Всё помнят города

Адита Сигорян, 2019

Добро пожаловать в Судный! Городок этот молод и совсем не так прост, как кажется, но при этом, в нём всё намного проще, чем в большинстве старых, давно остепенившихся городов. Наряду с людьми, его населяет ещё множество странных созданий. Все они рождены из мыслей и представлений о них многих поколений людей. Некоторые из них были приглашены в Судный как специалисты, участвовали в его развитии… Другие же – родились уже там. Вас, как и новосёлов Судного, ждут удивительные знакомства с самыми разными порождениями народного эпоса! Этот роман повидал многие города ещё будучи рукописью в пяти тетрадях. Автор много раз убеждался, что у каждого города свой характер и нрав, а некоторые из них его вспомнили и свели со старыми знакомыми на своих улицах. Сама книга родилась в 2016 году, в городе Кемерово, в 9-м цехе завода «Токем», где писалась в перерывах рабочих будней. Но позже, вместе со своим автором, эта книга отправилась в долгий и трудный путь. Весь 2017 год она колесила по России на поездах и на электричках – то в Подольск, то в Нижний Новгород, то на Бор, то в какое-нибудь село, не зная, в каком поезде окончится одна глава и начнётся следующая. За время странствий, многие её персонажи бесследно покинули произведение, а на смену им пришли совершенно другие, не менее интересные, которые сразу же сумели себя раскрыть. Так, к примеру, в ранних рукописях не было ни Коршунова, ни его пса Баргеста… Но сейчас сложно даже представить себе это произведение без них! А такой персонаж, как Спарта – и убирать-то было жалко, с ней было столько забавных и интересных моментов! Но сюжету она не подошла, поскольку её ничто не связывало с остальными действующими лицами. Одна из её фраз, которая уж очень нравилась автору, в итоге досталась другому герою. А прочие, тоже весьма необычные, просто испарились вместе с самим этим ярким неподражаемым персонажем. Окончательно дописан и отредактирован роман был в январе 2019 года, в Нижегородской области, которой она и посвящена. Надеюсь, эта книга доставит читателям удовольствие и, хотя писалась она для детей и подростков, взрослые тоже по достоинству её оценят. А детская она, или не детская – судить вам. Приятного прочтения!

Глава 1. Мой первый митинг

Как любому городу, мне хотелось предстать дорогому гостю в самом приглядном виде, чтобы он понял, как я рад встрече и как по нему скучал. Вот только скучать в этот день не пришлось ни моим гостям, ни моему населению, да и мне самому было уже не до полива цветов и мытья тротуаров.

Привокзальная площадь гудела на разные голоса, пестрила рисованными плакатами, флагами какой-то пиратской расцветки. На листах ватмана были какого-то худощавого мужчины с бледным лицом, а то и вовсе с черепом вместо головы, на котором иногда красовалась большая погнутая корона. Были также карикатуры, где тот же мужчина изображён был в собачьем ошейнике, на цепи, или с костью в зубах. Но среди этих ярких рисунков, мелькали фотографии опрятного на вид человека лет 40 на вид, с крупным псом, больше походившим на чёрного волка. Много было транспарантов с церковными куполами. Трудно было сразу понять, что происходит и чего требуют эти люди.

Я помнил про этот день. Предвыборный митинг был одобрен моим председателем и властями Правны, моей названой сестры и покровительницы. Но мы с ней наивно полагали, что участие в нём примут бюджетники, поддерживающие кандидатуру владельца автопарка, Афанасия Коршунова, на пост моего будущего мэра. Однако, шансов у этого кандидата было не много, несмотря на все его старания заслужить доверие избирателей. Дело в том, что он был иностранцем, хоть и имел русские корни. Ни для кого не секрет, что выходцы из Европы составляют пятую часть моего населения, что само по себе очень не нравится большинству горожан. Естественно, они ведь здесь не улицы подметают, а занимают высокие должности, развивают мою промышленность, медицину, дорожно-транспортное сообщение, проектируют мосты, вокзалы, гостиницы и жилые дома… Им принадлежат мои заводы и фабрики, так же и автопарк является собственностью одного из них. Хищную птичью фамилию этого кандидата часто можно увидеть на заборах в моих дворах. У него очень много завистников и какой только грязью они его не поливали, называя и падальщиком, и стервятником! Но я и подумать не мог, что именно в этот день все эти заборные художники и стихоплёты тоже придут на предвыборный митинг, чтобы превратить его в балаган! А поскольку управлять человеческой волей никому не под силу, я никак не мог препятствовать этому, даже если бы и хотел.

