Геном: исцелённые

Алекс Миро, 2019

Первая книга серии "Двоеточие". 2042 год. На острове в сердце Нью-Йорка работает крупнейший в мире институт генетических исследований. Помимо официальных экспериментов, здесь ведут поиски «вакцины бесконечной жизни», и ради этого врачи готовы принести любые, даже человеческие, жертвы.Все ли пациенты выберутся с острова живыми? А если и выживут, останутся ли они прежними?Психологический фантастический триллер об острове, хранящем страшные тайны, о людях, готовых на все, ради власти и наживы.

Тот, кто не родится

На следующее утро Эммы нигде не было видно. Напрасно Тобиас ждал ее за завтраком. Он сидел лицом к двери, чтобы лучше рассмотреть входящих.

— Можно к тебе? — Артур стоял возле него с полным подносом.

После вчерашнего приема у доктора Хельгбауэр Артур наконец поверил, что сможет найти себе на острове если не друга, то хотя бы собеседника. Среди всех пациентов в столовой только Тобиас понравился Артуру с первого взгляда.

— Конечно. Ты, похоже, Артур, — кивнул Тобиас и смачно откусил от третьего бутерброда.

— А ты, похоже, много ешь. Уже час жуешь, не останавливаясь, — сказал Артур.

— Я обжора, — признался Тобиас застенчиво.

— И такой тощий, — недоверчиво посмотрел на него Артур, но решил закрыть тему. — Ждешь Эмму?

— Может, она на процедурах. Или просто не голодна.

— Или с ней что-то случилось. Непоправимое, — с серьезным лицом предположил Артур.

— Какой кош… — начал Тобиас, но веселый смех Артура заставил его замолчать.

— Да ну тебя, — буркнул Тобиас, встряхнул светлыми кудрями и скорчил обиженную гримасу.

Через полчаса они вышли из столовой вместе. Рядом с Тобиасом Артур чувствовал себя удивительно легко. Несмотря на то, что Тобиас был по-детски наивен, за все время он ни разу не задал Артуру неудобного вопроса. Как и доктор Хельгбауэр, он был деликатен от природы, не запускал в душу щупальца любопытства и не настаивал на откровенности. Артур уже понял, что они с Тобиасом могут подружиться.

— Постучимся? — спросил Тобиас, переминаясь с ноги на ногу перед дверью Эммы.

— Не знаю. Вдруг она занята или спит, — засомневался Артур.

Но массивная дверь отъехала в сторону. Встрепанная Эмма стояла на пороге в пижаме и кроссовках.

— Доброе утро, — заметил Тобиас с сарказмом.

Пол в комнате был усыпан разбитым стеклом.

— Знал бы, что ты так психуешь, держался бы от тебя подальше, — буркнул Артур, наступив на осколок.

— Знала бы, что ты дурак, держалась бы от тебя подальше, — парировала Эмма. — Я работала, между прочим. Сегодня воскресенье, свободный от процедур и анализов день.

Громоздкий стол, шириной в полтора метра, не меньше, был выдвинут из угла к окну. Его путь обозначили две глубокие царапины на паркете. На столешницу падал ослепительный солнечный свет. Словно по волшебству, здесь осколки стекла соединились в многоцветное неоконченное панно. Необъятная стальная рама, приготовленная для будущей картины, до поры подпирала стену.

— Витраж. Он будет просто огромным, — гордо сообщила Эмма. Солнечные зайчики метались по полотну.

— На чем он будет держаться? Тут и половины нет, а размах уже полтора на полтора, — заметил Артур.

— Молодец, зачет. Раму будет подпирать стальной каркас. Мне не дают сварочный аппарат, приходится ждать наемного мастера. Он приезжает с материка чинить трубы и привозит сварку. Обещал доделать скелет до среды.

— Смотрю, у тебя все схвачено, — почему-то обрадовался за нее Артур.

