— И сейчас они не сказали доброго слова хозяину и его внучке за предоставленный кров, — произнёс Патрис, наблюдая за тем, как повозка трогается в путь.

— Они считают, что если заплатили за услугу монетой, то уже не нужны никакие слова благодарности, — сказал Данье. — Для них мерилом всего являются деньги.

Грегуар вдруг вспомнил, с каким благоговением, сидя за столом, пересчитывал монеты его отец. В те мгновения на лице винодела было написано блаженство. Отец перекладывал монеты одну за другой в шкатулку и улыбался. Отблески от свечей, попадавшие на золото, согревали его душу, словно лучи солнца. А потом он даже гладил шкатулку, прежде чем убрать её в потайное место. Отец ставил на место камень в стене, и тайник был скрыт для посторонних глаз. Потом Грегуар не раз замечал, с каким теплом отец смотрел на тот камень, ничем не выделявшийся от остальной кладки. Юноша смутился и постарался прогнать воспоминания.

Тем временем повозка уже удалилась от дома Мартина. Когда она подъезжала к краю деревни, где был расположен дом Давида, тот вышел из дома и затворил за собой дверь. Давид подошёл к плетню, улыбнулся и потянулся, радуясь тёплому солнышку. Однако улыбка мгновенно слетела с его лица, когда он увидел крытую повозку, запряжённую двумя лошадьми. Он понял, что пора уносить ноги…

Для барона де Монфора, наблюдавшего в окно за деревенским пейзажем, так и осталось загадкой, куда подевался кудрявый еврей без жёлтого колпака на голове, только что нежившийся под лучами утреннего солнца возле плетня. Непонятно, каким образом, но иноверец растворился в воздухе, словно его и не было. Он пропал из виду, как был — с блаженным выражением лица. При этом дверь в дом так и осталась закрытой, а невысокий кустарник и заросли бурьяна возле плетня даже не колыхнулись. Изумлённый барон протёр глаза и впервые за утро заговорил, обратившись к легату:

— Пьер, а ведь мы с тобой здорово перебрали. Я сейчас видел еврея, который исчез прямо на глазах, словно призрак. Он растворился в воздухе! Его нигде не видно. Может, остановимся и заглянем в его дом и во все пристройки? Ещё надо будет поискать этого типа в зарослях кустарника.

— Ещё чего! Зачем тратить время на поиски растворяющегося в воздухе еврея? То, чему ты стал сейчас свидетелем, ещё больше убеждает меня в том, что все иудеи связаны с нечистой силой, которая им иногда помогает — сказал Пьер де Кастельно.

— К счастью, бесы не могут вечно им помогать. Рано или поздно, Божья кара настигнет их, где бы они ни прятались, — сказал Симон де Монфор.

Повозка выехала из деревни, и возничий направил лошадей по дороге, проложенной вдоль извилистой реки.

— Кажется, эта река впадает в Рону, — сказал легат.

— Эта река наверняка куда-нибудь впадает, — вяло согласился барон, всё ещё находившийся под впечатлением мгновенного исчезновения человека.

— Ты плохо слушаешь меня, Симон, — расстроился легат.

— Да. Я не могу прийти в себя. Я ещё никогда не встречался со столь необъяснимым явлением — растворяющимся в воздухе иноверцем, — признался барон. — Чудеса, да и только!

— Возможно, тебе, Симон, просто привиделся этот еврей. Мы с тобой действительно перебрали вина, — сказал легат.

— Знаете, Пьер, после разговора с жителями Сомбре я ещё более уверился в том, что нам надо спешить в Рим и просить помощи у Папы. Пришло время наказать еретиков, — сердито произнёс Симон де Монфор.

— Как думаешь, нас ждут на переправе? — поинтересовался легат.

— Конечно, — уверенно сказал барон.

— Однако наш отъезд из Тулузы был неожиданным, и на переправе может не оказаться надёжных перевозчиков.

— Не волнуйтесь, святой отец. Всё будет в порядке. Ещё в Тулузе мне сообщили, что перевозчики предупреждены о нашем прибытии, — успокоил легата барон.

Лошади неспешно везли повозку. Мерное цоканье копыт, лёгкий ветерок, шелест листвы придорожных кустарников и голоса звенящих в воздухе жаворонков убаюкивали путников. Постепенно легата, барона и его оруженосца укачало, и они задремали. Возничий начал клевать носом. Он то проваливался в сон, то снова просыпался. Вскоре из повозки донёсся громкий храп Симона де Монфора. Его оруженосец спал беспокойно, постанывая и изредка вскрикивая. Легат дремал и умиротворённо улыбался во сне. Подчиняясь велению неумолимой судьбы, повозка катила к берегу Роны…

После неудачной погони за Вероникой, падре Антонио, Бертран и Дюран ехали на лошадях по лесной дороге. Перед Дюраном лежал переброшенный через спину лошади труп сержанта Томаса.