— Судный, вставай! Кощею власть не давай! — настойчиво взывали ко мне демонстранты.

Лично мне Афанасий Коршунов нравился. Его мать была немкой, отец — русским, обосновавшимся ещё со времён ГДР, в Германии. Назвать сына Афанасием было его решением, он дал сыну своё имя, а не только свою фамилию. Наверное, так было принято в их семье.

Должен признать, что всего за каких-то полгода Коршунову удалось обеспечить у меня транспортное сообщение, при этом он не задирал цены на проезд в общественном транспорте и много не воровал, так как во всём знал меру. Он хорошо говорил и грамотно писал по-русски, но поскольку родился и вырос за рубежом, его немецкий акцент всегда был предметом насмешек у горожан. К православной церкви он относился весьма уважительно, и очень любил колокольный звон. Возможно поэтому на некоторых из плакатов в его поддержку и красовались церкви. И даже их вырывали из рук и нещадно рвали на части «радеющие за Русь» противники «немца» во власти!

Дежурившим возле них милицейским машинам тоже не пришлось сегодня скучать. Хрупкая на вид, невысокая блондинка в погонах разнимала дерущихся в шумной толпе молодых ребят. Один из них был её вдвое шире, а другой — на две головы её выше, но женщину это ничуть не смущало.

— Грабли убрал от него, кому говорю! — кричала она, оттаскивая широкоплечего крепкого парня, и тут же крикнула снизу, высокому, — хорош ногами махать тут, жирдяй!

Это была Яна Тройкина, майор милиции и само очарование. Её командировали ко мне недавно и мне сразу понравилась эта женщина.

— Ну жирдяй, и что? — ответил ей сверху тощий двухметровый детина. — У нас русский город!

В таком свете он и представил меня гостям, только что прибывшим ко мне на вокзал и как раз выходившим из рейсового автобуса. Мне было перед ними так стыдно, пусть я из них никого пока и не знал. Эти — из Кстово, там у меня, вроде, нет знакомых, и дух города этого не общительный, я с ним даже не разговаривал никогда. Представляю, какое обо мне теперь сложится впечатление у него и у тех, кого он ко мне отправил!

К счастью, Кинди Кут Шари добирался пешком и мне хотя бы перед ним не пришлось краснеть за поведение своих граждан. В эти минуты он был ещё на просёлочной, ведущей к тоннелю на перешейке речной петли.

— Что-то новенькое, — отметил Кинди. — Здесь не было насыпи и арки из железобетона, только дорога — и та без покрытия.

Он помнил меня ещё неотесанным, хотя уже достаточно крупным посёлком в петле реки Летки. Не так давно, в эту петлю, на речной полуостров, в самом деле вела дорога, которую размывало каждый год, когда таял снег. Тогда петля замыкалась вокруг меня водным кольцом и только на лодках можно было добраться ко мне и обратно. Мост через реку находился совсем в другой стороне, его проложили по Калининскому шоссе, к местной колонии. Она существовала независимо от меня, но теперь заменила мне обувную и швейную фабрику. Там производили рабочую одежду, кирзовые ботинки, а также брезентовые мешки, покрывала, палатки… Словом, всё то, в чём нуждался строящийся молодой городок. Поэтому туда регулярно ходил трамвай, отчего Калининский мост у меня стали называть «трамвайным». Чуть позже появился ещё один мост, его сразу же окрестили «новым» или «правым мостом», но он также находился достаточно далеко от просёлочной дороги, на перешейке. Там мостов не мостили — это было затратное дело по тем временам, а вот лодочная станция стала недорогим сезонным решением. Её закрыли недавно, лет пять назад, когда по проекту одного итальянского инженера сделали эту насыпь с тоннелем. Теперь через него ко мне ходят все междугородние и пригородные автобусы, а сверху, на гребне тоннеля, есть пешеходная дорожка, освещённая бусами фонарей. К ней ведут ажурные лесенки из металла, с тремя площадками, на которых есть скамейки, так же освещённые фонарями в вечернее время.

