Да, нет, возможно

Аиша Саид, 2020

Джейми Голдберг – волонтер в избирательном штабе местного кандидата в сенат. Он очень любит свою работу, правда, старается оставаться за кадром. Поговорить с незнакомцами для него – большое испытание, а ходить по домам и агитировать за своего кандидата – сущий кошмар. Но тут он встречает Майю… У Майи Риман худшее лето в жизни. Лучшая подруга уехала в колледж, поездка в Италию сорвалась, родители разводятся, а теперь по настоянию мамы ей придется участвовать в агитации на местных выборах в паре с каким-то нескладным пареньком. Конечно, провести все летние каникулы, уговаривая соседей прийти на выборы, – не самое приятное занятие, но чем ближе голосование, тем сильнее накаляется атмосфера в штаб-квартире и тем сложнее становятся отношения Джейми и Майи.

Глава седьмая. Джейми

Нужно было что-нибудь ответить.

Я раз за разом прокручиваю в голове весь эпизод. То, как этот расист смотрел на Майю, будто хотел испепелить взглядом. То, как в уголке его рта поблескивала слюна. То, с каким звуком захлопнулась перед нами дверь. Пока он говорил, мое сознание как будто разделилось. Я видел все происходящее со стороны, словно в кино.

Майя смотрела на дверь не моргая. Ее лицо абсолютно ничего не выражало, и от этого у меня все сжалось внутри. Она была шокирована не меньше моего. Даже больше. И выглядела так, словно у нее земля ушла из-под ног.

Нельзя, чтобы такое происходило.

Эта мысль, как заевшая пластинка, повторяется и повторяется в моем мозгу всю дорогу до «Таргета».

— Тем, кто руководит избирательной кампанией, следует обновить данные, — говорю я, покосившись на Майю, пока мы стоим на светофоре на Розуэлл-роуд.

— Ага.

— Нельзя, чтобы такое происходило. Это же смешно. Мы в Санди-Спрингс, не где-нибудь в глубокой провинции Джорджии. Это не нормально.

— Это и в провинции не нормально, — замечает Майя.

— Точно, — киваю я, краснея.

Мне кажется, люди серьезно недооценивают отдел товаров для оформления двора в «Таргете». Поймите правильно: во всем магазине Wi-Fi ловит просто ужасно, и обычно это заставляет меня нервничать, тем более что и сотовой сети здесь почти нет. Но стоит мне зайти в этот отдел, все остальное перестает иметь значение. Нет лучше места, чтобы спокойно сесть и подумать.

— Не знаю, хочешь ли ты опробовать все стулья на экспозиции, — говорю я. — Но если что, я в них отлично разбираюсь.

— В стульях? — с улыбкой уточняет Майя.

— Давай скажем так: я хорошо ориентируюсь во всем отделе. И на этом остановимся.

Майя с улыбкой смотрит на меня еще пару секунд, и у меня в животе словно стайка бабочек вспархивает.

— Что ж, — говорит она, — раз ты разбираешься в стульях, какие из них самые удобные?

— Вон те два, — решительно указываю я на пару стульев, стоящих под плетеным деревянным навесом. — К тому же они ближе всего к голубым светильникам, это тоже важно.

— Понятно, — тянет Майя, прохаживаясь по отделу и разглядывая выставленную на экспозицию мебель, ряды мангалов для барбекю и рулоны уличных ковриков. — Мне определенно придется опробовать их все.

— Не доверяешь моему мнению? — притворно возмущаюсь я, положив руку на сердце.

— Ни капельки. — Она усаживается на ближайший стул и торжественно кивает. — Неплохо.

— Да, но…

— Но подлокотники какие-то странные.

— Вот видишь! Я то же самое хотел сказать! Кому нужны такие низкие подлокотники? Зачем они вообще?

— Может, это просто у нас руки слишком высоко расположены?

Она встает и пересаживается на заваленные подушками кресла для веранды, но успевает перебраться на шезлонг до того, как я сажусь рядом. После шезлонга Майя обходит несколько стульев из обеденного гарнитура, установленных вокруг столов, потом проводит несколько секунд на лавочке, а затем — на плетеных коричневых стульях с оранжевыми подушками. Каждый раз она опускается на сиденье с таким видом, словно ведет реалити-шоу и сейчас ей нужно судить состязание, не выдавая своих предпочтений.

Дольше всего Майя задерживается в плетеном кресле с двумя подушками, напоминающем яйцо.

— Ух, мне так нравится!

Однако, выбравшись из него, она делает круг по отделу и возвращается к самой первой паре стульев под плетеным навесом.

