Новеллы горной тайги

Алекс Т., 2021

Есть рядом с нами силы, которые не любят себя проявлять. Они не добрые и не злые. Может быть, они пришли из параллельного мира, – а может, находятся на Земле с древних времён. И трудно угадать, чем закончится встреча с ними для человека. Девять мистических историй, объединённых одним героем – в книге «Новеллы горной тайги» Алекса Т. Это уникальный сплав документальной и художественной прозы, где реальность оказывается иллюзией, а в шаге от походного костра таится неведомое.

Часть первая

Люди золотые

Поговори со мною, баба…

— Поговори со мною, Баба!

Баба Золотая…

Она же — Зарни ань, она же — Сорни-эква, она же — Ка́лтащ, она же — Сибирский (Славянский) фараон.

Золотая Баба — созданье терпеливое, но иногда кричит… золотым голосом, да так страшно!.. На языке неведомом, однако, не иначе:

— Ужо я вам задам!

Кто создал терпеливую и когда? Легенды о ней гуляют уже тысячи лет, а сама она — дама в возрасте солидном.

Есть версия — инопланетный одичавший робот. Но вряд ли… робот — существо без эмоций, чего ему кричать?..

Литераторы не остались безучастны. Прототип бажовской Огневушки-поскакушки разве не Золотая Баба?

Смелее! Хозяйка Медной горы — она Золотая Баба и есть! Но это — спорно. Золото — солнечный символ, а Хозяйка любит зеленое, малахитовое — цвет болот, лунных богов и обитателей мира мертвых.

В народном эпосе встречаются свидетельства, что рядом с Золотой Бабой есть ребенок. Значит, не старая дева, и где-то бродит Золотой Мужик. Заглянув в Сказы Бажова, находим его под именем Золотой Полоз.

По некоторым манерам и обычаям Калтащ схожа с египетской Исидой, отчего возникло прозвание Сибирский фараон. И в этой логике Золотой Полоз — Озирис.

Каким образом египетские боги дотянулись до Уральских гор — загадка. Но в эпоху генетической аналитики появилась гипотеза, что древние египтяне родом из юго-восточной Сибири. На долгом пути к берегам Нила побывали они и на Урале. Красивый мистический край… Но мошка и комары, знаете ли, всё портят, а зимой — морозы. Встретили будущие египтяне местный народ манси-махум. Что поделаешь — территория занята. А еще среди уральских хребтов встретили Сорни-экву, Бабу Золотую, увидели и впечатлились — только так и может выглядеть богиня. Добравшись до новой родины на берегах Нила, египтяне назвали свою богиню Исет. А по Уралу до сих пор течет река ее имени — Исеть.

Смутную память о Зарни ань сохранили и славянские предания. Славяне назначили ее начальницей богинь судьбы Рожа́-ниц (кстати, от коми-пермяцкого «зарни» русские «зарница» и «заря»).

Есть легенда, что волхвы спасли статую Золотой Бабы от Владимира Красно Солнышко, когда он Русь крестил. Почему статую? Притворилась, видимо… С тех пор и начались ее странствия. За долгие века видели Бабу в разных местах, все дальше и дальше от наступающей цивилизации.

Характер у древнего идола жесткий, идеи гуманизма ей чужды. Даже помощь Золотой Бабы обязательно обернется несчастьем. И для человека лучший вариант — не встречаться с ней вовсе.

Так говорят предания.

В ареал ее обитания, вероятно, входила и печально известная Гора мертвецов — Холатчахл — место гибели группы Дятлова. Старые манси упоминали о невыносимо страшных воплях в окрестностях горы Оторте́н на Северном Урале. Кто кричал, зачем кричал — о том манси не ведали… или говорить не хотели.

Какое-то время она обитала в Каменном городе^[1]…

* * *

…Пилот и Тракторист не могли пройти мимо этой легенды. Холодным январским вечером они приехали в поселок Усьва, что на берегу одноименной реки на западной стороне Уральского хребта.

Еще до рассвета — январский день короткий — топтали трек на Каменный город. Старая дорога, укрытая метровым снегом, давно стала непроезжей. По высокому крутому берегу Усьвы она завела товарищей в лес, а потом вывела к древней, при Советах построенной, ЛЭП^[2]. Деревянные потемневшие дочерна опоры устало, почти в изнеможении, держали тяжелые провода, покрытые искрящейся изморозью.

Не посоветовавшись со снегоходами, решили ехать по ЛЭП. Захламленная и зарастающая просека не обрадовалась посетителям. Уральские ЛЭП — это просеки с горки на горку, а по́низу меж ними, как правило, речки и болотца.

Первый же склон был крут, и потому Пилот дал го́рнику оборотов. Из-под снега по лыжам и гусенице подло били падшие деревья и валуны, норовя опрокинуть снегоход вместе с Пилотом.

Преодолев пару подъемов, обнаружили, что неподалеку проходит газопровод, несущий злато голубое в далекую Европу. Вот он был чист и ухожен. Буераками перебрались на ГП и втопили.

Навигатор подсказал: пора сворачивать на Каменный город. Перескочили местную автодорогу и углубились в перелески. В удовольствие закладывали виражи по пухляку меж берез и сосен. Вскоре маневрировать стало сложнее — лес сомкнулся, помрачнел. Из-за толстых сосен и елей возникла заснеженная скала. Прибыли…

Разновысокие округлые скалы с проходами и арками составляли массив, который напоминал покинутый подводный город. Пилот уловил смутное сходство с монументом Йонагуни, скрытом на дне Восточно-Китайского моря. Он расхаживал по «улочкам» среди скальных стен и чувствовал, как уши закладывало странной плотной тишиной, словно бы на глубине под водой. Он сообразил: энергетика места активнее именно в проходах. В голове чуть-чуть звенело, в глазах пробегала едва уловимая рябь. Казалось, воздух вокруг слабо вибрирует.

— Место силы… — бормотал Пилот. — Не бог весть какая, но сила присутствует.

— Присутствует… — согласился Тракторист.

— Однако ж ни пещер, ни гротов не видно.

— По описаниям и быть не должно.

— Где ж тогда Бабе Золотой укрыться?

— А зачем ей?

— Дама все ж таки… Будуар, спальня и прочее. И как ей без гардеробной?

— Золото червонное — вот ее гардероб и макияж. И умываться ей незачем…

— Пожалуй, что так.

— Красиво тут!

— Тревожною и странной красотой… — нараспев подтвердил Пилот.

И верно — кое-где на скалах кривоватые сосенки, плотно укутанные снегом, напоминали фигуры танцующих скоморохов и гномов.

Местами на скалах укрепились разлапистые низкорослые ели, похожие на деревенских толстушек в пышных сарафанах. Снежные накидки не могли скрыть пестрых ленточек и побрякушек, повязанных на еловых лапах поклонниками местной силы.

Но сегодня, 2 января, турист еще не оправился от праздников и не обременял древние камни своим присутствием. Обильный новогодний снегопад скрыл следы прежних посетителей и окутал скалы флером первозданности…

Погуляли-походили по «городу», а Пилот в кураже заскочил на снегоходе на макушку одной из скал. И даже хотел выполнить полет с ее крыши, но Тракторист отговорил. Он потоптал снег за скалой и сообщил, что приземление будет жестким — под снегом близко притаились валуны.

Пришло время чаепития и бутербродов. А после Пилот откинулся на руль снегохода, вытянул ноги вдоль сиденья и задремал…

…Высокая худая фигура, обретая объем и гладкость, медленно вырастала из снега. Тусклый свет зимнего солнца, пробиваясь сквозь заснеженные кроны, ложился на черное тело женщины.

«Какая же она Золотая?» — подивился Пилот.

Солнечный свет падал на женщину пятнами и полосами, и под ними чернота сходила, уступая место цвету красному с оранжевым отблеском. Когда фигура приняла тигровый окрас, по ней пробежала дрожь. Она словно вспыхнула и сбросила остатки черной скорлупы.

Перед Пилотом стояла оранжевая, сияющая солнечным блеском женщина. Грудь, живот, бедра упруго колыхались, словно в лучах заката она покачивалась на морских волнах.

Не переступая, женщина приблизилась.

«Бог ты мой, только бы не закричала!» — подумал Пилот и робко вымолвил:

— Поговори со мною, Баба, о чем-нибудь поговори…

— Ва-ве-ле-чи-те… — не открывая уст, вещала женщина. — Ва-ве-ле-чи…

На каждый врастяжку произносимый слог перед Пилотом открывается картинка, скорее даже голограмма. Картинки начинают мелькать, сменяясь быстро, как кадры ускоренной съемки, а иногда замирают, словно стоп-кадр.

Бескрайняя тайга карабкается на склоны древних гор, переступая через быстрые реки, сбегающие с хребтов.

— Это — Уральские горы! — узнает Пилот.

Люди в телогрейках рубят кедры, строят избы и мосты, кладут гати.

–…Похоже на волну морского прибоя. Людская волна накатила в эти дикие места…

Останки домов и печей, скелеты дорог и мостов. В болоте одиноко торчит красная кабина вездехода.

— Отлив, волна откатилась… — догадывается Пилот.

Въездная стела, почерневшая, скрюченная — «Город Карпинск». Пустая улица пятиэтажок без окон. Заброшенный город без людей. На пустой площади лежат фонарные столбы. Что-то напоминают… Ах, да! Словно бы выложена римская цифра LX.

— Минет 60 лет, и здесь наступит запустение… — понимает Пилот.

Большая стела «Город Екатеринбург». Едва различимая, заросшая деревьями. Пустые улицы, редкие прохожие и старые авто. На въезде в город огромный торговый центр с проваленной крышей. Окраины захватывает лес…

— Людское море, пенясь, отступает… — шепчет Пилот. — Теперь народу здесь не больше, чем когда-то в скромном Карпинске…

Он заставляет себя посмотреть в лицо женщины и, возвышая голос, спрашивает:

— Что это? Пророчество?

И видит, как на сухом мерцающем ее лице раскрывается рот, провал его безысходно черен, по краям — два серебряных зуба. Из этой черноты готов вырваться крик…

— Только не кричи! Пожалуйста!.. — молит Пилот.

И слышит глухие толчки ее смеха…

— Надо же, смеется… — растерянно бормочет Пилот. Он пытается смотреть в глаза женщины.

Глаза без век не моргают. Их темно-оранжевую поверхность пересекает черная вертикальная линия. Она, как стрелка прибора, мелко дрожит.

«Глаза не человеческие…» — думает Пилот и решается спросить:

— Баба…Золотая, ты не человек? У тебя есть имя?

— Ва-ве-ле-чи-те… — монотонно бубнит Баба, сомкнув уста. — Ва-ве-ле-чи…

— Похоже, кричать не будет, — успокаивается Пилот и, осмелев, спрашивает:

— Прекрасная… э-э… прекрасное созданье, ты здесь живешь?

— Ва-ве-ле-чи-те… Ва-ве-ле-чи…

— Исчерпывающий ответ… — констатирует Пилот и видит…

Копер, квадратная башня заброшенной шахты. Она чуть наклонилась. Окна заварены ржавыми листами железа. Все покрыто серебристым куржаком.

— Мы там были… — вспоминает Пилот. — Там снегоход не ехал. Мотор надрывался, а снегоход — ни с места! На руках вынесли! Так и не поняли, что да почему — на 10 метров оттащили, он и поехал… — Это… — напрягает память Пилот, — хребет Рудничный… или Рудянский… Здесь недалеко. Кто-то рассказывал — шахта вроде и затоплена, а иной раз слышны крики…

Пилот чувствует — кто-то тянет его за ногу, но Баба стоит смирно, руки по швам.

Вот только она медленно истаивает, как мираж, а вместо нее возникает фигура Тракториста. Он хлопает Пилота по ноге, вопрошая:

— Чего стонем? Баба приснилась?

— Ага, приснилась… — подтверждает Пилот. — Золотая…

— Это хорошо, это правильно, — улыбается Тракторист. — Не зря, значит, приехали.

Он хлебает чай. От горячего чая изо рта валит пар.

— А у Бабы пара не было… — сонно соображает Пилот. — Не живая она…

— Солнце, однако, садится. Ехать надо, пока светло.

Пилот скидывает ноги на снег, надевает шлем.

— Поехали. — И заводит снегоход…

* * *

…В густом вечернем сумраке вернулись в мотель. Пилот зашел к администратору за ключом от комнаты. Из-за стола встала женщина в поношенном спортивном костюме. Высокая, худая, скорее молодая, чем нестарая. Она протянула Пилоту ключ и улыбнулась, в блеске ее глаз угадывалось: «Эх, гость дорогой, а коньячку бы щаз…»

— Добрый вечер, — сказал Пилот, — не знаю вашего имени. Вчера другая женщина нас заселяла.

— Светлана… — Она улыбнулась шире и… неуловимо, но отчетливо напомнила Пилоту Золотую Бабу. Во рту Светланы тоже не было зубов, лишь на краях улыбки торчало по одному костяному…

«Как в этом поселке ей заработать на зубы! — мысленно посочувствовал Пилот. — Угораздило же ее зубов лишиться… Может, сцена ревности?.. На мгновение Пилоту стало мучительно любопытно. — Опять же горнолыжный комплекс неподалеку. Но так загреметь на лыжах, чтоб зубы вынесло… Очень постараться надо. Разве что вцепиться зубами в уходящий подъемник».

Пилот мысленно одернул себя за недостойный пилотов цинизм. Меж тем пауза затянулась. Светлана поправила волосы, щеки ее чуть порозовели:

— Присаживайтесь! — Она распахнула рот в широчайшей улыбке, и лицо ее мгновенно и поразительно слилось в сознании Пилота с ликом Золотой.

— Одно лицо!.. — бормотал Пилот. — Только у той в лице зловещая тревожность, а у этой доброжелательная простота.

— Что вы сказали? Знаете ли, после травмы я не очень хорошо слышу. — Улыбка на лице Светланы потускнела. — Говорите громче.

— Благодарю, но не присяду. Переодеться надо — у меня амуниция сырая.

— Заходите позже, хоть ночью. Мне всю ночь дежурить.

И она снова широко улыбнулась. Видимо, отсутствие зубов нисколько не смущало ее искреннюю натуру. Но сходство с той, Золотой, вмиг стало абсолютно неразделимым. Пилот замер и невольно проговорил:

— Не надо ночью… Днем-то страшно было.

— Ой, мужчина, что вы такое говорите… — Улыбка на ее лице захлопнулась, сходство пропало. — Не ожидала от вас.

— Это я не вам… — Пилот выхватил у нее ключ и резко вышел.

«Я вообще-то тоже не ожидал. Куда ни глянь — Баба Золотая!» — мыслил Пилот, открывая комнату.

Умываясь ледяной водой, он спросил себя:

— Где она получила травму, что с ней случилось?

Пилот растерся ветхим полотенцем — надо извиниться и поговорить с ней. Оделся, прихватил рюкзачок и через минуту заглянул к Светлане:

— Вы меня извините, но я решил ночи не ждать, — рискнул пошутить Пилот.

Женщина молчала и, слава богу, не улыбалась.

— У меня в термосе чай с медом, а еще шоколад и отличный мягкий коньячок. — Пилот подошел к столу, достал термос. — Светлана, вы не обижайтесь на меня. Я о своем думал… Ну и брякнул нечаянно.

— Садитесь, конечно.

Светлана не отказалась ни от чая, ни от шоколада, ни от коньяка. Однако Пилоту более не улыбалась. Лишь когда остатки коньяка грустно зазвенели во фляжке, Пилот решился спросить про травму. Упрашивать не пришлось.