Как бы обильно ни таял снег, речная вода больше не отрежет моим жителям путь к Яркой роще. Там появилась лыжная база и одноимённая улица Базовая, протянувшаяся от Воскресенского шоссе вдоль той рощи к реке, а рядом — узкая, как тропинка, неприметная улочка с частными домиками, которую назвали просто — Заречной.

— Да, ты заметно подрос, братец Судный! — с восхищением произнёс Кинди, поднявшись на гребень тоннеля по лестнице для пешеходов и окинув взглядом сразу всю петлю реки.

До чего же было приятно, что он заметил!

Митинг на моей привокзальной площади к тому времени перерос в настоящий кулачный бой, кто-то бросил самодельную дымовую гранату в сторону новоприбывших. Я приметил среди своих гостей из Кстово одну молодую особу в голубом палантине поверх осветлённых волос, и с такими же голубыми глазами, в круглых очках с большими, но тонкими линзами. Она стояла на задымлённой площадке автовокзала не шевелясь и выглядела такой маленькой, стройной, как девочка. Трудно было сказать на вид, сколько ей лет. Может, тридцать, а может, ещё девятнадцать. Простенькое коктейльное платьице нежно-кремового цвета, босоножки и этот распахнутый в изумлении взгляд. Тонкие губы, в испуге прикрытые пальцами, делали её похожей на первокурсницу в день зачисления. Но на плече у неё висела сумка с ноутбуком, что никак не могла бы позволить себе простая студентка. На пальце блестело обручальное колечко и не было маникюра, а руки, похоже, перемыли немало посуды и отстирали горы белья. Удивительно, как замужним женщинам удаётся оставаться такими трогательными, загадочными и привлекательными, что на них засматриваются даже города, стоит им всего раз появиться на улице! Я не знал её имени, не приглашал её и не ждал… Неужели Кстово населяют такие божественные создания?

Отделившись от большинства таких же испуганных и растерянных пассажиров, эта женщина прошла сквозь завесу лилового дыма и поглядела на безликую массу дерущихся горожан. На бордюре моей привокзальной площади кто-то бросил разорванный мятый плакат, по которому уже успели пройтись ногами.

«Немцев — в болото! Русским — работу!» — прочитала она истоптанную ботинками надпись под красочным изображением тонущего в болоте фашиста с жабой на голове.

Вдруг, из царившего на площади шума раздался пронзительный женский крик. Чей-то нож отлетел к бордюру и закрутился у самых ног моей гостьи. За ножом, из месива тел, сцепившихся в драке, выбежал парень с длинными русыми волосами, собранными в жидкий блестящий хвост. Взглянув на растерянную незнакомку, он сверкнул тонкой белозубой улыбкой:

— С прибытием в Судный, крошка!

И, подобрав нож, поспешил обратно в толпу. Проводив его взглядом, моя прелестная гостья увидела трёх женщин, одна из которых отчаянно вырывалась, громко крича. Две другие держали её, заломив за спину обе руки и вцепившись в пышные волнистые пряди её светло-зелёных волос.

— А теперь подстрижёмся, красавица, — злорадно произнёс парень, раскрыв складной нож перед её заплаканным потным лицом.

Та подняла на него свои большие желтовато-зелёные очи, полные боли и злости.

— О, да ты у нас носишь линзы! — рассмеялся парнишка и быстро отсёк ножиком длинную завитую прядь, затем вторую, и третью.