Ему нравилась ее работа. Очень нравилась. На огромном холсте искрились простые, но ювелирно обточенные по краям стекла разбитых бутылок. Зеленые, синие, прозрачные. Но все оттенки в рядах были разными, словно полотно было собрано из осколков бутылей разных лет, даже разных столетий. Внизу темные, свежие, новые. Вверху прозрачные куски стекла, старые, с выбоинами и трещинами, обглоданные океаном, словно леденцы, которые достаешь изо рта и подносишь к свету полюбоваться. Шершавые и гладкие, заостренные и округлые, они строились в ряды так логично, будто на полотне представало само время — от прошлого к настоящему. Время, отраженное в бутылочном стекле.

— Габи Хельгбауэр обещала пристроить мои работы в галерею к своей знакомой. Не так чтобы с ума сойти какая галерея, но для начала просто отлично, — сказала Эмма.

— Твоя мечта, видимо, МОМА, — без тени издевки предположил Тобиас.

— Почему бы и нет, — пожала она плечами. — Я савант, необыкновенно одаренный аутист. Точнее, больше не аутист, конечно. Мой курс лечения почти закончен, а дар остался. Теперь я знаю, что любые чудеса возможны.

— Ты ничего не понимаешь в жизни. Чудес не бывает, и мечты не сбываются, — вдруг помрачнел Артур и вышел из комнаты.

Он и сам не понял, отчего плохое настроение и злость внезапно охватили его. Еще секунду назад он рассматривал работу Эммы, и тут с его языка уже слетают слова, способные ранить нового друга. Артур не мог контролировать подобные выпады. Отчасти это было следствием его болезни, отчасти — привычки отталкивать от себя любого, кто подходил слишком близко. Артур внезапно понял, что больше не хочет никому причинять боль. Он вышел на улицу, прошел вдоль стены, подошел к окну Эммы и постучал в стекло.

— Прости, — сказал он хмуро.

Эмма и Тобиас смотрели на него с улыбкой.

***

В один из вечеров Эмма поджидала Артура и Тобиаса в коридоре у своей двери. Вид у нее был до того заговорщицкий, что сомнений не оставалось — сегодня им предстоит нечто интересное.

— В Cas9 есть одно удивительное место — «Поле жизни». На минус втором этаже. Но никто из пациентов там не был. Даже я, — прошептала Эмма, затаскивая мальчиков в комнату.

— И судя по твоему шепоту, нам туда нельзя, — прошептал Артур в ответ.

— А почему мы шепчем? Тут нет никого! — сказал Тобиас.

— Потому что вам сказочно повезло: сегодня я свистнула пропуск у вышедшей в отпуск лаборантки. И да, нам туда нельзя, — ответила Эмма.

Повисло напряженное молчание. Только Эмма как ни в чем не бывало натягивала кроссовки.

— А если нас поймают? — спросил Тобиас.

— Ну и что? Скажем — ошиблись этажом, заблудились. Вы новенькие, я провожу экскурсию по корпусу. Всякое бывает.

— Не хочу вылететь из программы из-за этих игр, — хныкнул Тобиас.

— Тогда жди нас тут, — Артур уже застегнул толстовку и в нетерпении посматривал на дверь.

— Ладно, пошли, — махнула рукой Эмма, и Тобиас нехотя поплелся за ними.

Они вышли в тускло освещенный коридор. После отбоя, как по команде, на первом и втором этажах, где были расположены комнаты пациентов, гасли яркие люминесцентные лампы, уступая место призрачному свету ночников. Вокруг летали крохотные, не больше ногтя, светящиеся синим роботизированные светляки-ионизаторы — воздух потрескивал и пахнул грозой. Проходя мимо, Артур щелчком отправил одного из светляков в стену. Тот отрикошетил от стены и врезался Артуру в лоб, ударив его слабым разрядом тока. Эмма и Тобиас захихикали.

Холл на первом этаже опустел. За стойкой медсестер никого не было, только откуда-то доносился смех и звон чашек.

Они дошли до лифта.

— Какой, ты сказала, этаж? — спросил Тобиас.

— Минус второй. Надо приложить лаборантский пропуск. Без него можно вызвать лифт только на второй этаж, чтобы попасть в кабинеты Робертса и Хельгбауэр. И еще на минус первый — в лаборатории и стационар, — ответила Эмма и приложила пропуск к монитору на стене.