— Мы со школы по скалам лазаем. Слыхали, наверное, Столбы на Усьве? Много тут интересных скал. Однако ж лет десять назад взбрело в наши шальные головы спуститься в заброшенную шахту. Есть тут такая на Рудянском, но это не Усьва-3, другая. Она в лесу. Так про нее — легенда на легенде, байка на байке. Чего только ни сказывают. Вот и решили мы туда спуститься. Поглядеть, кто там стонет да плачет. — Она замолчала, всхлипнула. — Что-то не хочется вспоминать…

Пилот счел за благо промолчать.

— Ладно, коли начала… В общем, сорвалась я, упала жестоко… — Светлана наотмашь опустила руку на стол, звонко шлепнув по нему ладонью, словно изобразила падение. Посуда содрогнулась, и Пилот придержал термос.

— Залезли в башню, в ней вроде пусто… Я — первая по железным скобам в стене спускаюсь. И тут меня ровно кто по рукам ударил, да так сильно… Руки разжались. Полетела, брякнулась в угольную жижу, черную, противную. Лицом вниз… и фонарь разбился. Темень… — Вздохнула долго, глубоко. — Лежу. Сознание — прочь, зубы — долой. Ничего не вижу, не слышу. Вдруг жаром обдало, пришла в себя. Слышу — то ли голос, то ли скрип как по слогам: «Вы-ле-чи-те…вы-ле-чи-те…» Твердит и твердит свое. Думала — брежу. А когда ребята спустились — стихло. Ну и всё. Обмотали, закрепили, подняли… Наверху сняли меня на камеру. Это была жуть. Хотите, покажу?

Пилот кивнул. Светлана открыла ящик стола, достала коробку, покопалась в ней, вынула фото. Пилот, еще не взглянув, уже знал, что увидит. Черную женщину он сегодня уже видел. В Каменном городе. Нехотя взял фото, прошептал:

— Теперь она нескоро покинет эти места.

— Что вы сказали, простите, не расслышала?

— Ей нужно было проникнуть в чье-то сознание. Чтобы очиститься и… реализоваться. Да, видно, все не получалось. А со мной получилось.

— Вы это о чем?

Пилот секунду сомневался, но сказал:

— Неужели про Золотую Бабу не слышали?

— Вы верите в эту байку?

— Вас, Светлана, в шахту сбросила Золотая Баба и приняла ваше обличие. Она вас по рукам ударила… Энергетический кнут, или что-то в таком роде. — Пилот развел руками, усмехнулся. — В руках не держал, не знаю…

Женщина прикрыла глаза.

— Я ее сегодня видел в Каменном городе. Точь-в-точь такую, как на вашем фото. Я уснул. Она вошла в мое сознание, и лучи солнца стали удалять с нее черноту. Пока она не стала цвета солнца. Сияющей. Горячей… А вот живой или не живой — не знаю.

Светлана молчала.

— Вот отчего она поначалу черная была… — Пилот взглянул на Светлану. — Это вы ее такой сделали.

Светлана словно обмерла, лицо побледнело, но губы медленно растягивались в улыбке, снова открывая отсутствие зубов и возвращая сходство с Золотой.

— Это шутка, да?

Пилот ответил вопросом:

— А зубы вставить не хотите?

— Вот это точно шутка! — Светлана невесело рассмеялась. — Моей зарплаты знаете на что хватает? — Она махнула рукой. — Ну, не жалиться же вам. Вы — гость, клиент, а я тут начну…

Пилот хотел спросить, замужем ли она, но почувствовал, что вопрос радости не доставит, и воздержался. Молчание затянулось. Пожелания и утешения показались ему неуместными, и он откланялся…

* * *

…Тем временем Тракторист готовил похлебку и встретил Пилота ворчанием:

— Плитка еле шает, еще минут пятнадцать ждать.

Настрогали салат, достали кусок копченой рыбы. Попутно Пилот рассказывал о своем сне в Каменном городе и недавнем разговоре со Светланой.

— Итак, варианты, — начал Тракторист:

А — инопланетный робот,

Б — люди Икс,

В — уцелевший представитель древней цивилизации, переживший все земные катаклизмы: астероиды, потопы, ледники…

— Нужное подчеркнуть… — Пилот усмехнулся. — Имею принципиально иную версию.

— Хотелось бы ознакомиться.

— Полагаю, она — энергетическая разумная сущность. Такие прибывают на землю в виде энергетических сфер, которым космос нипочем. Чтобы проявиться здесь, ей нужна материальная оболочка…

— Сиятельные сферы^[3] в Пермской аномальной зоне ей не родня?

— Может, и родня… Но, думаю, они там не столь мощны, чтоб материализоваться. — Пилот в нетерпении наблюдал, как медлительный Тракторист нарезает рыбу. — Материя, знаешь ли, тоже энергия, только увядшая…

— Твоя версия мне «Чужого» напоминает.

— Ей не надо ни в кого залезать, убивать и рвать на части. В ней собственного материала достаточно. Она копирует. Причем копирует кого-то местного — там, где планирует задержаться.

— В чем смысл? Могла бы оставаться в своем формате. Он, как я понимаю, вполне универсальный.

— Наверное, полагает, что так легче адаптироваться к местным условиям, — Пилот поддел вилкой аппетитный кусок рыбы. — Или просто хочет почувствовать, каково быть материальным существом.

— Стало быть, на Северном Урале она была в обличии женщины-манси?

— М-да… — протянул Пилот. — Сорни-эква^[4] на горе Эквачахл.

— А кричала зачем?

— Мужика звала. — Пилот сделал грустные глаза. — Никому не чуждо одиночество.

— Странное выражение… — Тракторист зябко передернул плечами.

— Почему же?

— Всем чуждо одиночество… Так, наверное, надо сказать.

— Всем и каждому… — задумчиво проговорил Пилот. — А так ли это?

— Не знаю…

Тракторист мотнул головой, отгоняя, как комаров, ненужные слова, спросил:

— По-твоему, этот сгусток энергии — женского пола?

— Возможно, она так себя осознает или… идентифицирует.

— А другой сгусток предпочтет быть мужиком?

— Точно! Вот тебе и Золотой Полоз, в смысле Золотой Мужик.

— Все-таки он существует, бабоньки! — воскликнул Тракторист, вознося кастрюльку над столом. — И суп готов!

— Бабонькам я бы посоветовал нормальных, а не золотых…

— Следуя твоей логике, Баба Золотая не одна такая.

— Следуя моей логике, думаю, отнюдь не одна.

Пилот отрезал ломоть хлеба и задумался, запустив зубы в горбушку.

— Если вспомнить легенды… — начал Тракторист, разливая супчик по тарелкам, и замер с полным половником.

— Уже наполни тарелку, есть хочу! — перебил его Пилот.

–…Предположу, что не только золотые бабы и мужики прилетают, но и детки золотые — тоже.

— Почему — нет? Что им может помешать?

— Ага! Значит, ты не отрицаешь, что у этих сущностей может быть стадия детства?

— Не отрицаю!

— Ладно, — великодушно резюмировал Тракторист, — коли тайна Золотой Бабы раскрыта, можно и поужинать.

И он щедрой рукой наполнил тарелку Пилота.

Внезапно включился телевизор, который Тракторист безуспешно пытался оживить накануне, сменив в пульте батарейки.

— Интересно, выключится он тоже сам?

Тракторист подозрительно уставился на Пилота.

— Что-то ты излучаешь, приятель. Подцепил от Золотой какие-то флюиды.

К чаепитию ТВ с единственным каналом утомил и себя, и товарищей, и выключился безропотно, едва Тракторист потянулся к пульту.

Пилота после ужина клонило в сон, но он заговорил:

— Помнишь фильм «Платиновая Арфа»? Там есть предположение, но нет точного описания пилотов НЛО. Теперь я почти уверен — они путешествуют в виде энергетических сгустков.

— Спать охота. Еще приснятся…

Но Пилот продолжал. Скорее для себя, стараясь облечь смутные мысли в слова:

— Прибыв на место, определяют доминирующий вид и копируют.

— И зачем это им?

— Что же им, в черепах или крокодилов обращаться?

— Я не про то — зачем вообще прилетают?

— Ну… Жить и трудиться, например. В смысле — исследовать.

— Чего нас исследовать? Мы перед ними — примитив.

— Возможно, мы о себе многого не знаем и о планете тоже. Кстати, в той же «Платиновой Арфе» они представлены как наблюдатели. Приглядывают и докладывают кому следует.

— Да-да, помню, Создателю и докладывают.

— Может, все проще. Туризм у них такой — поймать ощущения живого человека.

— В Майами есть музей полиции. Там можно на электрическом стуле посидеть.

— Ух, ты! — восхитился Пилот. — Тянет на двойную метафору.

Тракторист с вялой улыбкой отмахнулся.

— Отстань, я и обычные не всегда понимаю.

Пилот сложил руки накрест и помахал, как крылышками.

— Я думаю, они сущности иной природы, мы просто не способны понять их цели и намерения…

— Вот именно — просто не способны… — сонно повторил Тракторист. — Ты в следующий раз расспроси Золотую, что да как. Не робей.

— Ага, может, еще замуж ее позвать?!

— А что, тогда точно все расскажет.

Силы покинули приятелей-экстремалов, и они попадали в койки…

Пробудившись утром, Пилот был несказанно благодарен Золотой Бабе:

— Спасибо, чу́дное созданье, что не приснилась. — Он глянул на Тракториста. Тот уже пристраивал чайник на дряхлую плитку.

— А в твои сны невеста наша не заглядывала?

Тракторист поежился:

— Слава Создателю — нет.

Пилот поглядел за окно. Цвета́ холодного восхода скупо подкрашивали небо.

— Ну что, сегодня по Усьве на Столбы?

— Почему бы и да?

Когда утренняя каша была съедена, а экипировка надета, Пилот заглянул к администратору. Но Светлана уже сменилась. Пилот оставил ключ и вышел в морозное утро…

Кто на плато хозяин

Эпизод первый. Кто?

Неужели на диком горном плато может быть хозяин? Но претенденты есть. Вот, например, ветер. Или воды верхние и воды нижние. Еще человек (куда ж без него). А то и медведь.

Не исключаем «наблюдателей», которые появляются над плато регулярно с неизвестными целями. В книге на них не посмотреть, а вот в фильме «Платиновая Арфа» — можно, и заодно послушать мнение авторитетных горных духов.

Пилот, Тракторист и примкнувший к ним Эльф посещают плато Масипа́ль не менее регулярно, чем «наблюдатели».

Редкий визит обходится без преодоления трудностей и преград. Пройдут в горах дожди, и вспухнет горная каменистая речка Овынгсос — единственный путь на плато. Квадроциклу и без того не нравится крутой подъем по мокрым и зачастую острым камням. А под веселым бурным потоком их и вовсе не разглядеть. Квадрик перебирается с камня на камень, колеса зависают в воздухе. Резвой речке ничего не стоит повернуть и опрокинуть машинку вместе с наездником…

…Вокруг прохладный дождливый август. В глубоких сумерках товарищи поднялись на плато. По плану должны были спуститься в долину Двух Рек и поставить базовый лагерь на одном из истоков реки Ялпынг-Я. А на следующий день карабкаться на хребет Ялпынг-Ньёр. Но выбились из графика, запоздали.

По плато гулял дикий неуемный ветер. Он умудрялся налетать со всех сторон сразу. По вершинам и останцам неслись в клочья изодранные тучи. Ветер то бросался охапками дождя, то завывал насухую.

Густо стемнело. Фары квадроциклов безнадежно шарили по мокрой темноте. План стал неисполним. Чтобы добраться до каменистой площадки на берегу речки, надо спуститься в долину, продраться сквозь стланик и криволесье, а напоследок преодолеть небольшое, но в темноте опасное болото.

Остановились — совет держать. Чтоб поговорить, заглушили двигатели; сразу погасли фары. Можно было не глушить — ветер гудел и завывал громче моторов. Не говорили — кричали. Словно на голос из ночной тьмы хлестко стегали плети дождя.

— Ничего не напоминает?

— Земля была безвидна, и тьма над бездной, и Дух носился по воде!

— Цитата не точна! Но отражает объективную реальность, данную нам в ощущениях.

— А это не цитата, это — от всего сердца!

— Ну да, истина — она не где-то рядом, а в сердце.

— Космическая паутина нас пронизывает и соединяет с истиной. Так что всё вокруг родное, всё вокруг мое.

— Сдается мне, не все будут согласны на родство.

— Эй, философы! Озаботимся нашей участью! — прозвучал из мокрой темени голос разума. Это Тракторист прервал дискуссию. Ближе к полуночи он всегда становился чертовски разумен.

Но Пилота и Эльфа было не унять.

— Уж полночь близится, а…

— Только не про Германна!

— Но что-то видится!..

— Присутствие?.. Мелькает или блазнит?

— Что только не привидится на скрине ночи усталому путнику!

— Что?

— Что?! Слышишь — часы на башне полночь бьют.

— Так это не привиделось, а прислышалось!

Взглянули на навигаторы. И верно — полночь.

— Удачно пошутил! Теперь и я слышу удары колокола. До дрожи пробивают…

— До ближайшего колокола километров триста, — уточнил Тракторист.

— Главное… здесь не спрашивать, по ком он звонит, — заметил Эльф.

— Ладно, не будем.

— Надеюсь, сакраментальный вопрос «Что делать?» никого здесь не прогневит, — снова вмешался Тракторист.

Решили ставить палатки чуть ниже кромки плато, где закрепился чахлый подлесок — тундровые сосны и березы. Надеялись, что ветер там не такой ярый. Надежду подтвердил главный эксперт по укромным уголкам — медведь.

Осторожно перевалили через кромку плато. Нашли меж деревьев почти ровный пятачок. Но… в углу трава примята. Чья-то лежка. Хотелось верить, что лосиная или оленья.

Из деревьев возле своей лежки визуализировался — бесшумно и грозно — матерый медведь. Не смутили его свет фар и тарахтение двигателей.

Пилот мгновенно выдернул из кофра карабин. Медведь отрицательно помотал головой.

Взаимопонимание было достигнуто. Медведь так же бесшумно, ровно тень, растворился среди темени деревьев.

Безмолвный диалог означал: если встанете на моем месте на ночь, я вам покоя не дам. Если уберетесь, я вас не обижу.

Выбора не было. Товарищи вернулись на плато и, гонимые бешеным ветром, взяли курс на гряду останцев, уповая найти там укрытие…

Останцы стояли прерывистой грядой и зловеще отсвечивали во всполохах фар. Покружив, нашли как будто тихий уголок. Решили поставить одну палатку — до рассвета доживем и двинемся к речке. Пилот и Эльф растянули пол, встряхнули, собираясь расстелить, но со скал резким порывом слетел ветер, обдал ледяным дождем и вырвал полотно из рук Пилота. Эльф вцепился в ткань мертвой хваткой, и его потащило. Он отпустил палатку, и она растрепанной птицей взмыла в черное небо, крутанулась над головами и сгинула, унесенная ветром в беспросветную темень ночи.

— Полночный серфинг! — крикнул Тракторист, запихивая полог от палатки в кофр.

— Виндсерфинг! — поправил Пилот.

— Надо валить с плато! — высказался Эльф.

— Валим! — подтвердил Пилот.

Пересекли плато в обратном направлении и спустились до границы доброго леса. Нашли полянку, поставили шатер — большую палатку без пола. Тракторист варил макароны, а Пилот разливал коньяк. От усталости и холода по телу пробегал озноб. Нужна была рок-н-ролльная доза.

Чокнулись кружками от термосов.

— Кто хозяин на плато?

Вопрос повис.

— Тогда за хозяина!

И коньяк горячо скользнул в уставший организм.

В котелок отправилась тушенка, и убийственный аромат вытеснил всякие мысли. Пилот налил по второй.

— Для закрепления эффекта!