— Остановитесь! — вмешалась моя храбрая гостья, не в силах смотреть на это.

Обе женщины, державшие свою жертву, одновременно обернулись на голос.

— Не лезь! — грубо ответила та, что была моложе, сверкая серьгами-обручами в ушах.

На ней была короткая юбка, белая с чёрным ремнём на талии, и облегающий топ, чёрный, с белой шнуровкой на оголённой спине. Волосы у неё были мелированы во всю длину по последней моде и собраны в два хвоста, один — с чёрной резинкой, а другой — с белой. Чёрные босоножки на длинных и тонких шпильках совершенно не сочетались со всем этим образом, но девушка прекрасно держалась на таких каблуках и чувствовала себя в них просто неотразимой.

Вторая, дама постарше, была рыжей, точно лисица, с пышным и длинным хвостом высоко на макушке. Несмотря на стройную фигуру и завидные формы, её красное платье с открытым вырезом смотрелось очень вульгарно, а приятные на первый взгляд черты лица портила глянцевая помада пурпурно-красного цвета.

— Ты кто такая? — спросила она незнакомку.

— Елена, — представилась та.

Зачем она назвала им своё имя?! С другой стороны, теперь его знал и я. Конечно же, как ещё могли звать эту женщину! Елена Прекрасная… Жена Менелая…

Бегущая в их сторону Яна Тройкина, похоже, привлекла внимание девушек. Оставив свою жертву, те поспешили скрыться в толпе.

— Чёрт, — поторопила товарища младшая. — Отвлеки её, встретимся на Калинке.

«Калинкой» мои жители называли небольшой переход под оживлённым перекрёстком трамвайной линии по Калининскому шоссе с проспектом Науки, где сбывали краденое и торговали всем тем, чем нигде торговать не следует. Такое же название носил мой самый бедный район за рекой, состоящий из двухэтажных трущоб и широких, как стены, общаг девятиэтажек. Там царил беспредел, пропадали сумки, шапки и люди, туда не пускали детей и не ходили зазря, без особой надобности.

Стараясь не упустить из виду парня с ножом, майор Тройкина устремилась за ним вглубь толпы, а тот, казалось, прятаться и не собирался. Напротив, он петлял у неё перед носом, смеясь и уводя её от своих подельщиц.

— Зарубежную нечисть в топку! — крикнул он, чем тут же зажёг толпу.

Ах, да! Мои жители знали, о какой «топке» говорил этот парень. На Калинке, недалеко от тюремных стен, есть крематорий, в котором прежде сжигали скот. Он работал ещё в те времена, когда я был селом при СССР и падёж скота становился большой проблемой для моего населения. Сегодня там сжигают умерших заключённых, а также всех тех, кого нашли мёртвыми в какой-нибудь подворотне, не смогли опознать и найти родных. Хотя нередко и родственники умерших дают на это письменное согласие. Среди моих граждан бытует миф, что приговорённых сжигают в этом крематории заживо. Это досужие домыслы, однако длинноволосый парнишка по прозвищу Чёрт эту байку знал, чем и воспользовался, распалив толпу ещё больше.

Елена, тем временем, подала руку той женщине, которой нещадно остригли волосы по бокам, и помогла ей подняться.

— За что они Вас? — участливо спросила она. — Вы их знаете?

— Кто же не знает Анчуту и её отпрыска, Чеслава Беспятова! — ответила та. — У них полулегальный ломбард на Калинке, они — выбиватели долгов, скупщики краденого и известные в городе дебоширы!

— А девушка? — поинтересовалась Елена.

— Вы про Сороку? — догадалась женщина. — Она сирота, цыгане вырастили и всему научили. Опасная личность, несмотря на свой юный возраст. Сейчас руководит здесь попрошайками и карманниками, может быть кем-то ещё. А в детстве сама кошельки для цыган таскала и деньги выпрашивала.

— Ну, с ними понятно — беспредельшики, — вздохнула Елена. — А Вы-то, чем перешли им дорогу?