В кабине не было ничего похожего на панель с кнопками или хотя бы зеркала. Изнутри лифт напоминал стальной гладкий блестящий короб.

Двери закрылись, и лифт поехал вниз.

Когда они вышли на минус втором, Эмма растерялась. В три стороны лучами расходились длинные темные коридоры, в конце каждого из которых зеленым светом горела табличка «Выход».

— Куда теперь? — спросил Тобиас. Он жалел, что согласился пойти, вместо этого мог бы сейчас играть в гонки на планшете.

— Не знаю, — призналась Эмма. — Минус первый этаж, где расположен стационар, тоже находится под землей. И он гораздо больше тех, что на поверхности. Возможно, здание спроектировано так, что каждый следующий подземный этаж больше предыдущего. То есть два минусовых этажа намного шире, чем само здание Cas9, которое мы видим над землей.

— Минус второй этаж может быть размером с остров? — спросил Артур.

— Или больше, чем остров… — предположила Эмма.

— Странно все это. Зачем им столько места? Второй этаж — кабинеты Робертса и Хельгбауэр, часть жилых комнат для пациентов. У нас на первом — столовая и жилые комнаты, холл и сестринская, подсобные помещения. На минус первом стационар и лаборатории. А здесь что? Почему целых три коридора?

— В одном из них, я слышала, есть дверь, а за ней то, что они называют «Поле жизни», — ответила Эмма. — Что в других, я не знаю.

— Жуткое название, ей-богу, — поежился Артур.

Они огляделись по сторонам, но вокруг не было ни одного указателя. Оставалось только самим пройтись по сумеречным коридорам и заглянуть в окошки всех помещений.

В левом коридоре было всего четыре двери, и пропуск не отпирал ни одну из них. Эмма тщетно прикладывала его к датчикам, но те только пронзительно пищали «Отказано» и снова гасли. Артур, как самый высокий, заглядывал в смотровые окошки, но внутри было темно.

Во втором — среднем — коридоре они услышали крик. За дверью с табличкой «Виварий» вопило какое-то животное — то ли обезьяна, то ли попугай. Его зов о помощи стал пронзительным и жалобным, а потом стих. Все трое остановились как вкопанные, прислушиваясь. По спине Тобиаса пробежали мурашки, Эмма нахмурилась, Артур неодобрительно покачал головой.

— Не хочу знать, что это было, — сказал он. — Точно ничего хорошего.

— Может, оно просто легло спать. Вот и не орет больше, — робко предположил Тобиас.

Но тут же по коридору снова разнесся истошный вопль. Тот, кто кричал, закашлялся, захрипел и затих. Они постояли еще минуту, но больше ничего не услышали.

— Здесь держат подопытных животных, — грустно сказала Эмма. — Пошли отсюда.

— Не нравится думать, какой ценой достается наше выздоровление? — усмехнулся Артур.

— Мы ничего не можем с этим поделать. Какой смысл просто так себя мучить? — отмахнулась Эмма.

— Может, однажды это закончится. Я видел в новостях, что в Китае проводят генетические эксперименты на напечатанных на принтере органах, — сказал Тобиас.

— Думаю, не все так просто. Влияние редактирования на весь организм никак не проследишь на печенке или куске ушной раковины. Эмма права, лучше просто пройти дальше и забыть про все это, — откликнулся Артур.

Дальше они шли в молчании, только Эмма что-то тихо напевала себе под нос. Когда ей становилось тяжело, на ум приходила простенькая мелодия. Каждый раз разная, но обязательно задорная и легкая, и она становилась для Эммы тем успокоительным средством, каким для других становятся молитвы.

***

Вернувшись почти до лифта, они свернули в последний, третий коридор. Справа была всего одна дверь. Эмма приложила пропуск к датчику, почти не надеясь попасть внутрь. Но на этот раз пропуск сработал. Мигнув зеленым, датчик запищал, и стальная глухая дверь без смотрового окошка отъехала в сторону.