Пригубив коньяку, Пилот глянул на Эльфа. Тот сидел на раскладном стульчике, держа в одной руке вилку с макаронами, а в другой — кружку с коньяком.

— Ну, говори уже. У нас еще осталось на донышке. — И протянул к Эльфу руку — чокнуться.

В ответ услышал тихий деликатный храп. Пилот и Тракторист переглянулись.

— Спит, однако…

— «Что тебе снится, крейсер ‘‘Аврора’’?» — шепотом напел Тракторист некогда известную песню.

Возникла идея проверить, может ли человек (он же Эльф) есть макароны и употреблять коньяк, не просыпаясь.

— С чего начнем?

— С коньяка, конечно.

Эльф цепко держал кружку, и Тракторист, ловко манипулируя рукой Эльфа, подвел ему емкость ко рту. Эльф сонно пошевелил губами и, прежде чем сделать глоток, негромко, но отчетливо сказал:

— Я не сплю…

— Вот и не спи, — согласился Пилот, поднося ему вилку с макаронами.

— Угу… — промычал Эльф, пережевывая продукт.

Пилот пришел к выводу, что Эльф находится в некоем третьем агрегатном состоянии, которое позволяет есть и пить, а прочие функции мозга отключает.

Когда поели сами и накормили Эльфа, сил едва хватило надуть матрасы. Навигатор сообщил: четыре часа утра. Могло быть и хуже… или позже.

Пилот погрузился в сон не так быстро, как ожидал. Пару раз приподнялся на локте, переворачиваясь с боку на бок… Потом вышел из шатра и побрел сквозь деревья наверх, на плато.

Продвигался быстро, удивляясь своему ночному зрению. Никогда он так ясно не видел в плотной темноте! Воистину запредельная усталость творит чудеса, раскрывая запредельные возможности… И совсем не холодно. На нем только флиска, и она сухая, хотя моросит зябкий навязчивый дождь.

Вскоре Пилот уже стоял на плато: «И откуда такое проворство! На квадрике быстрее не подняться…» Оглядевшись, в несколько решительных шагов Пилот добрался до корявых березок, где они давеча отступили перед медведем.

Медведь дремал — дышал тяжело, ровно. Пахло мокрой шерстью. Пилот стремительно оседлал медведя и ухватил за круглое, мохнатое и очень тугое ухо. Прокричал в его глубину:

— Значит, решил, что ты здесь, на плато, хозяин!?

Медведь подскочил, словно его в нос ужалила пчела. Прорычал в ответ:

— Ты ли чё ли в хозяева метишь!?

Пилот скатился в мокрую траву. Вскочил на ноги. А медведь ревел:

— Ишь, повадились сюда!

Пилот счел за благо перевести диалог в конструктивное русло:

— Ну, я в хозяева не лезу. Я здесь за другим…

— За каким еще другим? Других здесь нет, я всех прогнал!

— Цели у меня другие. Здесь духи обитают — они меня приняли и говорят со мной. Еще энергия древних гор притягивает. И, похоже, не только меня. «Наблюдатели» тут частенько появляются.

— А-р-р… — уже миролюбиво прорычал медведь. — Так ты из этих, как бишь их… искателей. А чё тогда карабином тряс?

— Мы зверей не стреляем.

— Понял я, что не стреляете. Мог не доставать. Хотел бы вас завалить, ты б пальнуть не успел.

Пилот не стал разубеждать медведя, спросил, меняя тему:

— Скажи, отчего на плато почти всегда плохая погода? Много лет ездим, и только раз было тепло и сухо. Однажды в июле встали лагерем в долине у истока То́шемки. Два дня благодать была, а на третью ночь такое началось — еле палатки удержали. И больше не распогодилось. Пришлось уехать.

— Хозяин здесь — древний шаман. — Важно сообщил медведь и почтительно покачал огромной головой. — Вот ты про духов говорил. Но он теперь не дух. Сущность такая, особенная. Не знаю даже, как объяснить-то тебе… Вот как-то так… — Медведь с видимым усилием встал на задние лапы, а свободные передние затряслись, как в треморе. — Вот, гляди!

Под лапами медведя Пилот увидел колеблющуюся, бледно мерцающую фигуру. Промелькнуло воспоминание, и он торопливо заговорил:

— Я видел таких — на Байкале! — Пилот вглядывался в неверный бликующий абрис. — И этот на них похож: как гибкое зеркало, вибрирующее меж двух измерений. У меня даже фото есть!

— Ну, тебе виднее. А манси звали его Ве́жедь.

— Манси давно здесь живут, тысячи лет…

— Шаман тот не манси был — пришлый невесть откуда. Всех манси в волю свою взял. На многие-многие зимы.

— Он не был манси?

— Это я — манси, а он — залетный. Высокий очень, и сила в нем была поболе медвежьей. Так и не поняли люди, как он помер. И помер ли. Лег как каменный, а потом осыпался в золотой прах. Никто подходить не хотел — боялись. В одну звездную ночь прах его собрался в шар горячий, закружился и лопнул. Исчез без следа. И после стало появляться вот это самое гибкое зеркало — Дух Вежедь.

— Так это он здесь хозяин?

— Все здесь по его воле. А настроение у него редко хорошее.

— Почему? Кругом красота, народу — никого.

— Тосковал он.

— Почему?

— Почему да почему! Вот любопытный! А не знаю я — почему! Что-то непонятное мне и неведомое томило его и призывало. А он упирался и… тосковал.

Пилот помолчал. В сущности, известная драма: тебя ждут, зовут, а ты не идешь… из необъяснимого упрямства.

— Я не ослышался? Ты — манси?

— Чё — не похож? Не счесть зим, как давно я был манси.

— Что так? Разонравилось?

— А ты попробуй… Манси жили тяжко, не вольготно. В горной тайге только медведю вольготно. Вот я и попросил нашего шамана (то уже после Золотого Мужика было): «Пусть великий Ялпынг сделает меня в следующей жизни медведем…». Он и сделал.

Медведь встряхнулся, как после купания — брызги полетели фонтанами.

— Вот! Привык, понимаешь, втянулся. — Медведь, кажется, вздохнул. — Не хочу быть манси, хочу быть медведем.

— Где они, те манси, что в тайге жили… Все в прошлом, — ответно вздохнул Пилот.

— Верно. И я манси давно не видел.

Пилот попытался представить, готов ли он прожить хотя бы одну медвежью жизнь. Сомнение его взяло — уж больно риски велики! А если потом вот так же в медведях зависнешь? «Ты за тело сомневаешься или за душу?» — спросил он себя, заведомо не зная ответа.

— Вниз по долине вам завтра не пройти. Дожди долгие были — болото вспухло. На ваших тарахтелках полезете — вот это будут риски. А в медведя воплотиться — это не риск, это — удача!

От медведя почему-то потянуло гречневой кашей. Пилот покрутил головой, принюхиваясь, и, не попрощавшись, проснулся.

Тракторист деловито помешивал кашу в котелке. Эльф разминал незажженную сигарету.

— По долине не пройдем. Надо менять маршрут.

Два товарища воззрились на Пилота.

— Почему!?

— Медведь сказал.

Эпизод второй. Зачем?

После неудачного ночного заезда на плато три товарища проснулись рано. Разбитые, не бодрые. Нашли в себе силы приготовить завтрак и съесть его. Не сговариваясь, дружно пошли на второй тайм отдыха. Два часа здорового сна, и наступил прилив сил. Свернули шатер, обсудили новый маршрут и двинулись в путь. Идея была в том, чтобы подняться на плато по горной речке Тохте́. Затея весьма сомнительная, поскольку по ней на квадриках не поднимались ни разу. По руслу непременно поджидают валуны и перепады, а еще — поперечные завалы из павших деревьев, которые надо исхитриться объехать, либо пропиливать в них проходы. Тем не менее попытаться надо. Ведь если повезет, то удастся обойти болото в долине, и поставить, наконец, желанный лагерь у истоков реки Ялпынг-Я.

Трек получился долгий, живописный. Река Тохта́ дает жизнь другой речке, которой нет на карте, и потому Пилот назвал ее Невидимая Тохта. Но так и остался в недоумении, отчего невеликая река отпускает половину своих вод на сторону. Почему им дружно не бежалось, не теклось… Что за разные воды в ней не ужились?..

Встали на короткий привал. Испили живой водицы Невидимой Тохты. Навигатор сообщил: до подъема на плато 400 метров через горную тайгу, и далее примерно 600 метров карабкаться вверх до отметки плато.

Тайга стояла матерая, без подлеска. Среди вековых кедров и елей был шанс пробраться к подъему на квадриках. Но истинный экстремал незнакомый трек проверит: ножками его пройдет. Пилот и Эльф, прихватив мачете, отправились на разведку. Шли хорошо — трек просматривался. Начался подъем на плато, где лес должен был поредеть, но и на подъеме деревья стояли часто, запустив корни в покрытый мхом курумник.

— Камни большие, мох сырой, да еще выруливать промеж деревьев… — оценил обстановку Эльф. — Сомневаюсь.

— Еще пройдем… — ответил Пилот.

Но подъем становился только круче.

— Ладно, стоп! Слишком круто… Квадрик не пройдет. Можно и кувыркнуться.

— А деревья, смотри, стоят… градусов 30–40 к уклону.

— Вот так тайга побеждает горы. Карабкаются, точно альпийские егеря…

— Как при замедленной съемке, недоступной нашему взору.

— А на самом верху ветер их сшибает.

— Как бойцов на передовой…

— Не хочет, чтобы горы зарастали. Ему простор нужен! А в тайге какой простор?

— Однако спускаться надо.

— И опять план менять!

Вернулись в верховье Тохты. Поставили лагерь. За ужином Пилот в подробностях рассказал товарищам про медведя с душою манси. И, к слову, вспомнил первое посещение хребта Ялпынг-Ньёр в 2006 году. Тоже был конец августа, но погоды в те дни стояли на удивление благодатные, ласковые…

* * *

…Тогда, в 2006-м, Пилот и компания лагерь поставили на реке Ушма́. За неделю объехали все культовые места — перевал Дятлова, Отортен, Чистоп, заглянули в Бахтиярову Юрту и на Салатим. Пришла пора посетить хребет Ялпынг-Ньёр.

Выехали затемно, до подножия намотали больше 70 км. Долго и аккуратно поднимались по каменной речке Овынгсос. Всего пять человек на четырех квадроциклах. Кроме Пилота — Вова, Витя и Саня с подругой вдвоем на двухместном квадрике. Девушка ехала пассажиром. Вкусить горного экстрима решила отчаянная байкерша и саксофонистка Алина. В целом экспедиция ей нравилась. За исключением, пожалуй, утренних омовений в ледяной таежной речке. Здесь Алина и постигла истинную цену горячему душу.

Наконец взошли на плато Масипаль, и открылся чудный, почти мистический вид на Ялпынг-Ньёр. Древний хребет завораживал. Над ним висела полупрозрачная дымка, и в этой дымке солнечный свет расслаивался на тонкие подвижные струны — Ньёр словно вибрировал перед глазами. Плато отделяла от хребта широкая долина. По ней разбегались в противоположные стороны две реки: Ялпынг-Я и Тошемка. Решили спуститься в долину Двух Рек и подняться на перевал между двух вершин.

День был ясный, солнечный, настроение — хорошее, а уверенность в себе — полная. Спуск в долину был крутой, по камням и ямам. Местность — незнакомая. Добравшись до Тошемки, начали искать брод. Берега заболочены, но из чачи торчат обломки скал. И тут дух Вежедь в первый раз компанию приметил и вынес предупреждение. Опрокинулся, перескакивая камень, Саня, и квадрик придавил Алине ноги. Ее крик всех остановил.

Было не ясно, перелом или вывих. Ногу зафиксировали (вторая уцелела), и Саня отправился в обратный путь.

Остальные двинулись дальше. Среди скал и воронок, по курумникам медленно карабкались на перевал. Добрались до снежников, из которых вытекают десятки ручейков. Ниже они сливаются в тонкие плети истоков уральских горных рек. Испили талой неземного вкуса воды…

Вскоре были на перевале. А за перевалом — восточная граница Ви́шерского заповедника. Сверились с навигатором, чтобы двигаться аккурат по границе. Здесь обычно не бывает егерей, потому что нет ни дорог, ни направлений — никак служивым людям не доехать. Теоретически можно встретить пеший патруль, но удаленность от ближайшего кордона такова, что увидеть героических егерей им ни разу не случилось.

Решили двигаться по перевалу на юг к вершине Ойкачахл, по возможности не теряя высоту. И если позволит световой день, вскарабкаться на вершину 1322 метра.

Перевал закончился, начался крутой склон горы, недоступный для квадриков. Огибая склон горы, приняли на запад, вторгнувшись на территорию заповедника. Двигались траверсом по склону и даже набирали высоту. Обходили языки курумников, разделенные полосами корявых стлаников. Квадрики зависали и раскачивались на ветвях тундровых берез и горных кедров. Эти стелющиеся деревья живут по тысяче лет. Бензопила их не берет, высекая искры, как из стальных прутьев, а квадроцикл не в силах прижать к земле их ветви.

Пробираясь по едва заметной полке, наткнулись на две каменные пирамидки. Когда-то здесь был путь, которым манси перегоняли оленей. Теперь ни тех, ни других практически нет. Зато оленьих рогов на склонах — множество.

Вскоре уткнулись в ущелье речки Нерпвинья, которую веселые советские геологи переименовали в Мойву. Одноименные консервы в томатном соусе были неизменной частью их меню.

Осмотрелись. Кругом пестро. Изломанный склон горы испещрен причудливыми выступами всех пятидесяти оттенков серого. Там и сям наляпаны умбристые и желто-зеленые пятна лишайников. Резкие черные тени от разбросанных камней, как брызги чернил на красивой картине. Тотчас на фоне дивной красоты естественным образом устроился привал — «шмель» и доширак. А после мучительно захотелось подремать, но время не позволяло.

Преодолеть ущелье на квадриках представлялось нереальным, и потому решили подниматься на гору Ойкачахл пешком, без амбиций — сколько пройдем. Двинулись вдоль ущелья наверх. И тут дух Вежедь предупредил их во второй раз. Ударил мощный раскат грома, камни под ногами загудели, вибрация от них прошла до самой макушки Пилота. Огляделись — небо чистое, солнце греет и сияет…

Никто не сказал ни слова. Дружно повернули назад и скорым шагом вернулись к квадроциклам. Пять минут на сборы — и ключи повернуты, движки запущены.

Вокруг в мгновение ока стало сумрачно, небо исчезло, только сизая хмарь вращалась, как в миксере. И нарастающий гул ветра! Словно великан набирает в легкие воздух. А потом великан выдохнул.

Ветер дал такую силу, что пришлось цепляться за руль, перекидывая ногу через сиденье. Это действие потребовало от Пилота нешуточного усилия, словно он сдвигал под великаном гигантский надувной матрас.

Следом за ветром рухнули на плато воды верхние, воды небесные. Засверкали молнии.

Споро надели дождевики, включили фары, двинулись. Свет блуждал в потоках воды, рельеф потерял осязаемость. Так выглядит мир, если смотреть с обратной стороны водопада. Двигались практически на ощупь, выведя в навигаторах масштаб 20 метров.

Вова не углядел большой наклонный камень и упустил квадроцикл; отпрыгнул, а квадрик завалился на бок и, долю секунды поколебавшись, стал переворачиваться. Вова поднырнул под него, приняв позу Геракла — пытался удержать агрегат.

— Не надо! — заорал Пилот.

Вова нарушал важное правило — никогда не пытайся удержать технику на склоне. Сам с ней закувыркаешься — костей не соберешь.