Она с сочувствием поглядела на неровно остриженные волосы женщины, которые, наверняка, обошлись в хорошую сумму и, сняв с себя палантин, предложила ей. Та была тронута таким жестом.

— Я Вам его верну, — обещала она. — Скажите, где Вы живёте, или работаете…

— Признаться, пока нигде, — смутилась Елена. — Остановлюсь в гостинице, я ведь только приехала. Сорвалась, как была, самой до сих пор не верится. Знаете, как бывает — живёшь, планируешь отпуск на полгода вперёд, и вдруг… Всё в одночасье меняется и тебе хочется поскорее проснуться.

— Знакомо, — с пониманием кивнула ей собеседница, обматывая голову палантином. — Мне вообще выпало вот, переехать в другую страну. Моя мать — гречанка, я выросла с ней в Афинах. А здесь у меня отец, он русский, Василий Стражников. Слышали, может быть? Главврач многопрофильной детской больницы. Меня заведующей устроил к себе, в отделение травмы. Вам если работа нужна, приходите к нам, санитаркой.

— Можно и санитаркой, — пожала плечами Елена. — Хотя, вообще-то, я фельдшер…

Её собеседница высоко подняла свои тонкие угловатые брови.

— И Вы молчали! — воскликнула она. — В моём отделении одна смена без медсестры, там дежурный врач сам градусники у детей собирает, ставит уколы… Ни санитарок, ни медсестёр в смене нет! Вас бы к нему на выручку, он человек грубоватый, но очень ответственный, наш Олег Евгеньевич.

Достав из кармана ручку, женщина быстро подобрала с земли истоптанный мятый плакат, оторвала уголок и на нём написала телефон и адрес больницы.

— В кадрах скажите, к Стражниковой, — пояснила она, протянув Елене клочок бумаги. — Это я, Гордея Васильевна. Завтра с утра буду Вас ждать.

Если есть санитарная книжка, можно без медосмотра.

Моя прелестная гостья была несказанно рада такой удаче.

— Скажите, а кто это, на плакате? — поинтересовалась она у Стражниковой, показав носком ноги в рот нарисованному фашисту.

— Коршунов Афанасий, кандидат в мэры, — скупо ответила та. — Купил доверие избирателей тем, что оплатил строительство колокольни для местной церкви и колокола туда заказал, качающиеся на оси, как встарь. Весь приход теперь тут, за него радеет!

Отец Николай, и его жена тоже пришли на митинг. Это у них были плакаты с церковными куполами, хотя вообще-то, их деревянную церковь венчал восьмигранный шатёр, а не позолоченный купол. Пожилой иерей Николай служил при этом храме недавно, но уже пользовался большим уважением у моих граждан. Я надеялся, что хоть кто-нибудь из демонстрантов прислушается к нему, раз уж к моей милиции они оставались глухи. Мне не составило большого труда сделать так, чтобы в его руки попал микрофон и батюшка мог обратиться к народу.

— Братья и сёстры, — прокашлявшись, начал он. — Что вы устроили тут? С кем вы дерётесь? С врачами, которые лечат вас днём и ночью? С учителями, которые учат ваших детей? Мы все здесь из разных мест, я сам с вами я первый месяц. Но Судный всех нас объединил, точно Божий храм! Подумайте, каким бы он был без зарубежных специалистов! Так до сих пор и стоял бы селом на болоте?

Толпа немного утихла, слушая батюшку Николая, но Анчута сочла своим долгом это исправить и снова разжечь конфликт.

— Скажи ещё, что вся Русь, без Европы, по сей день пасла бы гусей и в лаптях бы ходила! — громко крикнула она из толпы. — По-вашему, русские — отсталый народ, варвары, окультуренные Западом?

Толпа демонстрантов тотчас же освистала батюшку.

— Мы за русскую власть! — подхватила Сорока.

— Анчуту в мэры! — выкрикнул кто-то следом. — За русский город!