— Падре, долго ещё везти сержанта? Может, похороним его здесь, на опушке? — спросил Дюран, когда они выехали из леса.

— Нехорошо закапывать сержанта в поле. Надо заехать в Ольне, где есть католическое кладбище. Там мы его и похороним, — решил падре Антонио.

Падре Антонио и солдаты свернули с дороги, которая вела в Сомбре, и направились в сторону Ольне. Вскоре на дороге показался всадник в чёрном плаще, ехавший им навстречу на вороной лошади. Верхняя часть его лица была сокрыта надвинутой на лоб чёрной широкополой шляпой. Издалека были видны только чёрные усы и узкая бородка.

Падре Антонио пришпорил пятками лошадь и ускакал от своих спутников. Подъехав к всаднику в широкополой шляпе, падре перебросился с ним несколькими фразами. Когда Бертран и Дюран приблизились к беседующим, священник приказал им:

— У нас с вами появилось новое задание. Нам надлежит выехать в сторону переправы через Рону.

— Опять куда-то ехать! А отдохнуть? Ведь мы так устали и переволновались, пока преследовали ведьму, — пожаловался Бертран.

— Потом отдохнёте. У меня поручение от очень высокопоставленного лица, — заявил падре Антонио.

— Неужели от графа Тулузского? — удивился Дюран.

— Не от графа, а от самого Папы Римского, кретины! — вскричал человек в широкополой чёрной шляпе.

— Нет. Поручение именно от графа Раймунда, — поспешил заверить Бертрана и Дюрана падре Антонио.

— Что-то я совсем запутался, — пробормотал Бертран. — Ты что-нибудь понял, Дюран?

— Нет, — откровенно сознался Дюран и спросил:

— Так по чьему же поручению мы должны действовать?

— По моему поручению. Поняли? Только по-моему поручению! — потребовал падре Антонио.

— Конечно, мы всё поняли. Если нас впереди ожидает сержантское звание, то мы, несомненно, всегда готовы выполнить любое ваше приказание, падре Антонио! — заверил Бертран.

— Вот и хорошо, — смягчился падре.

В это время человек в широкополой чёрной шляпе развернул лошадь и направился прочь, не проронив ни слова.

— Этот незнакомец даже не попрощался, — сказал Бертран, глядя вслед всаднику.

— Видно, он важный человек, — заметил Дюран.

— А кто это был такой? — спросил Бертран.

— Больше никаких вопросов! Поняли? — рассердился падре Антонио.

— Конечно, поняли, — сказал Бертран.

— А всё-таки можно задать хотя бы один вопрос? — поинтересовался Дюран.

Падре Антонио процедил сквозь зубы:

— Ладно. В последний раз я отвечу.

— Что делать с трупом сержанта Томаса? — спросил Дюран.

— Теперь нам не удастся похоронить сержанта, как положено. У нас нет времени, чтобы довезти труп до кладбища. Придётся его закопать здесь, — решил падре Антонио.

— Но у нас нет лопаты, — растерялся Дюран.

— У нас нет лопаты и, к тому же, нам некогда. Что ж, сейчас я попрошу тех людей нам помочь, — священник кивнул в сторону мужчин и женщин с мотыгами и лопатами, которые работали в поле. — Эй, вы из какой деревни?

Один мужчина крикнул в ответ:

— Из Сомбре.

— Сделайте доброе дело — предайте тело этого человека земле, — обратился к ним священник.

— Мы похороним его, — пообещал мужик с мотыгой и спросил:

— А как его звать?

— Сержант Томас.

— Что ж, мы похороним сержанта Томаса, — сказал мужик.

— Снимите труп с лошади и положите его возле дороги, — приказал солдатам падре и добавил: — Конечно, плохо, что Томаса похоронят не католики. Придётся поручить это скорбное дело катарам.

— Это даже хорошо! — сказал Бертран.

— Хорошо, что похоронят сержанта? — нахмурился падре.

— Это, конечно, не очень хорошо. Хотя хорошо, что освободилось место сержанта… Кажется, я говорю не совсем то, что следует, — пробормотал Бертран, заметив негодующий взгляд священника. — Вообще-то, хорошо, что хоронить бедного Томаса будут катары, а не католики. Они похоронят его совершенно бесплатно. А католики содрали бы с вас деньги, падре.

— Что ты сейчас сказал? — спросил падре Антонио.