Конечно, Вова — парень крупный, боксер, но квадрик весит более 350 кг, и его не удержать. Дух Вежедь, однако, пощадил. Квадрик сделал полный оборот, на мгновение замер на колесах, и Вова мокрой пантерой вспрыгнул на него, отве́сился к склону, дал газу и выправил машинку.

— Реальное чудо… — вымолвил Пилот.

У полосы стланика остановились, осмотрели квадрик. Руль скособочило, но в целом без тяжких последствий.

— Не делай так больше… — тихо попросил Пилот.

— Сам не хотел. Не знаю, как получилось, — так же тихо ответил Вова.

Витя шел первым и происшествия не заметил. Минутой раньше он скрылся в потоках дождя и корявых ветвях стлаников.

Едва тронулись, жахнул гром, и ослепительный просверк молнии словно вспорол брюхо черной грузной туче — в струях дождя засверкали градины. Град звонко колотил по шлему. Шлем — кроссовый, и потому часть лица была доступна граду. Попадало часто и больно. Но эти тычки добавили Пилоту злой решимости. Дождь заливал очки. Картина мира мало напоминала реальность. «Вот она… фантасмагория!..» — подобрал слово Пилот.

Полоса стланика осталась позади. Кривая на навигаторе показала, что метров через сто надо взять на восток и вверх — туда, где пересекали перевал под ясным солнышком…

Несколько градин с тупым стуком врезались в экран навигатора. Он мигнул и погас.

— Зашибись! — процедил Пилот. — Но могло прилететь и раньше. Надо контролировать расстояние. — И он обнулил трип-счетчик.

Когда на счетчике появилась цифра 0,1, помигал товарищу дальним:

— Здесь вверх еще сто метров!

В сумраке грозового шквала склон тускло мерцал ледяной белизной. Стеганула с неба молния, и миллионы градин на земле отразили ее свет. Черные горы, плотно сомкнувшись, вздернули острые крылья пиков и гребней. Мгновение звездного всплеска пронизало товарищей неизъяснимым первобытным ужасом.

— Не навсегда же… — одернул себя Пилот, и выкрикнул: — Готов!? Идем наверх!

— Кой хрен готов! — отозвался Вова. — Выбор что ли есть…

— Можно переждать! Неизвестно сколько…

— Кой хрен ждать! И так озноб колотит.

И то верно — товарищи вымокли насквозь. На квадриках — россыпи льда.

Пилот взял вверх. Квадрик буксовал. А наезжая на камни, соскальзывал и ёрзал, норовил завалиться на бок. Потом Пилот услышал вопль. Слава богу, не свой. Замер, обернулся.

Квадрик сделал кувырок, скинув наездника. Вова, не замечая боли, напрыгнул на машинку и вцепился, пытаясь удержать. Но — не вышло, отпустил. Квадрик, сверкнув алюминиевой защитой днища, сделал еще оборот… и тут крупный камень чуть его притормозил. Квадрик на секунду задержался, качаясь на боку, и Вова, как тигр мазандарамский, вспрыгнул на подножку, ухватился за руль. Но поставить на колеса не хватало ни сил, ни веса. Пилот в три прыжка долетел и повис рядом. Квадрик сдался и нехотя бухнулся на колеса.

— Стой на подножке, я вырулю с уклона!

Наконец поставили машинку фарами по склону.

— Я ж просил тебя больше так не делать! — укорил Вову Пилот.

— На кой хрен нас сюда принесло?!

— Сейчас это самый актуальный вопрос? — резко переспросил Пилот, но, взглянув на Вову, понял: тот в шоке. И смягчился, предложил: — Давай чайку горячего выпьем. Успокоимся.

Пилот извлек из кофра термос. Вова, стуча зубами, хлебнул из кружки.

— Надо где-то укрыться, переждать.

— Да где ж тут укроешься…

— Мне тут не подняться. Точно! Еще раз полезу — загремлю вниз.

Вова нервно огляделся. Увидел пониже одинокий кедровый стланик, махнул рукой:

— Там! — И оскальзываясь, пошел. Склонившись над мокрыми ветвями, крикнул: — Смотри, тут внизу сухо.

Пилот нехотя приблизился. Под зелеными, усыпанными градом лапами проглядывал почти сухой мох. Вова опустился на колени, протянул под ветви руку. Сказал блаженно:

— Сухо… Давай залезем, переждем.

Пилоту стало не по себе — а ну как у Вовы головушка повредилась, да так некстати… Сказал ласково:

— Вовчик, там два зайца еле поместятся, а два градом побитых экстремала — вряд ли.

— Не хошь, не надо, а я тут останусь.

Вова засунул голову под лапник, засучил коленями по мокрым камням и скользким градинам. Голова и плечи его скрылись в заячьем укрытии.

— Хоть бы шлем снял! — буркнул Пилот и удивился себе: ну при чем тут шлем!

Сообразив, что лаской Вову не взять, заорал:

— Вылезай на хрен!

— Пошел на хрен сам! — донеслось из-под веток.

— Я щаз пилу принесу и отпилю на хрен эти ветки!

Вова вместо ответа как-то вывернулся и лег на бок. Голова и плечи укрылись под лапником, однако по остальным частям большого Вовиного тела немилосердно долбил град.

«Что-то мне это напоминает… — подумал Пилот. — Всадник без головы удачно спрятался от стихии». Он с досадой пнул россыпь ледяной крупы и направился за пилой: — Не бросать же его здесь!

Пилот выдернул из кофра гермомешок со «Штилем».

Он приласкал пилу и нарочно завел над самой Вовиной головой. Услышал в ответ грубые слова и выражения.

— Вылезай! Поехали! — настаивал Пилот.

— Сам езжай на хрен!

Пилот выбрал ветку в полуметре от Вовы. Пила завизжала, впиваясь в каменное дерево. Полетели искры. «Завалю пилу!..» — тоскливо переживал Пилот. И вдруг увидел, что длинные Вовины ноги пришли в движение. Вскоре Вова сидел, обхватив колени руками, и ошарашенно глядел на Пилота. Выговорил онемевшими губами:

— Ты чё творишь, чувак!

Пилот заглушил пилу:

— Вставай! Поехали! И не чувак, а друг и спаситель…

Решили поднимать квадрики поштучно. Один ведет, другой страхует и отвешивает квадрик на камнях и уклонах. Дождь лил, град падал, сумрак съедал видимость. И потому нельзя было просмотреть впереди лучший курс. Натыкались и наезжали на крупные округлые уклонистые камни. Моментами по три колеса крутились в воздухе. Вова правил, а Пилот метался вокруг квадрика, прихватывая так, чтобы перевесить, не дать перевернуться. Вскоре поменялись — крупный Вова был лучшим противовесом.

Сначала один, а потом и второй квадрик оказались на перевале.

— Ну, типа ура!.. — выдохнул обессилевший Пилот.

— Ты, братишка, извини, — ответил Вова. — Сам не понял, что это было.

— Да, брось, шок он и есть шок.

— Место здесь страшное, не для людей, — глядя мимо Пилота, сказал Вова. — Никогда сюда не приеду.

Тут надо заметить, что Вова сдержал слово с лихвой. По возвращении в город он продал квадроцикл и больше никогда в «экстримах» не участвовал.

Меж тем сквозь них пролетела острая мысль: «А Витя где?!»

Эта звонкая мысль словно послала сигнал кому-то сильному, невидимому, и он решительно и быстро смахнул грозовую тучу за горизонт. Как будто с огромного окна штору сдвинул — усыпанная градом долина засверкала в розовых лучах вечернего солнца.

Два товарища обозревали долину, но третьего не видели. Достали рацию — вызов остался без ответа. Пришла очередь сигнала охотника, а попросту — ракетницы. Бахнули зеленой — у нас все в порядке. Через минуту увидели красную. Приметили место и двинулись в долину. После мощного ливня и растаявшего льда воронки и ямы заполнились влагой, а камни скрывали под водой свои истинные размеры. Пробирались медленно, переваливаясь и плюхаясь…

В вечерней благодати поднялись тучи зловредных кусачих насекомых, и над долиной повис их неумолчный нервный гул.

Витя сидел на краю болотного оконца, превращенного небесными водами в небольшое озерцо. В руках он держал кевларовый трос, который уходил под воду. Так, наверное, сидел бы братец Иванушка в зеркальной сказке, держа веревочку от утопившейся козы Алёнки. Из-под воды поднимались вялые пузырьки воздуха… Это утонувший квадрик посылал нам последний SOS…

…Одолев перевал, Витя шел по треку, но в сумраке стихии постоянно отклонялся, объезжая препятствия, пока не оказался перед озерцом. Полагая его плоской лужей, возникшей от дождя, Витя вознамерился смело ее пересечь. Ошибку осознал сразу — квадроцикл медленно начал тонуть. Витя заглушил мотор, перевел заднюю лебедку в ручной режим и размотал трос. Спрыгнул на бережок и стал ждать. Сначала — как глубоко погрузится квадроцикл, а потом — нас.

Со временем образовались две новости — плохая и хорошая: квадрик утонул полностью, а мы приехали своим ходом, целые и невредимые. Чуть спустя баланс качнулся в сторону позитива — молодое болотце хотя и скрылось под дождевой водой, но утонувший квадрик не присосало, поскольку дно имело каменное.

Зацепили утопленника двумя лебедками с двух квадриков и быстро достали. Потом сливали воду и сушили. Через час, в последних лучах заката, встали на свой трек — в обратный путь…

* * *

Окончив рассказ, Пилот, оглядел примолкших слушателей.

— Спровадил и успокоился, — скупо откомментировал Тракторист.

— Не полюбились люди Золотому Мужику, и вот теперь его зеркальный дух прогоняет людей из горной обители, — глубокомысленно резюмировал Эльф.

Пилот на него глянул внимательно, уточнил:

— Дух Вежедь в твоем понимании — неупокоенная душа Золотого Мужика?

— Мы — спасибо Вселенной — Золотого Мужика не лицезрели, мудреных бесед с ним не вели. И есть ли у него душа как таковая, вот именно что в нашем понимании, знать нам не дано. А возможно, и ни к чему.

Всех уже крепко морило в сон. Эльф отошел к костру перекурить перед отбоем. Тракторист сразу отправился в палатку: ему вставать первому — завтрак готовить.

А Пилот, перебирая в памяти моменты пройденных треков, наполнил кружку чаем…

Эпизод третий. Кто этот кто?

На тайгу опустилась непривычная тишина. Затихли кроны, куда-то сгинули комары. В лагере тоже наступила тишь — Тракторист и Эльф разошлись по палаткам. Пилот допил остатки чая и поднялся. Глаза привыкли к сумраку ночи. Не включая фонарь, он спустился к речке. Тохта струилась ровно, без плесков, словно оберегая редкую тишину. Пилот присел, опустил руку в холодную прозрачную, почти невидимую воду. Мягкие струи реки обхватили его руку, будто замерзшие ладони девушки, забывшей надеть варежки на ледяном ветру. Пилота наполнил неизъяснимый покой. Он долго не решался встать, пока в щеку вероломно не впился бесшумно подкравшийся комар.

Нехотя Пилот вернулся в лагерь. Он забрался в палатку и бухнулся на крепко надутый матрас. С наслаждением вытянул ноги. Умиротворенно подумал:

«Сегодня ночью бродить не буду. Кому надо, сами пусть приходят. Добрый гость не в тягость».

Пилот закинул руки за голову и стал слушать тихое пение лесных духов. Сначала запели тонкие, почти плачущие голоса, словно бы женские. Погодя вплелись голоса низкие, гудящие, словно бы мужские. Возможно, и не духи поют. Не концерт, однако, исполнителей никто не объявлял.

Бесконтрольное и сонное сознание Пилота невольно коснулось струн вселенской паутины.

Мелодия изливалась негромко, но непрерывно. Пилот чувствовал: не из глубин его памяти она льется, так духи поют — хор пограничников бескрайних миров. Они дыхание не перехватывают и музыкальных пауз не делают, оттого их пение больше напоминает переливы речных струн и водопадов, стоны ветра и шум прибоя… Но таких необыкновенных гармоний Пилот в природе не слышал. Завораживающие мелодии погружали Пилота в светлую волнующую грусть. Кто же композитор? Или — импровизация? Тему задает Вселенная? Отчего не представить себе музыкальное дыхание Вселенной как хор смиренных духов?..

— Ну что, сомлел, приятель? Я и сам люблю послушать, как духи поют.

Честное слово, Пилот даже не вздрогнул. Рядом стоял, нависая меховой тушей, давешний медведь. Вокруг посветлело, а палатка словно раздалась в размерах. Пилот приметил фонарик, который покачивался чуть выше медвежьей головы…

— Здравствуй… — вымолвил Пилот и невзначай подумал: «…приятель ушастый».

— Вот, в гости зашел, коли ты не против.

— Ты тут хозяин.

— Как догадался, что я не медведь? — спросил медведь.

— А кто?

— Сам сказал, — хозяин. В облике медведя явился пред тобою.

— Ты — дух Вежедь?

— Имя у меня иное, тебе его не осознать. Это и не имя даже, а символ, ключ такой ко мне.

— Так тебя ночью медведь на плато назвал.

— Да пусть будет Вежедь. Неважно. Когда-то я так представился манси-махум. Что, дескать, сам я из саамов. А дом саама — вежа.

— Понятно… Еще ночной медведь сказал, что ты — зеркальный дух. А я таких видел и даже фотографировал.

— Знаешь, зеркального во мне ничего нет. Это мой отпечаток. Он изгибается между колыхающимися полотнами измерений. — Гостевой медведь беззвучно съежился в медвежонка, а фонарь над ним преобразился в зеркального духа. — В общем, это отпечаток мертвого меня. Для тебя понятнее скажу — душа от меня. Я существую в двух ипостасях. Тут у вас их называют живой и мертвой. — Зеркальный дух неуловимо обратился в фонарь. — Для тебя твоя душа — тоже смерть.

Пилот молчал, а медведь принял прежний матерый облик.

— А я тебя признал, — сообщил он, — ты в верховьях Ялпынг-Я на скалы залез. Стоял там, на камеру снимал. И увидел сияющие стержни. Потом показал в фильме «Платиновая Арфа». Рассуждал, что это взгляд обитателей солнц.

— Звезд… — рискнул поправить духа Пилот.

— Нет, в фильме ты сказал солнц — «дети солнц смотрят…»! Я же помню! — заспорил Вежедь.

Пилот усмехнулся — стало быть, сущность он живая, раз спорит из-за ерунды. Сказал:

— Смешно об этом спорить.

— Что значит «смешно»? — спросил дух.

— Ты же среди людей жил и не знаешь, что такое смешно?

— Увы, не ведаю…

— Видно, манси жили так, что не до смеху было…

— Расскажешь, что такое смешно. Ладно? — по-детски наивным тоном попросил Вежедь.

— Объяснять можно долго и без то́лку. Потому как слышал я, что у духов чувства юмора-то и нету.

— Если нет такого чувства, значит, так правильно! — твердо возразил дух.

— Не мне с тобой спорить, — согласился Пилот.

— А насчет обитателей солнц ты угадал.

— Вот как?

— Мы — такие как я — обитатели звезд. Изначально — сгустки, точнее, завитки яркой верткой энергии. В нас толика первородного разума. Люди (да, впрочем, и все здесь) тоже энергия. Только за́мершая в моменте настоящего, а поскольку этого момента тут у вас нет, то и вас во Вселенной нет.

— Ну вот все и разрешилось! — не без сарказма воскликнул Пилот. Но сразу сообразил — дух прав. Мгновение настоящего не существует. И, соответственно, нас во Вселенной нет. Вот потому и не видим никого, не контактируем. А как контактировать, если тебя нет? Для других, по крайней мере…

Пилот неуверенно сказал:

— А еще я давно подозревал, что мы, люди, Время не понимаем.