В этот момент, как назло, голос диспетчера объявил о прибытии на автовокзал рейсового автобуса из Дзержинска. Кто угодно из моих давних друзей мог быть в нём! Тот же Гена, Илья и Варя могли попытаться вернуть своего брата Кинди, узнав о его решении. Они были большими авантюристами и не раз преподносили мне самые неожиданные сюрпризы. Поэтому я с тревогой всмотрелся в окна большого междугороднего автобуса, подъезжающего к моему автовокзалу.

В салоне почти все дремали, слушали в наушниках музыку с телефонов, переписывались в сети, смотрели комментарии к своим фоткам… Другие, разбуженные доносящимся снаружи шумом, уже снимали митинг на видео. А один, даже смешно сказать, пассажир в милицейской рубашке, у которой пуговицы не сходились с петлями на животе, сидел весь в крошках и увлечённо ел курник, ни перед кем не смущаясь. Когда автобус остановился и приподнял дверь, самые нетерпеливые с телефонами побежали снимать происходящее на вокзале. За ними потянулись и дрёмы, вынимая наушники из ушей, последним вышел тот, с недоеденным курником. Взяв его в зубы, чтобы освободить ненадолго обе руки, этот пузатый чудак подпрыгнул, вскинув рюкзак на плечи. Откуда-то из-под носка у него тут же выпрыгнул шоколадный батончик, а из бокового кармашка такого же толстого, как он сам, рюкзака, высыпалось цветное драже. Это вызвало у меня улыбку.

Я поглядел на Чёрта, сновавшего в толпе, точно заяц, путающий следы, уводя охотника от своего семейства. Яне Тройкиной было за ним не угнаться. Она пыталась бежать прямо туда, куда движется цель, но парнишка быстро менял направление, пока не скрылся в завесе лилового дыма. Выскочил он там, где с автобуса сошли пассажиры, и остановился перед мужчиной, доедавшим свой курник.

— Приятель, что тут у вас происходит? — поинтересовался у него тот. — Почему всё в дыму, всюду клочья, крики, ты с ножом бегаешь? И часто у вас такое?

На самом деле, не часто. Если честно, то в первый раз. У меня ещё никогда не проходило подобных митингов. В смутные времена я был тихим посёлком, и уже погибал, как многие, подобные мне. Казалось, людям стал больше не нужен мой хлеб, доить коров почему-то стало не выгодно, а лечить их от мастита — накладно. Всё как-то сразу переменилось, что-то происходило в стране, но я не мог ничего понять из выпусков новостей, которые с тревогой смотрели мои селяне.

Вскоре всё пришло в запустение, моя молодёжь разъехалась, старики умерли. Люди стреляли цепных собак, бросая дома. Я боялся даже, что где-то случилась экологическая катастрофа, потому что в то лето по радио выступал какой-то комитет по чрезвычайным происшествиям.

Спустя пару лет, когда опустел мой последний дом и звери из леса съели кур, забытых хозяевами, стало уже не страшно. Я понемногу смирился с мыслью о своём неминуемом полном исчезновении и только тоска и грусть населяли меня в тот год. Это был девяносто пятый. Именно тогда со мной произошло чудо, то самое, о котором говорил сегодня батюшка Николай. Конечно, он знает обо всём этом лишь понаслышке, ему неведома лицевая сторона мира, а только его проекция на полотне человеческого восприятия, как в театре теней. И всё-таки он понимает, что я был спасён усилиями Правны, чем-то приглянулся ей и её властям.

Так я впервые познакомился с ней, она протянула мне руку помощи. Это по её инициативе ко мне слетелись специалисты из разных стран. Правна вдохнула в меня жизнь заново, мои улицы быстро покрылись асфальтом и тротуарной плиткой, во все стороны потянулись дороги, на них заблестели трамвайные рельсы, а вдоль проезжей части выросли кирпичные здания в несколько этажей. На месте бывшего пастбища был построен завод по производству медикаментов. Хлева снесли, на их месте построили многопрофильную больницу, вокруг которой насадили большой и красивый парк.