Утопая в полумраке, едва различимые, перед ними на металлических столах выстроились батареи прозрачных емкостей, похожих на большие банки. Жидкость внутри мерцала зеленоватым светом. На потолке со щелчком одна за другой зажглись матовые лампы в затемняющих кожухах.

— Ночная подсветка, — сказал Артур. — Трудно что-то разглядеть.

— Посмотрите, сколько их тут! — ахнул Тобиас.

— Там есть что-то внутри… Подойдем поближе? — предложила Эмма, а сама уже двигалась по направлению к первому ряду.

Они вплотную приблизились к одной из банок. За толстым стеклом плавал скрюченный зародыш. Его круглая голова с просвечивающими сквозь тонкую кожу венами касалась крышки банки. Вместо пуповины от живота вилась прозрачная силиконовая трубка. Она тянулась до самой крышки и укладывалась в плотно пригнанный каучуковый разъем, выходила наружу и исчезала под столом. Артур наклонился, чтобы отследить путь трубки внизу. На полу, аккуратно сложенные в органайзеры, лежали десятки таких трубок, воткнутые в большую емкость с красной, похожей на кровь, жидкостью, непрерывно накачивающейся в трубки помпой.

Потрясенные зрелищем, Эмма, Артур и Тобиас шли от стола к столу, всматриваясь в одинаковые стеклянные темницы, внутри которых росли настоящие люди. Некоторые зародыши были еще совсем маленькими, похожими на съежившихся гусениц с отростками на месте рук. Некоторые — уже хорошо развившимися. Даже в полутьме можно было различить пальцы и бледные ногти, выпирающие кости лопаток, мягкий пушок на головах и округлые профили с задранными носами.

Тобиас постучал пальцем по одной из банок.

— Что ты делаешь! Прекрати! — одернула его Эмма. Ей было не по себе.

— Посмотри! Он шевелится! — громко шепнул Тобиас, глядя во все глаза на зародыш.

Артур тоже постучал по стеклянной стенке. Зародыш опять зашевелился, задрыгал ножками, немного выгнул спину, словно отвечая на услышанный им звук.

— Они живые, все до единого, — ужаснулась Эмма. Она почувствовала дурноту. — Как такое может быть? Это что, экспериментальная лаборатория? Они проводят эксперимент на живых детях?

— Это пока не дети, — ляпнул Артур и замолчал, испепеленный негодующим взглядом Эммы.

— Все равно нельзя. Опыты на зародышах запрещены во всем мире, — откликнулся Тобиас, пытаясь разрядить повисшее в воздухе напряжение.

Зародыш в банке, по которой они стучали, успокоился и замер. Артур включил карманный фонарик. Вдоль всего его позвоночника отчетливо виднелись красные точки, некоторые из них окружены синими гематомами. Во всем остальном он был похож на обычного новорожденного из рекламы подгузников.

Некоторые зародыши шевелились: сосали палец, позевывали. Другие спокойно спали. Приглушенный свет не нарушал их сон, и под мерное шипение помп под столами в огромном зале текла своя жизнь. Жизнь, которой, похоже, не суждено было начаться.

— Тогда зачем они здесь? — выдохнула Эмма. — Вот что такое «Поле жизни». Чьей жизни, нашей? Они умрут ради того, чтобы мы могли жить! И про них мы забудем так же, как про животных из вивария? Оставим их здесь, в темноте, и будем запросто лечиться, хвалиться перед Хельгбауэр своими успехами, как ни в чем не бывало лопать салаты в столовой и мечтать о будущем? Мне каждую ночь будут мерещиться эти чертовы склянки. А вам нет?

Эмма медленно опустилась на пол, обхватила колени руками, как делала это до лечения, когда была аутистом, и начала раскачиваться вперед и назад, будто убаюкивала саму себя, и слезы текли по ее щекам.

Артур и Тобиас растерянно молчали. Они смотрели на банки. Живые крохотные человечки, что ждали часа рождения, который не наступит. Один из зародышей смотрел на них невидящими мутными глазами. Он просто среагировал на свет карманного фонарика, который Артур забыл выключить и случайно направил прямо на банку, но Артур и Тобиас вздрогнули и попятились.