— Ваш язык и образ мысли не позволят понять ни Время, ни Вселенную.

— Мы словно в боковом кармане Создателя за подкладку завалились… — тихо проговорил Пилот.

Дух долго не отзывался. Наконец Пилот его услышал:

— Крутой концепт ты предложил! Пытаюсь осознать…

Пилот погордился немного и спросил:

— Так вы по рождению — плазма?

— Нет, не плазма — иное. Мы — текучая мгновенная энергия.

— Это я уже усвоил.

Пилот заглянул гостю в глаза:

— Не обременяет медвежий облик? Может, предстанешь в оригинальном виде?

— Будет жарко. Причем невыносимо. — Медведь прищурил один глаз. — Лучше пусть так — медведем.

— Ну хорошо, медведь так медведь, а по сути — текучая мгновенная энергия. Не затруднит раскрыть этот образ?

— Отчего же нет? — Вежедь согласно покачал головой. — Мы как сущности составлены изначальными эмбрионами энергии первородного разума.

— Громоздко, но понятно. Кроме первородности, пожалуй…

— Первородность и мне недоступна, потому объяснить не сумею.

— Тогда — про эмбрионы энергии.

— Видел, как отрываются крайние завитки пламени?

Медведь повернул огромную голову, и ткань палатки стала прозрачной, открыв взору Пилота догорающий костер.

— Смотри — крайние завитки отрываются от основного пламени и исчезают во тьме. А завитки моей энергии — не исчезают. Они рассеялись, разбежались по Вселенной. Вот из таких элементов я и состою. Я существо, вернее, я — композиция завитков энергии, одномоментно осознающих себя единой сущностью, даже если они находятся в разных точках Вселенной. Сила первородного разума помогает удерживать мою структуру единой. И она же помогает мне собраться в цельную субстанцию — энергетическую сферу. Если захочется очень.

Вежедь сделал короткую паузу. А Пилот торопливо прошептал:

— Да-да, я слушаю!

И дух продолжил:

— Мой разум двойственен. Он часть от изначального, и, пронизывая Вселенную, соединяет мои элементы в целое, даже если они находятся в разных измерениях. Но в то же время мой разум способен быть индивидуальным… Благодаря ему я могу собрать себя в одном месте.

И Пилот увидел, как фонарик над медведем вырос в большую сияющую сферу. На одно краткое мгновение. Видимо, для наглядности.

А Вежедь продолжал:

— Я и мне подобные не знаем покоя и расстояний, возникая то здесь, то там. По сути, мы живем в разных точках Вселенной одновременно.

— Я видел сияющие энергетические сферы в Пермской аномальной зоне. Они возникают и исчезают…

— Такие, как я, возникают как всполохи или сияющие сферы там, где есть родственная энергия. Мы возникаем и исчезаем… Но если захотел где-то задержаться, тогда надо принять форму замершей энергии.

— И скопировать представителя доминантного вида? Здесь — человека.

— Верно, мальчик.

Пилот не обиделся и даже спрашивать не стал, сколько духу лет. Проговорил задумчиво:

— Я слышал легенды о Золотой Бабе и Золотом Мужике.

— Да… фактуру доработать пока не удалось.

— Стало быть, «наблюдатели» — не вы?

— Не мы. Они, как сущности, ближе к вам. Только на вселенную старше. В их основе замершая энергия, но они научились ее преображать, трансформировать. Они не могут быть одновременно в разных местах. Но перемещаются быстрее скорости света, поскольку их пути лежат в Эфире.

Пилот приподнялся на локте и лукаво посмотрел в глаза медведю:

— Знаешь, у нас тут авторитетные ученые Эфир упразднили. Разъяснили толково, что в Эфире нет нужды, так что теперь у нас Эфира нет. И ничего, обходимся. Тебе не смешно?

Дух задумался и серьезно взглянул на Пилота:

— Да… какое-то странное ощущение… словно солнечный ветер меня будоражит. — По шерсти медведя пробежала короткая нервная дрожь. — Стало быть, вот оно — смешно…

— Тебе хоть нравится?

— Пожалуй, да… приятно.

— Чувствуешь разницу между смешно и не смешно? — Пилот вошел в роль наставника по земным радостям.

— Как между завтра и вчера… — помедлив, ответил Вежедь.

«Интересно, у него они какие — завтра и вчера?..» — И Пилот стушевался. Спросил растерянно, невпопад:

— Тебя здесь уже нет?

— Да. Я вернулся к своей звезде. А здесь оставил свою смерть. Вот она с тобой и беседует.

— Я беседую с твоей смертью?

— Мою посмертную копию ты называешь зеркальным духом. Возможно, для тебя будет проще назвать ее душой.

— Куда уж проще…

— Твое понимание смерти ко мне не применимо. Я не могу войти в состояние окончательного небытия. Кстати, я оставляю свою смерть везде, где побывал в форме замершей энергии. Для тебя это означает, что я никогда сюда не вернусь.

— Никогда — это по меркам Вселенной никогда? Или по человеческим? — уточнил Пилот.

— Ну да… — как-то нехотя ответил Вежедь. — Просто не успею.

— То есть нам тут осталось не слишком долго?

— В ваших исчислениях, в общем-то, еще прилично. А для меня — не срок.

Пилот решил не сверять часы, чтоб оставаться счастливым. Спросил:

— Значит, ты все-таки тосковал?

— Знаешь, потянуло меня к моей звезде. А зависеть от нее не хочу. Вот и одолели меня внутренние метания. Беспокойный стал.

— Что-то вроде любви? — поддержал Пилот. — Эмоции, привязанности, стало быть, не чужды?

— Слушай, ваш вид столько любви и прочих эмоций излил во Вселенную, что теперь и нас — разумных — накрывает! — с укоризной и даже горячностью воскликнул Вежедь.

— У вас своих не было? Нашими пользуетесь?

— Вот ты и открыл свое предназначение.

— А то я не знал!

— Мы даже стали делить себя по полам.

— Ого — каламбур! Ты, уважаемый дух, делаешь успехи.

— Правда? У меня появилось чувство юмора?

— Ну-у… Пока нет… — Пилот чуть замялся и заверил: — Но скоро появится. Жди.

— Скорее бы, а то интересно, что это такое. Никак не получается его достать из Эфира. И не пойму я — эмоция оно или нет.

Пилот усмехнулся:

— Зато мне стало ясно, как получились Золотые Бабы и Мужики. А Золотые Дети есть?

— А вот это, уж поверь, народные байки. Сплетни называются.

— А вы обманывать умеете? — вдруг спросил Пилот.

— Зачем? Обманывают сильных, а вы — слабые.

— Попросить тебя хочу…

— Так я не шаман и не Дед Мороз.

— Ну, если сможешь, а?

— Так что надо?

— Чтобы на плато погоды были хорошие. А зимой снега побольше. А то на снегоходе по камням, знаешь, не айс… в смысле безрадостно.

— Ветер гремит, ветер плачет! Здесь редко будет иначе… — продекламировал дух Вежедь. — По мне он, кстати, плачет. Потому и не будет иначе.

Медленно угасал фонарик. Истаивал медведь. Больше Пилот ничего не услышал. Незаметно умолкли духи горной тайги. Густая мягкая тьма спеленала Пилота…

Зеркальный дух, как рыба, уходящая в глубину, оставил в ночном небе пару коротких мерцаний. И сразу поднялся, зашелестел в кронах холодный ветер…

…Утром Пилот сидел за кашей квелый, потерянный. Эльф участливо спросил:

— Опять к медведю ходил?

— Не-а… Он сам заявился, — вяло ответил Пилот. — И знаешь, хорошо мы с ним поговорили…

Интернат «Судьбе навстречу»

Пилот окинул тревожным взглядом болото, отделявшее его и его квадроцикл от брода через реку Ялпынг-Я. Там, за рекой, неблизкий путь до скромной деревенской цивилизации — почти 80 км. И на этом пути еще семь рек и пара болот. Имена рек Пилот складывал в скороговорку:

— А́нчуг, Тошемка, Вижай^[5],

По́ма, Та́льтия, Сапса́ус, а за ними — Шегультан.

В междуречьях — пара ядреных болот. Одно Пилот прозвал Анчуг-штрассе, а другое — Вижайский тормоз. За спиной уже остались реки Тохта, Вапсос и Ялпынг-Гусья.

Пилота притягивали реки горной тайги и нравилось звучание их мансийских имен. Холодные горные принцессы прятали свою древнюю грусть в звонких перетоках кристальных струй. Всякий раз в предгорьях Пилот окунал в ледяной поток Ялпынг-Я разгоряченное лицо, пил ее воды и, наполняясь ими, осознавал: в вечном движении нет дома…

Товарищи — Эльф и Тракторист — задерживались. Они идут по треку на квадриках с прицепами — надо вывезти снаряжение из лагеря, который стоял в предгорьях хребта Ялпынг-Ньёр все лето. Коротенькие прицепы — на одной оси и больших колесах — сделаны специально для квадроциклов и замедляют движение по треку.

Пилот приготовился ждать…

Осень уходила. Дожди перемежались ленивыми ночными снегопадами. Снег неуверенно ложился на палатки и квадроциклы, а Пилот поутру собирал его в ладони — умывался. К полудню свежая белизна обращалась холодной всепроникающей влагой.

Радовало одно: холодные ночи усмирили навязчивых насекомых, и сняв шлем, можно было не надевать кепи с москитной сеткой. Пилот натянул поверх балаклавы теплую флисовую шапку и откинулся на спинку мягкого кофра; закинул ноги на широкие крылья квадроцикла. Наколенники перестали поджимать колени, и Пилот расслабился. Глядя в осеннее небо, где на редких серых облаках играли-поигрывали карминные блики заката, он выбрал точку на сиреневом небесном полотне и не сводил с нее глаз. Сознание соединилось с небом, мысли покинули Пилота. Сквозь его память, как облака по вечернему небу, поплыли люди, слова и события, которые не случились с ним, но могли случиться, если бы он время от времени делал иной выбор…

* * *

…Пилот припомнил давнюю историю в деревне Черемискуль и дом-интернат для детей с отклонениями.

Стоял майский погожий день. Пилот стремился к озеру Окаянкуль, где в старой деревеньке Тихоноровке его дожидалась ветхая избушка, выкупленная на лето в качестве дачи. Деревня была из разряда умирающих. Разлученные двумя короткими улочками, несколько старух еще топили печи в обветшалых избах. Баба Аня даже корову держала и козу. А у бабы Нины Пилот арендовал избушку, оставшуюся от уехавших насовсем детей.

Еще зимой тяга к бездорожью и приключениям привела Пилота к озеру Окаянкуль, где он и обнаружил не отмеченную в навигаторе Тихоноровку. Деревня исключительно соответствовала своему имени. Крошечная, по самые трубы засыпанная снегом, она стояла на крутом берегу озера среди берез и сосен, схваченных искристым куржаком. Пилот невольно погрузился в созерцание пасторального пейзажа. Не сразу увидел, как осторожно и даже застенчиво над белым холмиком избушки появился шаткий сизоватый хвост дыма. Через полчаса Пилот стучал в калитку ожившей избы, а еще через полчаса ему отперла баба Нина…

…Едва дождавшись майского тепла, Пилот в нетерпении загрузил вишневую, подготовленную к бездорожью «Ниву» дачным скарбом и отправился в путь. Домик на берегу он снял зимой, и потому не покрытый снегами рельеф был ему незнаком. Пилот миновал деревню Черемискуль, и дорога с намеком на покрытие закончилась. Начался удручающего вида глинистый проселок, который вскоре соскользнул в расквашенную низинку. Пилот не сообразил заранее включить блокировку, и машина села на брюхо. Колеса глубоко проре́зали майскую грязь, напитанную талыми водами. Кое-как открыв дверь, Пилот вышел и осознал, что до ближайшего дерева лебедкой не достать. Даже с удлинителем. Невесело обдумывая свое положение, он уже собрался извлечь лопату, как за спиной раздался тихий хрипловатый голос:

— Дядё, поможем давай.

Пилот вздрогнул, оглянулся.

За спиной стояла группа подростков; возраста они были разного и по росту не построились. Вид подростков мог бы сильно травмировать морально неподготовленного эстета. Но Пилот был подготовленный.

У тощего длинноногого парня глаза навыпучку глядят в разные стороны, рядом топчется крепыш с оттопыренными ушами, на его лице застыла неприятная гримаса… У толстого, раздутого как колобок мальчишки на опухшем лице не глаза, а щелки, точно он еще и не просыпался. У всех полуоткрыты рты и встрепаны волосы… И, конечно же, у самого мелкого подтекала слюна. Одеты-обуты в драные ватники и резиновые сапоги, да все, похоже, одного размера. С краю стоял пацаненок и вовсе без сапог — не полагались, видимо, — он прибыл к месту происшествия в калошах на босу ногу.

— Ребята, вы откуда?

— С интерната! — выкрикнули несколько голосов с такой утвердительной интонацией, как будто «дядё» не понимал очевидных вещей.

Пилот посмотрел в направлении машущих рук и увидел поодаль от деревни серое здание силикатного кирпича, обнесенное невысоким забором. Несколько вразнобой изъятых досок делали его похожим на штрих-код.

«Картина ясная…» — подумал Пилот и энергично хлопнул в ладоши.

— Так помогайте!

Подростки разбились на две примерно равные группы и встали по разным сторонам авто. Одни начали толкать, упершись в дверцу багажника, а другие — в капот.

Пилот в немом недоумении наблюдал, как, сосредоточенно пыхтя и глубоко увязая в грязи, два коллектива толкают машину навстречу друг другу. Сбросив оторопь, он вскричал:

— Стоп! Стоп! Стоп!

Обе бригады остановились, воззрившись на «дядё».

— Вы, парни, встаньте все на одну сторону! — скомандовал Пилот и добавил. — Честно — так лучше будет.

Две группы подростков с крайне сосредоточенным видом обошли машину по разным сторонам и, точно упертые ослики, возобновили процесс встречного движения.

Пилот некоторое время не вмешивался, постигая алгоритм их действий. Пробурчал с усмешкой:

— Аллегория человечества… Жаль, камеры с собой нет.

И следом его осенила идея — надо переманить часть парней на корму. Тогда они пересилят передних, и те отойдут сами. Он подошел к группе у капота и предложил крайнему пацану:

— Ты, братишка, иди назад потолкай, а я тебе подарочек дам.

Пронзительно странный взгляд пацана пробуравил глаза Пилота. Видимо, уверившись, что тот не обманет, пацан оторвался от капота и переместился назад. Пилоту удалось смутить еще несколько неокрепших мальчишечьих душ, и перевес позади авто стал значительным. Тогда Пилот сел за руль и завел двигатель; включил пониженную и блокировку. Дело понемногу пошло. Расчет оправдался — под давлением ползущего авто поредевшая группа у капота расступилась, а пацаны на корме стали толкать эффективнее.

Расстояние до деревьев сократилось, и Пилот ушел разматывать лебедку. Вернувшись, обнаружил, что ребята стоят у машины, переговариваются и сплевывают.

— Ну, чего скучные такие? Помогли ведь! Спасибо!

Одинокий голос гнусаво вымолвил:

— А подадочек?..

Пилота как током ударило: «Блин, совсем забыл, что наобещал!»

Началась раздача подарочков. Пилот отдал все: банки с соком и шоколад, ручки, карандаши, отвертки и даже брелок с ключа снял…

Ода́ренные по двое, по трое брели в сторону интерната. Остался один, тот самый, кто первый поверил в подарочек. Парнишка смотрел в глаза Пилоту и молчал. «Какой странный пронзительный и одновременно ускользающий взгляд…» — подумал Пилот, разглядывая мальчишку. Русые, давно не стриженные волосы небрежно трепал ветер. В зеленых влажных глазах не было жалостливого просительного блеска. Лицо худое, губы бледные. На плечах висела большая — на мужика — телогрейка. Достигая колен, она скорее походила на нелепое пальто. Штаны, напротив, короткие — между их краем и калошами — тонкие, как у куренка, щиколотки.