С тех пор я не переставал расти, у меня каждый год появлялось что-нибудь новое, власти Правны временно стали и моими властями тоже, они следили за неустанным развитием всех моих отраслей и выделяли на это огромные средства. Теперь, пришло время мне обрести собственного главу.

Правна считает, что я уже достаточно взрослый.

— Возможно, в этом году тебе дадут новый статус, уже после ежегодных проверок в начале августа, — сказала она мне минувшей весной. — Не забудь подготовиться, с закрытием купального сезона может начаться новый этап в твоей истории.

Если под «новым этапом» она подразумевала такие вот политические столкновения на моих улицах, то лучше бы мне оставаться индустриальным посёлком, по документам. В понимании своих жителей и гостей, как и в своём собственном, между прочим, я и так уже настоящий город, и соседи все давно позабыли, что на этом месте прежде находилось село. Пусть у меня пока нет такового статуса, я считаю, что это всего лишь формальность, а формальности я терпеть не могу.

— Да ничего необычного, фильм снимают! — отвертелся Чёрт, и спрятал нож, видя, что его собеседник в голубой милицейской рубашке.

— Ох, воздушная кукуруза! — засмеялся тот с облегчением. — Я-то думал, взаправду! А про что фильм?

Чёрт быстро огляделся по сторонам.

— Про инопланетных захватчиков, — брякнул он первое, что пришло на ум, и показал рукой в небо, куда-то на юг. — Сейчас вон оттуда покажется их главный корабль! — сказал он мужчине.

Тот доверчиво поглядел вверх, проследив за его рукой. Тихонько хихикнув, парнишка сразу исчез, будто его тут и не было. Сидевшая на табло с расписанием молодая сорока звонко застрекотала, смеясь над наивным милиционером.

— Держите его! — раздался вдруг с задымлённой площадки голос майора Тройкиной.

Увидав мужчину в милицейской рубашке, она подбежала к нему.

— Куда он делся? — с ходу спросила Тройкина.

— Кто? — не сразу понял тот, оторвав взгляд от неба, и посмотрев на майора.

— Парень с ножом, Беспятов, будь он не ладен! — пояснила та. — Куда побежал этот негодяй?

— Не знаю, — пожал плечами мужчина. — Только что тут был, про съёмки вашего фильма рассказывал.

Удивляться Яна Тройкина не привыкла, обычно она приходила в ярость, заслышав какую-нибудь ахинею и сразу начинала рвать и метать. А на этот раз повод для ярости у неё имелся.

— Хотите сказать, Вы видели, но не задержали вооружённого человека?! — выпалила она, вытаращив глаза. — Из какого Вы отделения? Фамилия, звание!

— Лейтенант Волюка, — представился тот, исполнив приветствие. — Прибыл по указанию капитана милиции Лагерева, для исполнения служебного долга под его руководством в РОВД Привокзального района промсела Судного Нижегородской области!

— Что?! — изумилась Тройкина, распалившись ещё сильнее. — Вас Лагерев сюда вызвал?!

— Так точно! — ответил ей лейтенант, втянув живот и, как струна, распрямившись перед майором.

— Ну, вот что, голубчик, — язвительно продолжила та. — Ни в каком РОВД, а тем более, в нашем, Вы служить не останетесь, это я Вам гарантирую! Будете сидеть в конуре, следить за порядком на этой вот привокзальной площади и смежном с ней перекрёстке проспекта Науки с Храмовой! Реагировать на звонки, принимать заявления потерпевших, и передавать непосредственно мне! А с капитаном Лагеревым я серьёзно поговорю по поводу Вас, я сама ему доложу о Вашем прибытии.

— Но… Но я же… — растерялся Волюка. — Он меня ещё даже не видел!

— И слава Богу! — гаркнула ему в лицо Яна Петровна. — Сейчас заступайте на пост, вещи в будку и принимайтесь за дело! Видите, что творится?!

Волюка всмотрелся сквозь тающее облако дыма, медленно положив себе в рот последний кусочек курника. Нигде не найдя софитов и камер, он огляделся в поисках съёмочной группы.