— Похоже, я опять сказал не то, что вы хотели бы услышать. Я понимаю, что поскольку сержант был воином, а не священником, то и деньги на его похороны вроде бы должны давать мы, а не духовное лицо, то есть вы, падре. Однако у нас, солдат, денег намного меньше, чем у вас, священников, и поэтому в данном случае именно вам пришлось бы немало заплатить за погребение, если бы сержанта взялись хоронить католики.

Тут Бертран увидел, что падре побелел от негодования и поспешил заверить его:

— Впрочем, мы с Дюраном могли бы похоронить нашего сержанта совершенно бесплатно. Правда, Дюран?

— Совершенно бесплатно! Нам ради нашего сержанта ничего не жалко. Даже своих сил, — согласился Дюран.

— Хоть бы ты помолчал, Дюран! — поморщившись, проговорил падре Антонио.

— Если вы, падре, обиделись на то, что я сказал про католиков, так это зря. Я сказал чистую правду. Я сам католик и знаю, что говорю. Так вот, я сам ни за что не согласился бы хоронить неизвестного мне человека просто так, без платы, — сказал Бертран.

— И я не стал бы бесплатно хоронить незнакомого мне человека, хотя я католик и, как положено, соблюдаю пост и вовремя причащаюсь, — гордо произнёс Дюран.

— Вы когда-нибудь умолкнете? — раздражённо прохрипел падре Антонио. — Я устал от вашей болтовни. Закройте рты и не задавайте мне вопросы!

Солдаты спешились и положили тело сержанта возле дороги, а потом снова сели на лошадей и поспешили за падре Антонио, который уже съехал с основной дороги и направил свою лошадь по тропе, проложенной по полю.

Тем временем к телу Томаса подошли два мужика с лопатами. Они остановились, дожидаясь, когда священник и солдаты отъедут подальше, а потом принялись рыть могилу возле дороги.

Падре Антонио ехал молча. Следовавшие за ним солдаты тоже некоторое время молчали, а потом Дюран произнёс нараспев:

— Вот мы сейчас едем мимо Сомбре по полю и почему-то не заезжаем в эту деревню.

— Хорошая дорога проходит через Сомбре, но мы едем по кочкам, — растягивая слова, грустно вторил Дюрану Бертран.

— Вы решили извести меня? — возмутился падре Антонио.

— Мы вовсе не хотим извести вас, падре, — сказал Бертран.

— Хочу вам сказать, что стихи у вас получаются плохие и трубадуры вы бездарные, — проворчал священник.

— Вы ошибаетесь падре, мы не поём и не сочиняем стихи. Это мы таким образом пытаемся спросить вас, не задавая при этом вопросов, — пояснил Дюран.

— Это уже интересно, — усмехнулся падре Антонио.

— Ведь вы запретили задавать вам вопросы, а узнать очень хочется, — сказал Дюран.

— Но мы не хотим вас разгневать, — добавил Бертран.

— И что же вы хотите узнать? — поинтересовался падре Антонио.

— Мы проезжаем мимо Сомбре, по задам этой деревни, и катары, наверняка, сейчас нас не видят. Кажется, именно из-за этого мы не едем по хорошей дороге, — снова принялся нараспев бубнить Дюран.

— Я могу вам сказать, что теперь мы выполняем тайную миссию. И нам не следует лишний раз попадаться на глаза местным жителям. Особенно спешить нам не следует, но и задерживаться тоже нельзя, — разоткровенничался падре Антонио.

— И неизвестно, куда мы держим путь. А ведь мы такие голодные и уставшие, — спустя некоторое время начал бубнить Дюран.

— И никому нет дела до того, что мы сильно проголодались и страшно устали, — вторил ему Бертран.

— Все добрые католики в это время едят мясо, запивая его вином, а у нас маковой росинки не было во рту со вчерашнего вечера, — грустил Дюран.

— Так вы замолчите, наконец? — спросил священник.

— Вопросы могут задавать лишь нам, а мы можем лишь грустить и страдать, — проговорил Бертран.

— Хватит! Молчите! — закричал падре Антонио. — Как только въедем в лес, сразу сделаем привал, и вы отправитесь в деревню за едой.

— Вот это правильно! — обрадовался Дюран.

— Оказывается, жизнь может быть прекрасной, — повеселел Бертран.

Всадники въехали в рощу и спешились на поляне, неподалёку от деревни. Падре Антонио сел на бревно и вытянул ноги. Потом взмахом руки он подозвал к себе Бертрана и Дюрана и выдал им по монете.

— Сходите в деревню и купите что-нибудь поесть. Только не смейте воровать и ведите себя тихо! — приказал падре. — Помните: вы нужны для выполнения чрезвычайно важного задания.

— В катарской деревне не купишь птицу, мясо и доброе вино, — вздохнул Бертран.