Пилота протянул неприятный холодок: «Что ж я ему дам? Все ведь раздал!..» Спросил:

— Тебя, парень, как зовут?

— Вентиль, — скупо ответил пацан.

— Это что за имя такое? Никогда не слышал.

— Вениамин я, Веня.

— Знаешь, Веня, нечего и дать тебе…

— Вентиль, — сухо поправил мальчик.

— Извини, Вентиль. Могу вот денежку дать, а ты что-нибудь купишь.

— Отберут, — спокойно возразил Веня.

— Да-а… Незадача. — Пилот покачал головой. — А что бы ты хотел? Привезу тебе в следующий раз.

— Никто не приехал в следующий раз.

И тут Пилота осенило:

— А крестик не отберут?

— Не отберут… — Веня пожал плечами.

Пилот снял с себя серебряный крестик на шелковой нити и потянулся одеть на парнишку. Тот не уклонялся, стоял смирно. Накинув на пацана крестик, Пилот заправил его под застиранную рубашку и машинально пригладил парнишке разметавшиеся волосы — холодные. Коснулся уха — ледяное.

— Ты чего без шапки? Ветерок-то свежий.

— В зимней жарко, а кепку потерял.

«Ага, то, что надо!» — порадовался Пилот.

— А шапку тоже отберут?

— Не-а…

Пилот пошарил на заднем сиденье и достал тонкую вязаную шапочку, забытую подругой. Поскольку Пилот знал, что за шапкой она не вернется, можно было пустить вещицу на благое дело. И размерчик в самый раз…

— Скажи мне, Вентиль, чтоб я знал, что — отбирают, а что — нет?

— Деньги и курево лучше сразу отдать. Другое не тронут.

— Старшие, что ли, пацаны балуют?

— Не, воспитатели.

На том и расстались. Пилот проводил взглядом несуразную фигурку в серой телогрейке и ярко-красной шапочке с белым помпоном. Помпон на длинной нити перекатывался по вороту, как маятник, в ритм шагов пацана.

* * *

…Пилот был человеком слова (а иногда и двух) и по прошествии трех недель вернулся в Черемискуль с гостинцами и подарками.

«Нива» встала перед ржавыми, некогда зелеными воротами в наивной надежде, что пожилой, слегка навеселе сторож с добродушным ворчанием отворит скрипучие створки. Но нет и нет… Пилот не нашел ни замка, ни звонка. Стучать бесполезно — до здания далеко.

Где-то вдали за забором высокая железная труба источала черный дым. Котельная работала на угле. «Нива» тронулась с места в поисках другого въезда, и забор внезапно кончился…

Пилот подкатил к серому зданию, остановился у самого крыльца. Ступени лежали криво-косо — просели. У давно не крашенных дверей висела бледно-синяя табличка. Слов не разобрать, только отдельные буквы. Из крупных можно сложить слова «детский дом», а мелкие не рассказали ничего…

Пилот вошел в вестибюль. Бледно-зеленые казенные стены. Круглые, молочной белизны, но пыльные плафоны над головой. Одинокий плакат «1 Мая — праздник Весны и Труда!» и несколько дверей, зашитых деревянной ребристой рейкой. Запах грязной одежды, странная тишина…

«Почему тихо в детском доме? — подумал Пилот. — Как после эвакуации…»

Скрипнули петли, одна из дверей открылась. Вышла громоздкая женщина. Ее грубое, словно тесанное топориком лицо, выражало озабоченность. И одета она была тоже как-то грубо, но не пестро; сдержанная, коричневых тонов цветовая гамма несколько уравновешивала габариты женщины. Неожиданно высоким мелодичным голосом она спросила:

— Это что еще за сэр тут у нас?

— Почему сэр? — опешил Пилот.

— Ну, чай, не деревенский, — вижу.

Пилот представился. Добавил:

— Из Свердловска. Э-э, то есть из Екатеринбурга. Недавно переименовали!

— Надо же! Чем обязаны?

— Я привез несколько коробок тушенки и сгущенки. Тушенка, правда, китайская.

— Усыновитель, что ли?

— Да-нет… — смутился Пилот. — Просто хотел посмотреть одного мальчика.

— Если усыновитель, то тебе сначала в Челябинск надо, в опеку. — Женщина достала очки и зацепила дужки за уши. Всмотрелась в Пилота:

— У нас дети необычные… Точнее сказать… дебилы. Так их обычно называют.

— Я уже понял, с ограниченными возможностями.

— Культурный, значит, деликатный.

— Что ж мне, матом изъясняться?

— Да, пожалуй, не сто́ит… — мелодично, но с жесткими нотками проговорила женщина.

— Посоветуйте, как к вам обращаться.

— Олимпиада Ивановна. Липа я, короче.

— Вы — директор?

— Директора нет давно, все никак не назначат. А я — завхоз. — Липа сложила очки. — Заодно исполняю директора.

Она пропустила слово «обязанности».

«Интересно, шутит или значения не придает», — Пилоту показалось, что эта Липа пошутить любит, особенно если налить сто грамм. Сочтя момент подходящим, Пилот поведал историю вызволения «Нивы» силами ее подопечных.

— Вот, привез гостинцы Вениамину. Ну и для детского дома кое-что.

— У посторонних продукты брать не положено.

— Ну так я ж свой, со мной в разведку можно.

— Ладно, свой, заходи. — Она распахнула скрипучую дверь.

Пилот переступил порог и тут же встал, оглядывая стеллажи книг.

— Чего замер? Не признал? Это библиотека.

— Библиотека?

— Причуды социализма. В интернате — даже для умственно отсталых детей — полагается иметь библиотеку. Книги по разнарядке регулярно поступают. По штатному расписанию и должность библиотекаря имеется. И попала я сюда по распределению на эту должность. Но за ненадобностью перевели меня в завхозы. Вот такая загогулина.

Пилот оглядел стройные ряды качественно изданных классиков марксизма-ленинизма. И не менее стройные ряды просто классиков. Книг было много… Но самое яркое впечатление произвела Большая Советская Энциклопедия. Ее внушительные темно-карминовые тома с золотым тиснением возвышались двумя симметричными монументами по краям рабочего стола завхоза Липы. Один том — раскрытый — лежал посредине перед оригинальным, явно самодельным стулом в форме лютни.

«Неужели энциклопедию как книгу читает?»

— Вот, всё читано-перечитано. Сейчас читаю БСЭ. Как говорится, от корки до корки.

— И на чем остановились? — полюбопытствовал Пилот.

— Обскурантизм. Противная статейка.

Пилот, не желая затевать дискуссию о литературе с библиотекарем, переменил тему:

— Почему так тихо?

— Потому что тихий час.

Липа обошла стол и села на лютню. Положила закладку и закрыла том.

— Присядь.

Она указала на шаткий стул с намалеванным инвентарным номером.

И в этот миг тишину разорвал оглушительный дребезжащий звон. Еще миг — и с ним слились голоса орущих детей.

— Вот и поговорили!.. — прокричала Липа. — Сейчас они на полдник пойдут! Потише станет. А после — Веню позову.

— Не обижают его? — спросил Пилот.

Липа помолчала, ответила:

— Их трудно обидеть.

— Разве?

— Как тебе объяснить… — Она задумалась. — Расстроить легко — это да, а обидеть — трудно.

Пилот так и стоял, забыв присесть. Липа вывела его из задумчивости:

— Ты все же сядь, не маячь. Я чаю сделаю.

— Да… спасибо. — Он осторожно опустился на стул. — У него родители есть?

— Что, запал он тебе? Интересный мальчик, необычный. — Липа поставила кружки и сахарницу. — А родители есть у всех, если ты не в курсе.

— Вы, похоже, пошутить любите?

— Брось, какие шутки! Это — закон природы. Так что если кто и шутит, так это она.

Липа подошла с чайником. Склонила голову, коротко стриженные светлые волосы чуть вздыбились, как у рассерженного кабанчика; бледно-зеленые глаза без тени улыбки уставились на Пилота.

— Хотя и я пошутить могу, но мои шутки почему-то людям не нравятся.

— Так он — сирота?

— Не знаю. — Она наполнила кружку. — По личному делу он — отказной. Всю свою недолгую жизнь мыкается по детдомам. А здесь уже два года. Он хорошо читает, но не может пересказать, что прочитал. Даже последнюю строчку.

— Тогда почему вы решили, что он хорошо читает?

— Он, когда читает, вполголоса проговаривает текст, да так быстро, как скороговоркой. А спросишь — молчит. Говорю — забыл? Он головой кивает.

— Может, говорить не хочет.

— Может, и не хочет.

В дверь постучали. Заглянула женская голова, сказала:

— Ой, извините, — и собралась исчезнуть.

Но Липа почти выкрикнула:

— Ты, Тася, приведи мне Веню! Да одень на улицу.

И Пилоту:

— Там, в садике на лавочке сядете, поговорите. Если, конечно, Венька с тобой пойдет.

Венька пошел. В синем школьном костюмчике. Рубашка в клетку. Черные тупоносые ботинки с неглажеными шнурками. Голова коротко пострижена, один глаз чуть косит. Идеальный детдомовский облик.

Сели на скамейку под тонкими березами. День был теплый, воздух напитывала свежесть молодой листвы. И, наверное, поэтому давешняя пронзительность ушла из Венькиного взора. Он глядел на Пилота спокойно, почти ласково. А Пилот не мог придумать, о чем спросить. Он даже не сразу понял, что Веня заговорил. Тихим ровным голосом мальчик сообщил:

— Ко мне мама приходила.

— Кто приходил? — Пилот в замешательстве подумал: «Что ж мне ваша Липа ничего не сказала!»

— Дядь, ты чё, плохо слышишь?

— Бывало и лучше. Я, знаешь ли, дайвер. Под воду ныряю с аквалангом. Со временем от этого слух портится.

Пилот оттянул ухо и с шутливо-виноватой миной наклонился к Вене.

— А про маму ты меня удивил, вот я и переспросил. Ты зови меня… — и Пилот шепнул мальчику на ушко свое имя. — Ладно?

— Ладно.

— А про маму расскажешь?

— Она красивая и… страшная.

Пилот еле сдержался, чтобы не переспросить: какая? Но понял, что еще один прокол, и Венька с глухим дядькой говорить не станет.

— Почему — страшная?

— Меня однажды током ударило. Всего перетрясло. А когда она пришла, меня вот так же трясло — всё время, пока ее видел.

— Может, ты волновался сильно, переживал. Нервная дрожь называется.

— Не знаю. Пока меня колотило, я ее видел. Она не здесь была, а где-то далеко. Там река текла, дома какие-то стояли, а за ними горы.

— Так ты во сне ее видел?

— Я не спал. Все гуляли, а я отошел туда, где забор кончается. — Венька махнул рукой в сторону пустоты за последней доской забора. — На деревню смотрел. Тепло было, как сегодня. И тут затрясло. Оглянулся — она. Голая, как солнце. Переливается! И бормочет, как по слогам: «Вы-ле-чу… Вы-ле-чу…» — Ты, тетя, доктор? — спрашиваю. — Или летчик?

А она по слогам:

— Ма-ма. Ма-ма.

Я снова спрашиваю:

— Мама?

— Бу-ду ма-ма те-бе. Ско-ро. Ско-ро.

Меня колотит, голос трясется, еле выговорил:

— А раньше ты чья мама была?

У нее черточки в глазах дрожали, а тут вдруг перестали, закруглились — как зрачки сделались, и она нормальным женским голосом говорит:

— Ничья не была. Теперь буду твоя — издавна, сейчас и навсегда.

Я опять спрашиваю:

— И что мне теперь делать?

— Ждать! — говорит.

— А чего ждать-то?

И тут меня сильнее затрясло. Вижу — за ней как ровно шар елочный крутится. Золотой и гудит гулко. Он… то сам в себя всасывается, то снова распускается. А потом она стала сливаться с этим шаром, и вдруг — хлоп! — все погасло, стихло. Как ничего не было. Только я — горячий, как в бане. Очень горячий и очень сухой.

Пилот приметил, что Веня вспоминает с закрытыми глазами.

— Ко мне Тася подошла, нянечка. Спрашивает — ты чего тут делаешь? Туман тут почему? Поджигал чего?

— Нет! — говорю.

— Обедать пошли. — За руку берет. Вскрикнула, руку отдернула.

— Ты чё сделал?! — Говорит, аж шипит с присвистом. — Горячущий, как головешка!

— Да ничего, — отвечаю, — щас остыну.

Веня умолк. Ветерок вяло пошевеливал молодую листву. Тренькали, перебивая друг друга, птицы. Шмели гудели, облетая свежий розовый клевер. Пилот понял, что Веня рассказ закончил, и спросил:

— Крестик-то носишь?

Веня нервно поёрзал.

— Нету крестика… То есть он другой теперь. Как навсегда.

— Что-то я тебя не понял.

Мальчик расстегнул пуговицы у ворота рубашки. Под яремной ямкой на нежной коже отпечатался карминовый крестик.

— Это же… ожог! — почти вскрикнул Пилот. — Больно было?

— Не заметил я…

— Серебряный крестик, похоже, испарился.

— Наверное, она себе взяла. Видать, понравился. Или на память. — Вздохнул. — Мне он тоже нравился.

— А нить шелковая?

— Истлела. Тогда же. — Веня шире раскрыл ворот. — Вон от нее тонкий след по шее.

Пилот склонился к мальчику, коротко вблизи глянул на карминовый крестик, провел пальцем по багровой нитяной полоске и стал застегивать пуговицы на его рубашке. Тихо, нерешительно сказал:

— Я знаю, кто она.

Веня поднял на него глаза.

— Золотая Баба. Из космоса. Таких в давние времена Зарни называли. Не слыхал?

Веня помотал головой. Еле слышно подтвердил:

— Не-а…

«Да откуда ж пацану о Зарни узнать! — с досадой на себя подумал Пилот. С другой стороны, читать вроде любит…» Спросил:

— Липа говорила, ты читаешь много. Но не помнишь, что прочитал. Правда, что ли?

— А зачем?

— А зачем читаешь?

— Интересно.

— Но ты же не помнишь потом!

— Интересно, пока читаю. А зачем помнить? — Веня чуть запнулся, объяснил: — Вся эта куча слов из книг мешает думать свои мысли. А я хочу, чтобы они ясные были, не запутанные.

— Так ты нарочно забываешь?

— Угу…

— Как мимолетные виденья… — пробормотал Пилот, соображая, как объяснить Вене, кто такая Золотая Баба.

— Чего?

— Она прилетает из космоса, из звезд, которых я не знаю. Появляется здесь, на Земле, как маленькое густое солнце. Потом ей надо тут освоиться. Она копирует какую-то женщину земную. — Пилот помял в ладонях воздух. — Ты лепил когда-нибудь из пластилина?

— Бывало…

Ладони Пилота обрисовали женский силуэт.

— Вот она себя и вылепила.

— Из того шара, что рядом с ней крутился?

— Точно!

— И теперь ей хочется, чтоб всё, как у людей? — спросил, как с чужого голоса, мальчик.

— Это у вас так воспитательницы говорят?

— Липа так говорила, когда в замуж пошла.

— Она замужем? — переспросил Пилот, на мгновение вспомнив облик Олимпиады Ивановны.

— Замужем. Только Рашидка, муж-то, помер.