— А где все? — недоумевал он. — Кто их снимает-то? И где декорации?

Тройкина удручённо вздохнула, вздох получился больше похожим на рык негодования. Приложив ладонь к брови, она мысленно ругала капитана Лагерева и лейтенанта Волюку всеми словами, какие только за рамкой цензуры помнила. Я слышал, о чём она думала, но, как порядочный город, не стану этого повторять. Мне уже не солидно, ведь я больше не деревня и должен соответствовать статусу, который получу совсем скоро.

Вообще-то, Яна Петровна Тройкина женщина тоже порядочная, хотя и вспыльчивая. В мыслях у неё обычно царит чистота. Она часто думает о своём тринадцатилетнем сыне Антоне, которого очень любит. Скучает по нему, очень беспокоится, как всякая мать, и с нетерпением ждёт с ним встречи.

Посёлок Марусинский, в котором они жили прежде, был уничтожен лесным пожаром две недели назад. Яна Тройкина была задействована в эвакуации его населения, и своего сынишку доверила близким соседям, отправив его во Владимирское село вместе с ними. Сама она сопроводила пострадавших ко мне, тех, кто лишился всех документов, и получил ожоги высокой степени. За проявленное мужество и заботу о погорельцах, её повысили здесь до майора и дали хорошее место в моём РОВД, вместе со служебной квартирой в этом же Привокзальном районе.

Слова моего пожилого иерея не произвели должного впечатления на демонстрантов, но кулачный бой всё-таки прекратился, и народ немного остыл. Я вздохнул с облегчением, когда мои люди начали расходиться. Кто-то уже садился в автобус, кто-то дожидался трамвай… Те, кому было особенно далеко добираться, вызывали такси, как это сделала, например, Алёна Демидовна Краева.

— Вы знаете, а вот мне даже очень нравится жить в частном доме! — откровенничала она с учителями и воспитателями из интерната. — До чего я люблю природу! У нас на Заречной птицы щебечут вместо часов, рядом роща и речка! Соседи не докучают, нет никого, один только домик стоит напротив, на два хозяина, а хозяин там только один живёт, старичок. Соседский угол всё сдать кому-то пытается, да только неказистый у него дом, с огромным участком, к тому же, запущенным. Вот, то ли дело наш! Да, вы знаете, у нас такой большой и красивый дом, и сад под окнами, загляденье!

Следующие минут пятнадцать, она в подробностях описала усадьбу из своего любимого с юности сериала, адаптировав её с Бразилии под среднюю полосу России. Её приёмная дочь, пятиклассница Катя, с улыбкой кивала на каждом слове.

— Тяжело, наверное, с таким-то хозяйством! — вздыхали коллеги, намеренно стараясь не показывать зависти, на которую так рассчитывала Алёна.

— Знаете, а ничуть! Вот нисколечко! — заливалась та. — Я вообще не знаю домашних хлопот, у меня муж всё делает сам по дому! Ой, вы знаете, вот я прихожу домой и сажусь, а он стол накроет, посуду помоет, везде приберёт, а мне не разрешает, говорит: «Ты устала!». Вот знаете, всё для меня готов, так меня любит, и чем я таким заслужила? Ну, наверное, заслужила, раз мне такое счастье положено, значит, положено! А я вот, судьбе не перечу! Просто я всем всегда делаю столько добра, вот оно ко мне и возвращается бумерангом.

Скромности Алёне, конечно, было не занимать, но в её хвастовстве всё же была доля правды. Она действительно каждый день творила добро, даже удочерила сиротку из интерната, в котором теперь работала, и баловала её, как родную дочь. Говорила она преимущественно о себе любимой, но заботу проявляла, главным образом, о других. Это мне в ней и нравилось. А вот её муж, Олег Евгеньевич Краев, лично у меня, не вызывал ни малейшей симпатии. Но Алёна любила его, поэтому и нахваливала перед подругами. Сердце женщины — это загадка даже для нас, городов.