— У нас есть победитель!

— А я ведь говорил, — напоминаю я, усаживаясь рядом. — Можно было сразу прислушаться.

— Пф, мы оба знаем, что самое удобное все равно кресло-яйцо. Но тут мы можем сидеть вместе. Не благодари.

Майя усмехается, я усмехаюсь в ответ, стараясь не обращать внимания на то, как сильно у меня колотится сердце. Рядом с ней мне на удивление комфортно.

Несколько секунд мы молчим.

— Ладно, — говорю наконец я.

— Итак, — говорит одновременно со мной Майя.

— Ты первая.

— Нет, ты.

— Ладно. — Я собираюсь с духом. — Просто… я хотел спросить, как ты себя чувствуешь после… ну…

— Встречи с тем расистом?

— Ага. Майя, прости, что я не…

— Все в порядке. Ты вел себя правильно. Нас обоих это задело.

— Да, но я должен был за тебя заступиться. Или вернуться и…

— Нет-нет-нет. Плохая идея. — Она закидывает ногу на ногу и наклоняется ко мне. — Это всегда плохая идея. Слушай. То, что сегодня случилось, отвратительно. Никто не говорил мне такого в лицо, но в остальном… поверь, он не сказал ничего нового.

— Но это…

— Знаю. Слушай, я знаю. Это мерзко. Просто до смешного мерзко. Но, Джейми, мы с тобой живем в небольшом городке. В Джорджии. И я пакистанка и мусульманка. Что это значит в штате, где люди выходят из себя, если кассир не поздравил их с наступающим Рождеством?

— Ну да…

— Быть мусульманкой здесь и где-нибудь в Нью-Йорке — это разные вещи. Хотя, думаю, и в Нью-Йорке все не так радужно. Люди иногда ведут себя ужасно. И… в последние годы ситуация стала хуже. Сам знаешь почему.

Я смотрю на нее, и у меня внутри все сжимается, когда я вижу выражение ее лица. Не думаю, что мы раньше вообще говорили о религии. О том, что я еврей, а она мусульманка. Нам было шесть лет, вряд ли в таком возрасте можно серьезно задумываться о религии. Сомневаюсь, что между играми в «Прыжке» нам приходило в голову делиться друг с другом наблюдениями по поводу исламофобии и антисемитизма. Я и слов-то таких тогда не слышал.

А теперь только их и слышу. Может, это потому, что мы стали старше. Или мир стал хуже.

— Меня просто раздражает все это.

История ведь не этому нас учит. А тут ощущение такое, словно мы двигаемся назад во времени.

— И меня раздражает.

Еще пару секунд мы просто смотрим друг на друга.

— Но мы можем все исправить. Я хочу в это верить, — говорит Майя. — Помнишь тот ифтар? Когда все сообщество объединилось вокруг Россума? В нашем округе много хороших людей.

— Ты прямо как моя бабушка. Она всегда говорит, что на одного плохого человека в мире найдется минимум два хороших.

— Она мне нравится, — улыбается Майя. — А ты бабушкин внучок, да?

— Это как маменькин сынок?

— Это как маменькин сынок, только в два раза хуже.

Я склоняю голову набок и стараюсь не улыбаться.

— Маменькиным сынкам ни в чем нельзя быть хуже!

— Тебе ли не знать.

— Мы вроде решили, что я бабушкин внучок. — Теперь я уже открыто улыбаюсь. — Соберись, что ты в собственных оскорблениях путаешься!

— Мне нужно больше практиковаться. — Майя тоже расплывается в улыбке.

В «Таргете» время идет иначе. И это не просто мои домыслы, а доказанный факт, подтвержденный моей мамой. Честное слово, вы можете зайти сюда на двадцать минут, а в реальном мире за это время пройдет два часа.

С нами именно это и происходит. Судя по ощущениям, мы сидим тут минут пятнадцать, может быть, полчаса, но тут Майя подскакивает на месте.

— Наверное, уже закат!

И мне это очень нравится. Она говорит: «Уже закат!», а не «Уже восемь часов!», как принцесса из сказки.

— Ты же не пропустила из-за этого ужин? — переспрашиваю я, глядя на экран телефона с легким чувством вины. Мама, наверное, часов с шести закидывает меня сообщениями, но в «Таргете» сеть совсем не ловит. Я снова смотрю на Майю. — Могу сразу завезти тебя домой, а потом сам съезжу отдать бумаги. Или заедем в автокафе по дороге.

Конец ознакомительного фрагмента.