— Ух ты, как всё у вас тут… — Пилот не договорил, спросил: — Деревенский, что ли, мужик? Перепил поди?

— Да не, наш он был, детдомовский. Перестарок.

— Перестарок?

— Не знаю, сколь годов ему было, но много больше остальных. Он, короче, не пацан был, хотя и роста маленького. Зажился как-то здесь, в детдоме. Говорят, ему годов двадцать пять было… — Веня перевел дух. Он не привык так много говорить. — А Липа как узнала, что он мужик-то, давай его обхаживать. И свадьбу скоро сыграли. В столовой. Туда только старших ребят пустили. Я не был.

— Чтоб всё, как у людей. Понятно…

— Стал он у нее в комнате жить, а потом возьми да и помри.

— Давно?

— Так зимой еще.

— И отчего Рашидка умер?

— На скорой его увезли, и всё. Всякое говорили, мол, во сне она его придавила. А он вывернуться не смог, задохся. Она ж вон какая хабазина…

— Да-а… — протянул Пилот. — История…

— А может, просто прибила…

— За что?

— А Степаныч, ну, воспитатель наш, с Тасей шептались, что она так девкой и осталась. Я, правда, не понял сначала, как такая здоровенная баба девкой осталась. Пацаны долго надо мной смеялись. Объяснили потом…

— А мне показалось, что Липа ваша нормальная тетка, не злая.

— Что не злая, то верно. Чудна́я только… Странная да непонятная. Я другой раз и не пойму, как она на меня глядит — то ли врезать хочет, то ли пригладить.

«Довольно точно Веня ее определил…»

Задумавшись, Пилот откинулся на скамье, сложил на груди руки.

— Слушай… — начал было он и умолк.

— Ну, что? А то пойду.

— На кого похожа та Баба Золотая? Не на Липу часом?

— Да не-е… — Веня прикрыл глаза. — Мне иногда женщина снится. Да близко не подходит, лица не разглядеть. Мне кажется, это мать моя. Так золотая вроде на нее похожа.

— Значит, она не здесь пока… — проговорил Пилот.

Венька вопросительно вскинул голову.

— Хочешь, чтоб Золотая стала тебе мамой?

Мальчик поднял глаза в синеву неба, и взгляд его небо принял, наполнился небесной глубиной.

— Хочу… — Веня встал и ровно — руки по швам — пошел прочь.

— Постой! Я тебе гостинцев привез!

Веня остановился. Медленно повернулся:

— Отдайте Липе, она на всех поделит…

* * *

…Прошел месяц. Пилот решил выполнить второе слово. Правда, дал он его лишь себе, а не Вентилю. Когда тот отошел от лавочки подальше. А слово такое: вернуться и узнать, как у парнишки дела. Чем ему помочь можно — лечение, учение и всё такое. Да и спросить, что нужно самому Веньке — конструктор какой или краски.

С такими вот благородными мыслями ехал Пилот на свою приозерную дачку, рассчитывая по дороге завернуть в интернат.

А еще Пилота не оставляли смутные предчувствия, которые никак не хотели оформиться в образы или видения. В мыслеформы, как говорят эзотерики.

История о Золотой Бабе не давала Пилоту покоя — не он ли навел ее на мальчика? Зачем ему крестик свой отдал? Будто пометил! Да-а… не ладится у него с крестами…

Или все проще? Где-то пересеклись космические колеи Золотой Бабы и Венькиной биологической матери, чей облик Золотая и скопировала. Теперь она его отыскала, чтобы усыновить. Эта версия, без сомнения, нравилась Пилоту больше. Но едва он успевал себя успокоить, всплывал вопрос: а что будет с парнем, если Золотая сделает его своим сыном? И Пилоту снова становилось тревожно…

…Пилот проехал мимо навеки запертых ворот, обогнул недостроенный забор. Здесь он приметил стопку свежих досок и десяток бетонных столбиков. Удивился: «Надо же, решили забор доделать». По знакомой щербатой дорожке подкатил к крыльцу. Крыльцо поправили, ступени выровняли. Дверь сияла свежей краской, а старая облупившаяся табличка исчезла, оставив после себя светлый прямоугольник. «Наверное, на реставрации», — подумал Пилот и нерешительно взялся за ручку. Томительное, невнятное беспокойство удерживало его. Он едва не повернул к машине, убеждая себя приехать в другой раз. Но тут дверь резко распахнулась, прервав его внутренние метания. Пилот едва успел отпрянуть.

— Вы кто?

В проеме стояла худая женщина неопределенного возраста в поношенном, хорошо отглаженном темно-сером костюме. Лицо просоленной воблы, редкие волосы гладко зачесаны и собраны в клубок. Уши и пальцы свободны от украшений.

— Посетитель. Я уже приезжал. Хочу повидать мальчика Веню. — Пилот приподнял пакет с дарами и неискренне улыбнулся: — А Липа… простите, Олимпиада Ивановна у себя?

— Отцвела ваша Липа.

Женщина придирчиво осмотрела Пилота с ног до головы. Распознав приличного человека, осталась довольна. Лицо чуть смягчилось, как будто воблу постучали о стол.

— Не понимаю! — Строгая дама собрала ладонь в кулак, но распрямила указательный перст. — Как можно ставить человека без специальной педагогической подготовки на интернат?

Пилот счел вопрос риторическим и потому смолчал. Дама же решительно сказала:

— Пройдемте.

И резво развернувшись, отпустила дверь. Пилот с присущей ему выдержкой выждал, пока суровая пружина захлопнет дверь — проскочить он явно не успевал. Потянул за ручку и, невредимый, ступил за порог, на пару шагов поотстав от серой спины.

Они пошли через просторный холодный вестибюль. Здесь ничего не поменялось со времени его прошлого визита. Только тишина не была прежней. Пилот чувствовал в ней тонкий звон настороженности. Безмолвная напряженность, затаившись по углам, делала воздух плотнее…

Пилот нарочно подгадал ко времени тихого часа, надеясь побеседовать с Липой в спокойной обстановке. «Но Липа почему-то отцвела…»

Дама решительно прошагала мимо Липиной библиотеки, и Пилот, глядя в серую спину, спросил:

— Простите, как я могу к вам обращаться?

— Вероника Марковна. Директор интерната. — Она едва повернула голову, не замедляя шаг.

Пилот чуть язык не прикусил, удерживая вопрос: «А где же Липа?» Он интуитивно полагал, что мудрее расположить к себе суровою даму, нежели злить ненужными расспросами.

Кабинет Вероники Марковны выглядел, как настоящий кабинет директора. На стене — портрет В. И. Ленина. Под ним Т-образный стол, телефон, лампа и графин. В углу — коричневый несгораемый сейф, хранящий в себе память о десятках директоров и начальников, чьим судьбам не позавидуешь. За стеклами шкафов гордо стояли тисненые тома классиков марксизма-ленинизма — те самые, из Липиной библиотеки. Пилот смотрел, как директор усаживается за стол и с внезапной острой, как молния, ненавистью подумал: «Идиоты загубили великое дело!» Он поспешно отвернулся, чтобы дама не увидела лютый блеск его глаз. Яркая вспышка, ослепившая разум Пилота, мгновенно погасла, оставив после себя гулкое изумление: «Это вообще чья мысль — моя или ее?!» За эмоциональным всплеском еле расслышал сухой приказ директора:

— Садитесь. Говорите.

Пилот кратко изложил историю посещения интерната.

— Но я не усыновитель, — закончил он, — просто хочу помочь мальчику. Возможно, какое-то лечение организовать или для учебы и развития что-нибудь приобрести. Вот, хотел с Олимпиадой Ивановной посоветоваться.

Пилот поражался своему почти заискивающему тону. «Однако ж как добиться желаемого, если не снискать расположение?» — успокоил он себя.

— Уважаемая Олимпиада Ивановна в тюрьме.

— В тюрьме? — переспросил Пилот. «Черт возьми, умеют удивлять в этом интернате!»

— Когда я приняла интернат, мне рассказали дикую историю со свадьбой и смертью воспитанника Рашида. — Вероника Марковна прихлопнула ладонью по столу. — Я была потрясена. Не могла и не хотела спустить такое на тормозах. Написала в прокуратуру. После проверки возбудили уголовное дело. У этого Рашида, как оказалось, половина ребер сломана. Просто в свое время никто медзаключение в органы не отправил — дебил же, чего с ним чикаться.

— Что с ней будет?

— Суд будет. Похлопотали, чтобы по более легкой статье пошла — непредумышленное убийство или по неосторожности. Она же баба-то не пропащая, работала.

— Всего лишь пожелала простого женского счастья… — не подумав, произнес Пилот. — Чтоб все, как у людей.

И сразу понял, что подумать-то следовало прежде.

Директор воззрилась на него, как на врага народа, или как минимум женщин:

— Так счастье себе не делают!

Сказала как отрезала. Но Пилот не готов был поверить в плохую Липу и продолжал неосторожно гнуть свое:

— Что там между мужем и женой могло…

— Какие муж с женой?! — громогласно перебила его Вероника Марковна. — Брак не зарегистрирован! И не мог быть зарегистрирован. Этот Рашид — он же недееспособный. Банкет в столовой для дебилов — вот и весь брак.

Воцарилось молчание.

«Эта чаю не предложит», — Пилот исподлобья глянул на директора, раздумывая, заводить ли снова разговор о Вениамине.

— Чаю не предлагаю — нету. Не обжилась еще на новом месте. — Она покачала головой. — Даже не заметила, как три недели пролетели.

— А я заметил перемены — материалы для забора подвезли. Еще двери и крыльцо в порядок привели. — Воспользовался моментом Пилот, чтобы поправить впечатление. В народе для этого применяют глагол «лизать».

— Так что вы хотели? — спросила Вероника Марковна миролюбиво.

«Помогает!» — похвалил себя Пилот.

— С Вениамином хочу повидаться.

И в этот миг грянул звон. Но на него не наложился крик десятков детских голосов, как в прошлый раз. «Уже и дисциплинку наладила…» — И Пилот почти подобострастно улыбнулся директору:

— Проснулись…

Звон стих. Вероника Марковна сняла трубку телефона и, не набирая номер, сказала:

— Таисия Егоровна, зайдите ко мне.

Голос ее гулко, видимо, через громкоговорители, разнесся по зданию.

Не прошло и получаса, как Пилот шагал к знакомой скамейке. Чуть позади шаркал по песочку и сопел Вениамин.

— Погуляем или посидим? — спросил Пилот.

— Сядем. Говорить будем. — И Веня сел, даже не смахнув капли от утреннего дождика. — Ты ведь спрашивать будешь.

Пилот тоже рискнул штанами — сел на мокрую скамью. Здесь, на отшибе в тени берез, было как-то особенно спокойно и уединенно. Пилот наслаждался ощущением покоя, охватившим его быстро, мягко, как теплая вода в ванной.

Вени, похоже, эйфория не коснулась, и он пристально смотрел на Пилота.

— Липу-то новая директор в тюрьму отправила, — стряхивая оцепенение, проговорил Пилот.

— Видели мы, как милиция за ней приехала. Ох, и ревела она! Вмиг съежилась, сгорбилась — не узнать.

— Посадят теперь ее. В тюрьме будет жить, — вздохнул Пилот с искренней грустью. — Не знаю только, велика ли разница для нее.

— Зачем? Зачем…

— Ну-у, он же умер. Не хотела, может, но так вышло, что убила она его.

— Она Рашидку не обижала, ему с ней хорошо было. Я видел.

— Разве это милиции объяснишь…

— Я могу… Только меня не послушают.

Пилот пошевелил пакет у своих ног и потянулся достать коробку с «Лего», но Веня положил ему руку на плечо:

— Не надо, ничего не надо.

Рука была горячая. Раскаленная. Жар через куртку пробрал Пилота. Он дернул плечом, скинул руку пацана. Молча на него уставился.

— Я ж говорю, ничего не надо.

— Что с тобой? — спросил в недоумении Пилот. — Крестик-то твой как, не болит?

Веня расстегнул ворот. Карминовый ожог от крестика покрылся золотистой поволокой.

— Во мне что-то происходит. Я ночью под одеялом весь мерцаю. Чувствую, что горячий, как самовар. Но ничего не прожигаю. Только живые чувствуют мой жар, когда касаюсь. Но я стараюсь никого не задевать.

— Ты меняешься… нет, перерождаешься…

— Не приезжай сюда больше. Слышишь?

Он в упор уставился в глаза Пилота своим прежним пронзительным взглядом.

— Почему? — прошептал Пилот.

— Меня здесь не будет. Скоро. Завтра. Она заберет меня к себе домой. — Веня на мгновение умолк. — Это такой странный дом…

— Все-таки она тебя не оставила…

— Я вижу, как все будет. Я вообще много вижу теперь. Намного больше, чем раньше.

— Ты только про себя видишь? Или про всё?

— Не знаю. — Веня закрыл лицо ладонями, и Пилот увидел теплое оранжевое мерцание между пальцами мальчика.

— Я стану пылью. Она будет густая, как золотая пудра. Горячая и сияющая. Тогда я стану другим существом — без глаз и ушей я буду видеть и слышать. Буду чувствовать всё, вообще всё, только не могу объяснить как. Потом я весь упаду… ну, то есть провалюсь внутрь себя. Стану оранжевым шаром, который крутится так быстро, что не углядеть, будто просто висит на елке…

Она мне пошлет сигнал, и я улечу. Мое одеяло отбросит на соседнюю койку — Толян проснется и с перепугу заревет. Придет Степаныч, увидит, что меня нет, и поднимет шухер.

Пилот прикоснулся к стриженой голове мальчика. Его рука завибрировала, наливаясь оранжевым цветом и теплом. Пилот увидел вокруг смутные образы и руку отдернул.

— Ты в самом деле хочешь стать таким, как она?

— Очень.

— Наверное, потому, что она уже тебя изменила. Ведь ты теперь не обычный человек.

— А новую директрису тоже захотят уволить и даже в тюрьму посадить. Но ей ничего не будет.

— Было бы за что… — усмехнулся Пилот. — Она-то в чем виновата?

— Только в Липе.

— Знаешь, Венька, мы никому не судьи.

— Теперь неважно… — Веня помолчал. Махнул рукой и снова заговорил:

— Будет дознание, разные строгие дядьки понаедут — кто в форме, а кто без. Эти допрашивать всех станут и бумаги строчить. Еще пара насмешливых бородатых мужиков будет везде расхаживать, приборами мерять-измерять… Ученые из какого-то института. Про меня скажут, что в меня попала шаровая молния. Испепелила в прах, вроде такие случае известны.

— Оригинальная мысль…

— В общем, меня не найдут.

— Не найдут… — эхом повторил Пилот.

— А кем я стану, у меня объяснить не получится.

— А я попробую… — Пилот с минуту подумал: — Ты сам станешь чем-то вроде шаровой молнии. Золотая Баба превратит тебя в энергетическое существо, и ты сможешь быть одновременно в разных местах. Так они устроены, эти Золотые люди.

— Я всё себе представляю, но у меня нет слов, чтобы рассказать.

— А у меня есть слова, но нет полного понимания, как это все происходит.

Пилот потянулся приобнять парнишку, но спохватился и продолжил:

— Существует такая наука — квантовая физика. Она пытается описать крохотные частицы энергии — их суперпозиции и запутанность, неопределенность, нелинейность времени и много чего еще. Однако она не признает Эфир, где все эти частицы обитают. — Пилот перевел дух, взглянул на Веньку, тот слушал отрешенно, закинув голову кверху и глядя в небесную гладь. — Ты станешь мгновенной текучей энергией, которая моментально перемещается в космосе, а точнее — в Эфире.

— Те ученые дядьки почему-то называют его темной материей. А он не светлый и не темный, он — ясный.