Тобиас первым пришел в себя, подошел к зародышу.

— Спи, ночь на дворе. — Он заглянул в банку и погладил ее по стеклу. Малыш закрыл глаза.

— Не могу здесь больше. — Артур сжал виски руками, потер глаза, но и за закрытыми веками он видел то же самое.

— Давайте унесем их отсюда, — предложила Эмма, все еще сидя на полу. Ее глаза были безумны, а взгляд устремлен в одну точку.

— Ты с ума сошла! Эмма, очнись! — Артур потряс ее за плечо и поднял с пола.

— Тогда унесем только самых больших детей. Они выживут вне этой склянки? — Эмма опять заплакала. — Спасем хотя бы некоторых!

— Сделай что-нибудь, Тобиас, пожалуйста, — взмолился Артур, не в силах дольше слушать Эмму.

Но Тобиас молчал. Он стоял в другом конце зала и смотрел в круглое, словно иллюминатор, окошко, за которым струились темные воды Ист-Ривер.

— Этот этаж такой большой, потому что частично находится под водой, — произнес Тобиас ровным бесцветным голосом.

Артур посмотрел на него и почувствовал что-то неладное.

Мысли Тобиаса текли так же спокойно, как вода снаружи. Отец учил его оберегать себя от стрессов. Сердце может не выдержать. «Все будет хорошо. Хорошо», — повторял про себя Тобиас как заклинание. «Но… ведь Эмма так плачет!» — Тобиас будто плыл в невесомости, запакованный в глухой скафандр, и слушал только ритмичный стук своего сердца. Он думал: «А что, если Артур был прав, зачем мучиться бесполезными мыслями? Можно просто выйти отсюда и забыть».

И Тобиас медленно пошел к выходу.

Справа от двери было широкое окошко люка с железной заслонкой. Они не заметили его, когда входили. Тобиас машинально бросил взгляд на люк и застыл как вкопанный.

— Что там? На что ты уставился? — взревел Артур, неожиданно взбесившись.

Но Тобиас не отвечал. Артур и Эмма подошли к окошку и встали за спиной у Тобиаса. Надпись на заслонке гласила: «Утилизатор биоматериала».

— Сюда сбрасывают их тела после опытов? — спросил Тобиас, стоя как статуя.

Больше всего Артуру хотелось просто уйти. Он схватил зарыдавшую в голос Эмму и поволок к выходу. Поняв, что ее выводят с «Поля жизни», Эмма вцепилась обеими руками в край стола и не разжимала пальцы, хотя Артур тащил ее изо всех сил.

— Спасти! — кричала Эмма. — Надо их забрать. Отпусти меня-я-я!

Мысли в голове Артура путались. То он проклинал себя за этот поход, то пытался придумать, как вынести из этого страшного места хоть одну банку. То его охватывала уверенность, что их сейчас поймают и исключат из программы. Что бы ни происходило у Артура в голове, от этого было мало проку. Эмма выла в голос, стол с зародышами трясся под рывками ее тонких рук, и ждать помощи от Тобиаса было бесполезно. Собственно, почему? Артур резко отпустил Эмму, инерция повлекла ее на пол и, взвизгнув от неожиданности, она упала. Он поискал глазами Тобиаса.

— Да, да. Надо спасти зародыш, раз Эмма так хочет, и все будет хорошо. — Тобиас как загипнотизированный подошел к столу, отцепил питательный шланг от одной из банок и взял ее в руки.

Ребенок внутри дернулся, вытянулся и замер. А Тобиас крепче сжал большую тяжелую банку с отсоединенным от системы жизнеобеспечения ребенком и направился к двери.

***

Габи Хельгбауэр сделала все возможное и невозможное, чтобы утихомирить доктора Робертса. Вышагивая по кабинету, он то сыпал проклятиями, то порывался исключить всю троицу из программы.

— Ты не можешь лишить детей права на выздоровление! На жизнь! Из-за их глупости и простого любопытства! — атаковала его Габи, посчитав, что лучшая защита — это нападение.