— Разве только морковь и рыбу, — сказал Дюран.

— Ступайте в деревню и купите хоть какую-нибудь еду, — устало произнёс падре Антонио. — И постарайтесь никому ничего не рассказывать о себе.

Бертран замер и прислушался.

— Кажется, в деревне кудахчут куры, — обрадовался Бертран. — А ещё говорят, будто катары не держат птицу.

— Идём! Кажется, скоро мы вдоволь наедимся, — сказал Дюран, и солдаты направились к деревне.

Дюран и Бертран возвратились не с пустыми руками. Каждый из них нёс по две курицы со свёрнутыми головами, держа их за лапы. На шее у Бертрана висела вязанка вяленой рыбы.

— Как вижу, ваш поход в деревню оказался успешным, — заметил падре Антонио, который всё так же — вытянув перед собой ноги, сидел на бревне.

— Нам принесли четыре курицы и вязанку вяленой рыбы, — похвастал Бертран.

— Мы их купили у хозяина дома на краю деревни, — сообщил Дюран.

— Очень хорошо. А теперь разведите костёр и пожарьте птицу, — распорядился падре Антонио.

Солдаты принесли хворост, и вскоре рядом с бревном, на котором сидел священник, заполыхал костёр. Куры были ощипаны, выпотрошены и нанизаны на прутья, которые Бертран и Дюран разместили над огнём на воткнутых в землю рогатинах. Когда куры поджарились, священник и солдаты принялись за трапезу. Насытившись, падре спросил:

— Вы не заметили в деревне крытую повозку?

— Нет, никакой повозки в деревне мы не увидели, — ответил Бертран.

— Он путешествует на такой большой повозке, которую не скроешь. Так что он ещё сюда не подъехал, — проговорил себе под нос падре Антонио.

— Как жаль, что мы не смеем спрашивать о ком, идёт речь, — проговорил Дюран.

— И не надо спрашивать. Лучше чаще заглядывайте в Сомбре и, как только в деревне появится большая крытая повозка, запряжённая парой лошадей, сразу же доложите мне, — потребовал падре Антонио.

— Как я понял, мы здесь остаёмся надолго, — произнёс Бертран, стараясь не задавать вопросы.

— Ты не ошибся, — кивнул падре.

Солдаты и священник заночевали в лесу, возле костра. Падре Антонио объяснил, что ночевать в деревне им не следует, потому что там местные жители могут задавать им лишние вопросы.

На следующее утро солдаты с распухшими от комариных укусов лицами снова направились в Сомбре. После полудня Бертран и Дюран вернулись из деревни и стали рассказывать про увиденную повозку.

— Большая крытая повозка остановилась возле дома старого катара Мартина, — сообщил Дюран.

— Как рассказали стоявшие неподалёку зеваки, на повозке прибыли рыцарь, его оруженосец и священник. Вместе с возничим они зашли за дом Мартина и там трапезничают за столом под открытым небом, — поведал Бертран.

— Это он! — прошептал падре Антонио. — Он прибыл в Сомбре. Наверняка он направляется к переправе через Рону. Теперь надо спешить, чтобы подготовиться к встрече.

Тут послышались крики, доносившиеся из деревни, а со стороны дороги донёсся топот лошадиных копыт.

— Интересно, кто сейчас проскакал по дороге? Сходите и осторожно посмотрите, что там стряслось? — попросил падре Антонио Бертрана и Дюрана.

Солдаты ушли и вскоре возвратились.

— Во двор к старому Мартину зашёл темноволосый кудрявый мужик и стал кричать, что конокрады увели у него лошадей, — рассказал Дюран, благоразумно умолчав о том, что этот кудрявый мужик ещё упоминал об украденных у него накануне четырёх курах и вязанке вяленой рыбы.

— Повозка всё ещё стоит возле дома старого катара? — поинтересовался падре Антонио.

— Да. Распряжённая повозка стоит возле дома, — сообщил Бертран. — Наверняка, гости останутся ночевать в Сомбре.

— Тогда собирайтесь. Седлайте лошадей, и — в путь! — вставая с бревна, приказал падре Антонио.

— Но ведь скоро стемнеет! — воскликнул Дюран.

— Нам здесь больше нечего делать. Хватит кормить комаров. Я теперь уверен, что он направляется к той самой переправе через Рону по дороге, которая проходит через Сомбре, — сказал падре Антонио. — До наступления темноты мы можем отъехать довольно далеко и опередить его. Следующий привал сделаем в лесу, когда наступят сумерки. Нам нужно время, чтобы подготовиться.

Бертран и Дюран не стали спрашивать, к чему именно им предстоит готовиться. Они переглянулись и, вздохнув, стали седлать лошадей.