— Он — сквозная материя, прозрачная, как пустота… между молекулами воды.

— Прозрачный, как сквозняк.

— Знаешь, частицы, которые будут составлять тебя как индивидуальное существо, связаны кодом-символом. Мне один медведь рассказывал…

— Медведь? Вот смех-то!

— Угу, не простой такой медведь…

— Что, тоже золотой?

«Глядите-ка, еще ехидничает», — подумал Пилот и ответил:

— Если вдуматься, то да, изначально был золотой…

— Не хотел тебя обрывать. Что-то про код ты сказал.

— Завитки энергии, которые принято называть квантовыми частицами, будут связаны единым кодом, воплощенном в твоем персональном символе. Символ этот — он как душа у человека. Если частицы, составляющие тебя, будут разделять космические расстояния, они не утратят постоянную неразрывную связь между собой. Ты будешь оставаться единым существом. Пусть даже твои части разбредутся по разным уголкам Вселенной. А захочешь — и в один миг соберешься в кучку в одном месте. Будешь выглядеть как сияющая золотая сфера. Или не золотая… Как я понял, свой внешний вид определяет сама сфера.

— Здорово… Я так себе и представляю, а у тебя объяснять получается.

— Слов у меня в запасе больше, чем знаний… — Пилот усмехнулся. — Зато у меня есть для тебя вот это.

Пилот достал из кармана крестик.

— Раз уж тебе уготовано быть золотым мальчиком, то и крестик надо золотой. Цепочки нет, я его не носил. Хранил в столе.

Венька хмыкнул.

— Чисто крестоносец буду!

— Знаешь, есть такой Храм Яслей^[6] в Вифлееме. А в окрестностях храма — лавки с освященными в нем атрибутами веры.

— Крестик, который ты с себя снял, другой был.

— Верно, тот был православный. А этот — крест рыцарей-странников, тамплиеров. Вот, возьми.

Мальчик протянул руку. Крестик в его ладони засиял.

— Ты не огорчайся, но он не очень-то золотой. Но я буду его держать в руке, и часть его станет мной. И тогда часть тебя тоже станет мной, потому что ты с ним что-то делал и присутствуешь в нем.

— Я медитировал, чтобы передать ему свою энергию.

— Буду вспоминать тебя… — Светлые глаза пацана заглянули в глаза Пилота, и он невольно весь подобрался, подтянулся, как струна; с бешеной скоростью в его сознании закружились, понеслись картинки, они закручивались, как стружки от сверла, и разлетались по сторонам.

— Не бойся. Я теперь так вижу. — Веня отвел взгляд.

Пилот выдохнул, медленно расслабляясь. Сила, которая его вздернула, отпустила…

— Ты увидишь Будду. — Пилот нервно улыбнулся. — Шутка…

— Не увижу, — серьезно ответил Веня.

— Поверь, вполне возможно, ведь в шутке присутствует…

Веня отмахнулся:

— Это он меня увидит.

— Правда? — Пилот широко распахнул глаза — он иногда поражался своей наивности. — Вот бы и мне…

— Шутка! — перебил его Веня и засмеялся.

Пилот, глядя на него, порадовался: ведь до сих пор он и улыбки Венькиной не видел. Слушая подхрюкивающий пацанский смех, Пилот понял, что мальчик счастлив…

* * *

…На лицо Пилота упали холодные капли. Он снова увидел небо. Теперь по нему ползла тучка, нехотя стряхивая с себя остатки влаги.

— Какая по счету была реальность? — Пилот прикрыл глаза, возвращаясь на скамейку. — Для меня. И как вообще их считать… Откуда начинать…

Она сидела там же, где вот только одну реальность назад он разговаривал с Венькой. Пилот ощущал ее, но не видел. Он каким-то уровнем сознания представлял ясно, будто видел воочию: она занимает вот такой объем вот такой формы… И отвечает ему:

— При чем же тут счет? На твоей планете вариантов немного — или ноль, или один. Особо выбирать не из чего.

Ее присутствие усилилось, как бы захватило и вобрало в себя Пилота, словно пульсирующая паутина. Он еле выдохнул:

— Ха-ха. Как тонко.

И тут же наступила холодная пустота, словно его вытолкнули из теплой комнаты на улицу, в промозглый осенний вечер…

* * *

…Дождевая вода полилась по лицу струйками, затекая под воротник на шею, прокрадываясь далее на спину и грудь. Пилот рывком поднялся на ноги, коснулся навигатора — посмотреть время. Уже двадцать минут он ждет товарищей. Оглянулся на крутой спуск — он обозначал древний берег реки. Когда-то в незапамятные времена таяли ледники, и дикие неуемные воды, ниспадавшие с тогда еще не Уральских, а совершенно безымянных гор, пробили глубокое и широкое — почти километровое — русло.

Пилот завел квадрик, развернулся на кромке болота и поднялся по уклону древнего берега. Осмотрелся. У края матерой горной тайги — свободный пятачок полянки. Останки развалившейся избушки. Несколько полуистлевших ящиков с кернами. Когда-то, в 60-70-х годах прошлого века, здесь стояла геологическая партия. Да и трек, по которому команда Пилота вышла к подножию горы Эквачахл, не что иное, как старая заросшая колея, пробитая сквозь тайгу советскими геологами: кое-где еще можно заметить шурфы… И, чтобы пройти трек на квадриках, пришлось не один день усердно работать бензопилой и топорами.

Пилот высвободил из груды трухлявых мокрых бревен помятый алюминиевый чайник, тронутый черным нагаром. Пробормотал сочувственно:

— Раз тебя не взяли, значит, собирались вернуться…

Он повесил артефакт на ближайший сук, продолжая рассуждать:

— А вот парни сегодня что-то медленно идут… Светлое время исходит, придется ночевать здесь. Места для палаток хватит.

Едва Пилот принял решение, как послышалось тарахтение двигателей. Один за другим, мокрые от колес до шлемов, подъехали Эльф и Тракторист. Они вкатились на середину полянки, облепленные разноцветной листвой, как ярмарочные повозки.

— Мучительно хочется чаю! — Шустрый Эльф первым снял шлем.

— Меняю весь урожай уральского чая на кружку кофе, — проворчал Тракторист.

— Кофе на ночь вредно, — возразил Пилот.

— До темноты еще почти полтора часа. Можно ехать.

— На болото заходить разумнее утром. Предлагаю ночевать здесь.

Предложение не встретило возражений. Через час палатки стояли. Под тентом томился Тракторист, в нетерпении ожидая возвращения товарищей. Пилот и Эльф спустились вниз по склону, чтобы сделать несколько снимков сумеречного болота. В вечерней тишине засыпающее болото бормочет и журчит, как невидимый гигантский младенец. Причудливые невесомые фигуры испарений кое-где поднимаются над кочками и кривыми деревцами.

Эльф шепотом заметил:

— Неравномерно, однако: где-то туман поднимается, а где-то — нет.

— Болотное творчество.

— Со вспышкой надо!.. Тогда туманные мимолетные скульптуры получатся на снимках эффектно.

«Ишь, знаток…» — подумал Пилот и достал камеру. Выставил покадровый режим и сделал несколько быстрых серий.

Среди темных облаков появился неровный бок луны. Ее ленивый свет неспешно опустился на болото. Дневные цвета осени — желтый, красный, бежевый сменились лиловыми и темно-карминными цветами лунной ночи. Не изменились только цвета пожухшей рогозы и болотного хвоща — лунный свет лишь подернул их тонким слоем серебристой пелены, похожей на плесень. Пилот переключил камеру на видео, но не прошло и минуты, как луна пропала за облаками.

— Досадно… — буркнул Пилот.

Темень стала плотной, почти ночной. От болота потянуло зябкой сыростью. Эльф закурил. И к слабому аромату тления приятно примешался запах сигаретного дыма…

…Тем временем аромат горячей похлебки испытывал терпение и волю Тракториста. Наконец он не выдержал и включил рацию, призывая товарищей на ужин.

— Уже идем…

Ужин прошел быстро, почти стремительно. Тракторист традиционно первым отбыл в опочивальню. Он долго шебуршал в тесноте одноместной палатки, пока его возню не сменил неделикатный храп усталого путника.

— Волки уж точно не подойдут — подумают, тут мишка спит.

— Давай еще по кружке чая.

— Давай.

— Ты бывал когда-нибудь в детском доме или интернате?

Эльф задумался:

— На зоне — бывал, а в детдоме — нет. А ты к чему спросил?

— Пока вас ждал, вспомнил кое-что. Знаешь, как в песне — «то, что было не со мной — помню…»

— Поясни.

И Пилот рассказал историю Веньки.

— Не отпускает тебя Золотая Баба.

— Бабы вообще меня плохо отпускают…

— Ну и что из твоего рассказа быль, а что — небыль?

— Венька и интернат — быль. Машину толкали — было. Но приехать в интернат я Веньке не обещал, хотя с языка чуть не сорвалось. Что-то удержало. И в интернат не приезжал. Хотя тоже хотел и даже собирался — коробку сгущенки купил, конструкторы какие-то… Но такое, знаешь, внутреннее сопротивление было! Не поехал.

— Стало быть, Золотая Баба имеет доступ в твое сознание. Или! Некая часть ее постоянно с тобой. — Эльф достал сигарету, усмехнулся. — Сам говоришь — бабы тебя плохо отпускают.

Пилот помолчал, глядя на суетящихся у светильника насекомых.

— Как бы тебе объяснить то, что и себе объяснить трудно.

— Так ты начни, оно и объяснится… — Эльф чиркнул зажигалкой.

— Я думаю, человек обладает квантовой ипостасью, что ли.

— Ты не против? — Эльф поднес огонек к сигарете. Закурив, с минуту выпускал дым колечками:

— Она тебе показала другую версию реальности. Где ты приехал в интернат. И чем же эта реальность, спрашивается, ущербнее нашей?

— Вот я тебе про то и толкую.

— Про что — про то?

— Про квантовую ипостась человека.

— Ну так и толкуй.

— Я думаю, квантовый мир — это и есть четвертое измерение. И человеку оно доступно. Понятно, что человек в первую очередь сущность материальная, вещественная. Как я для себя определил — замершая в моменте энергия. Но проваливаясь вглубь себя, человек окажется где?

— Где?

— Вот именно там — в четвертом измерении. Где его составляют частицы, а лучше сказать — сущности мгновенных энергий. Как, собственно, и всё во Вселенной. Ученые люди придумали им сотни названий, поди запомни: глюоны-мюоны всякие. Но это не важно, а важно другое. Именно четвертое измерение формирует другие реальности.

— То есть оно внутри нас?

— И внутри нас тоже. Наше сознание неотделимо от нашей Вселенной.

Пилот помолчал, выстраивая мысли и подбирая слова.

— Вернее так — само четвертое измерение нестабильно и рассыпается на множество других измерений — свернутых или недоразвернутых, неважно. Вот они-то и являются иными реальностями. Впрочем, все это слишком далеко от нашей повседневной жизни. — Пилот отхлебнул чаю. — На мой вкус термин «четвертое измерение» слабоват, не отражает глубокую суть своего явления. Да и вообще с терминологией все не слишком хорошо.

Пилот помахал пустой кружкой:

— Впрочем, как ни назови, но во все времена были люди, способные туда заглянуть.

— Живой пример — Будда Гаутама. Ну, не совсем живой, конечно…

— Да уж, он был большой специалист проникать в четвертое измерение.

— Медитация, как я разумею…

— Возможно, есть и другие способы.

— Каноническая физика полагает четвертым измерением время.

— Физическое время всего лишь условность…

И тут, словно желая поучаствовать в беседе, пару раз громко ухнул филин. И грустно вздохнул. Похоже, он был где-то рядом. Сидел в ветвях, глядя сверху на палатки, и сожалел об ушедших теплых летних ночках, а пуще — о близкой зиме. Не сдержался и решил поделиться своей грустью с людьми — они так редко сюда забредают. Эльф ответно вздохнул — он тоже не любил зиму. Кататься на снегоходах любил, а зиму полюбить у него не получалось. Пилот вздыхать не стал, потому что любил и то, и другое.

— Знаешь, меня поразила Золотая Баба… — Эльф вышел из-под навеса, оглядывая кроны деревьев, — надеялся высмотреть филина. — Надо же, озаботилась ребенком женщины, которую скопировала. Народный эпос рисует ее как существо жестокое.

— Легенды о ней могут содержать ноль истины. За исключением факта ее существования, в котором сходятся все. — Пилот тоже вышел из-под навеса.

Эльф посмотрел на него пристально, со значением.

— А ты крестик-то проверь. Так, на всякий случай…

— Не понял…

— Ты крестик свой палестинский Веньке отдал. Вот и погляди, теперь он в твоем столе лежит или нет.

— Я и не подумал… — Пилот подивился, что такая простая мысль ему не явилась. — Конечно, посмотрю.

Он направил яркий луч фонаря вверх и медленно повел по темным кронам. Из ветвей лиственницы, ослепленный светом, словно снежный ком, повалился филин — очень светлый и очень большой. Он расправил огромные крылья над самым навесом. Одного взмаха ему хватило, чтобы набрать высоту.

— Ну вот, стурили мудрую птицу… Не дали выговориться.

— М-м… — как от зубной боли простонал Пилот. — Даже камеру поднять не успел!

— Такая прекрасная птица, но залетные сияющие сущности их почему-то не копируют.

— Откуда нам знать, может, и случается…

— По крайней мере, легенд о золотых филинах я не слыхал.

— Возможно, у филина недостаточно богатая эмоциональная сфера.

— Бессловесную птицу каждый обидеть может! — укоризненно заметил Эльф.

— Ишь, заступник! — усмехнулся Пилот. Он выключил фонарь и, отыскав взглядом уголек сигареты, сказал: — Вот я и подумал про Золотую Бабу — она копирует не только тело. К ней перетекают эмоции, по крайней мере, самые сильные: материнская любовь, например.

— Что с ним будет? Вот вопрос… — Огонек сигареты описал круг. Эльф затянулся, осветив лицо, покачал головой. — Я не про филина, я про Веньку.

— Что пожелает, то и будет. — Пилот помигал опущенным в землю фонарем. — Она всего лишь трансформировала его энергию, ту самую, замершую в моменте, в которой и мы с тобой пребываем, в свою — мгновенную.

— Ну, трансформировала… И что?

— Память и сознание остались при нем, поскольку они изначально существуют во всех четырех измерениях. А это значит… — Пилот многозначительно умолк.

— А это значит… — передразнил его Эльф.

— Если он захочет, то вернется! И сам скопирует любого мальчика. — Пилот положил Эльфу руку на плечо, слегка встряхнул: — И снова попробует человеческую жизнь в ощущениях.

— А если девочку скопирует? Интересно же, девчонкой-то он не был! — Эльф рассмеялся. — Не удивлюсь, если Венька тебя навестит.

— Я не против. — Пилот улыбнулся. — Тогда попрошу его скопировать филина. Очень любопытно заглянуть во внутренний мир уважаемой птицы, глубину переживаний оценить.

— Поскольку филином Веньке тоже быть не приходилось, трудный у пацана будет выбор.

Примечания

1

Каменный город — скальные выходы в районе Рудянской гряды в Пермском крае.

2

ЛЭП — линия электропередачи.

3

Сиятельные сферы — энергетические объекты, наблюдаемые в Пермской аномальной зоне. Съемки и описание этих объектов в фильме «Девушка нездешняя».

4

Эква (манс.) — женщина, старуха.

5

Ялпынг-Я и Вижай — названия одной и той же реки, причем оба мансийские.

6

Храм Яслей — Храм (Базилика) Рождества Христова, город Вифлеем, Палестина; построен над пещерой Рождества, где, согласно каноническим Евангелиям, появился младенец Христос.