— Ничего себе любопытство! Эмма покачивалась, обхватив руками колени в полной прострации, — как до лечения. Нам еще отката ее болезни не хватало! А Тобиас? Что он-то себе думал?

— Ему всего пятнадцать, Марк. У Тобиаса доброе сердце. Он был напуган и не понимал, что творит. И потом, они решили, что вы проводите опыты над зародышами и выбрасываете их в мусор, — оправдывалась Габи, хотя от мысли, что Тобиас невольно погубил ребенка, ей становилось не по себе.

— Совсем свихнулись… — Марк Робертс устало опустился в кресло. — Как им такое в голову могло прийти?

— В общем-то, могло. Мы ни разу не объясняли пациентам, что именно происходит внизу. Мы рассказываем им только про их лечение. Но генная терапия — не все, чем мы здесь занимаемся. Нужно провести с ними экскурсию по корпусу, и они будут знать, что в банках на «Поле жизни» выращивают детей для анонимного усыновления.

— Что? Какие банки? Это искусственные матки, Габи. Господи, ты же ученый! — ахнул Робертс.

Внезапно лицо его разгладилось и просветлело, губы растянулись в улыбке. Марк хотел сдержать подступающий смех — от доктора наук вроде Габи Хельгбауэр не часто можно услышать подобную «баночную» глупость. Он расхохотался. Габи поймала себя на том, что сама улыбается, но тут же взяла себя в руки. Ситуация непростая. Зародыши считаные, по каждому из них, кто достиг двенадцатинедельного возраста, сдают отчет в министерство здравоохранения. Тобиаса угораздило схватить банку с девочкой, которой было уже тридцать шесть недель, и теперь Марку Робертсу придется как-то замять случившееся. Лучше бы ему как следует сбросить стресс гомерическим хохотом, прежде чем он придумает, как доложить о смерти плода в министерство.

Когда он успокоился, Габи спросила:

— Что ты будешь делать?

— Давай по пунктам. Во-первых, мне придется накатать ложный отчет о причине смерти зародыша. Напишем, что произошло пережатие питательной трубки и к плоду перестал поступать кислород. Тобиас избежит неприятностей. С этим решили. Нерадивая лаборантка, потерявшая пропуск, уже уволена. Второе — это задача для тебя. Все трое переходят под твою ответственность. Эмма должна прийти в себя в течение суток, Тобиас не должен знать, что прикончил девочку, а Артур… С ним вроде все в порядке? Или нет?

— Как сказать, Марк. Когда он узнал, что с этими детьми ничего страшного не случится, то быстро успокоился и вроде бы забыл обо всем. Он только поинтересовался, куда мы денем их потом. Я честно ответила, что их отдают на усыновление и мы больше ничего не знаем об их судьбе.

— Это правильно, Габи. Ты вкратце объяснила Артуру все, что нужно.

— Но я видела собственными глазами: там слишком много зародышей, Марк! Неужели каждый плод создан на заказ? — с сомнением спросила Габи. — Не думала, что у нас такой большой спрос на детей из искусственной матки.

— Ты — психолог, а не маркетолог. Спрос рождает предложение… — Марк Робертс резко закруглил разговор, посмотрел на часы. — Ладно, на этом все. Я рад, что ты стала первой, с кем я поговорил. Ты всегда направляешь мой гнев в нужное русло.

За одну секунду спокойствие Габи как рукой сняло. Волна старых обид захлестнула ее с головой.

— Вечно ты восхищаешься мной: то красотой, то умом, то влиянием. Но это не помешало тебе закончить наши отношения при первом удобном случае. То, что ты мне втираешь, просто пустой звук.

— Это не так, Габи, поверь. Иногда нам приходится выбирать.

— Между любовью и алчностью?

— Между любовью к женщине и любовью к делу всей жизни. Не думай, что я променял бы тебя на что-то меньшее.

Когда Габи закрыла за собой дверь, Марк Робертс уже писал отчет в министерство, как будто только что они не говорили ни о какой потерянной любви.

***

Габи постучала в комнату Эммы. Та сидела на постели, листая увесистый альбом с восстановленными витражами Нотр-Дам-де-Пари.

— Ты в порядке? Вам ведь объяснили про усыновление? — Габи присела рядом с ней на постель.

На мгновение в памяти Эммы всплыло воспоминание о девочке с исколотым позвоночником, но тут же спряталось в глубинах подсознания.

— Да. Теперь все хорошо. Бетти принесла мне крепкий чай с кусочками апельсиновой цедры, как я люблю. Стало гораздо легче. Но я боюсь за Тобиаса. Мы знаем, что он совершил непоправимое. Пока он еще в шоке, но скоро он все поймет.

— Думаю, мы можем это исправить, — сказала Габи, поморщившись. Ложь была ей противна, но для Тобиаса это был единственный шанс остаться в счастливом неведении. — Мы должны сказать ему, что девочка жива. Вас увели с «Поля жизни» до того, как лаборанты ее осмотрели. Вы с Артуром будете знать, что она скончалась сразу, как только Тобиас ее отключил. Но ему всего пятнадцать, и он наивен, как ребенок. Тобиас сможет поверить, что ее реанимировали. У него хрупкое сердце, которое не выдержит правду.

— Я поговорю с Артуром, он подтвердит ваши слова, — кивнула Эмма. Габи вздохнула с облегчением.

Несмотря на уверения в том, что с девочкой все в порядке, через пару дней Тобиас все же попросил отвести его на «Поле жизни», чтобы самому в этом убедиться. Габи предвидела подобное.

— Мы не можем снова туда пойти, Тобиас. Теперь посторонним вход на «Поле жизни» заказан. Но IT-отдел даст тебе доступ к онлайн-камере. На десять минут. Посмотришь на нее в планшете. Единственный раз, договорились?

— Отлично, буду ждать! — обрадовался Тобиас и вновь стал таким, как прежде, — счастливым и беззаботным.

Вечером они включили планшет. Габи стояла за спиной Тобиаса, приобняв его за плечи.

— Вот это она или не она? — спросил Тобиас, указывая на третью в ряду банку.

— Нет, четвертая, а не третья. — Габи увеличила изображение, чтобы Тобиасу был виден номер, пол и возраст на бирке.

— Точно, она, — обрадовался Тобиас и оглянулся на Габи. Та посмотрела на него в ответ, пытаясь выдержать взгляд глаза в глаза. Но Тобиас снова отвернулся и уставился на изображение.

Сердце у Габи упало: в нескольких кадрах она забыла затереть дату, та промелькнула всего на секунду в нижнем углу экрана. Она почувствовала, как плечо Тобиаса дернулось под ее рукой.

— Доктор Хельгбауэр, — сказал он, но ничего в его голосе не обнаружило волнения. — Я мысленно пожелал девочке всего самого лучшего и попросил прощения. Ей пора спать. И мне тоже, — он сладко потянулся и зевнул.

— На том и закончим, — сказала Габи, внимательно глядя на Тобиаса. Рассеянно улыбаясь, он встряхивал одеяло и взбивал подушку.

«Наша психика полна тайн», — размышляла Габи, идя по коридору. Вокруг, сверкая крыльями, кружились ночники-ионизаторы. Из комнат доносились едва слышные голоса, корпус казался сонным. — «Как часто мы игнорируем очевидное, временно слепнем, лишь бы защитить себя от того, что не в силах принять. Дело не только в Тобиасе. Каждый из нас расставляет вокруг себя нечто вроде фильтров, и они ограждают нас от реальности: боли, разочарования и чувства вины».

Она уже дошла до корпуса для персонала, обернулась на Cas9. В окне кабинета Робертса еще горел свет. Набежавший порыв ветра преклонил жесткие травы, но те, не желая сдаваться, тут же распрямились во весь рост.

«Разве мы заслужили такое милосердие? Милосердие забытья? Мы должны искупать вину за содеянное, не таясь и не прячась, страдая и омывая ее слезами. Но Тобиас спокойно ложится спать, а Марк… Если его и мучает бессонница, то не из-за нашей разрушенной любви. Этого он тоже предпочитает не замечать».