Один такой

А. Я. Миров, 2017

Люди? Люди! Люди.… Вокруг так много людей. Масса. Орава. Толпа. Толпы толп. Сложно не потеряться. Трудно найти того, кто затмит всех. Но он там точно есть. Присмотрись, он один такой. P.S. Жаль, что это не всегда про любовь. Но, может быть, сейчас?

Наша страна как нескромно разлитый по планете океан, что так неприятно давит своей необхватностью на самомнение соседних лужиц.

— Подумаешь, просто неразумное скопище рандомных капель, — отметит про себя, а то и вслух при наличие собеседника, некий нерасположенный к мокрой мощи наблюдатель.

Ваша правда, безымянный критик, океан — это действительно всего-навсего множество крупинок воды, как и страна наша — череда упразднённых официально, но живых и здравствующих ментально уездов. Да в этом-то и вся прелесть чего-то большого и бескрайнего — в его видимых рядовому глазу составляющих. Только вот презрительному взгляду всей этой красоты не схватить. Здесь же не просто раз-два моргнул и визуально обогатился. Нет, тут сноровка и внимательность необходимы. Так просто выудить тонущие в безбрежном целом частички не получится. А ещё сложнее в несимпатичной массе узреть что-то напротив привлекательное. Как говорится, отделить краевые зёрна от сверхдержавного колоса.

— Так не бывает! — бросится на амбразуру вербальной распри помянутый ранее спорщик.

— Если мне неинтересен весь океан, — присоединится к дискуссии другой скептик, — Имеет ли смысл разменивать на его каплю своё драгоценное время?

Имеет, дорогие мои вещатели, ещё как имеет. Всё на этом свете не лишено смысла. Если не брать в контекст закон о запрете курения в, так сказать, общественных местах. Это что, курильщик не общество, что ли? Перегаром и чесноком, значит, в этих самых местах дышать можно, а курить — ни-ни. Окропившие всё вокруг авто лёгким вашим, значит, не во вред, а только белизны прибавляют, а вот, ежели, кто рядом сигаретку подожжёт — конец, впору вешаться. Ибо ничего хуже пассивного курения сатана ещё не придумал. Или это просто на слово «пассив» у населения такая нездоровая реакция?

Ладно, заговорили вы меня. Сейчас не об этом. Сей час я не в доказательство, а развлечения ради, исключительно для вас устрою литературную экскурсию. И пусть моё повествование — всего лишь сочетание знакомых слов, но именно тебе, мечтающему о хорошей книге читателю, конгломерату костей и амбиций, решать: имеет ли пресная толика право на существование в океане и можно ли найти в народе человека.

Глава 0.

Случись вам оказаться в районе реки с томным названием Койка, мой вам совет, не поленитесь: преодолейте несколько маховых саженей строго на Юг. Не пожалейте скопленных в мегаполисах калорий: разомните пыльными туфлями позвоночник не толерантной к пешеходам колее. Вашему пытливому оптимизму предстанет во всей своей первозданности природа-мать. Да не просто мать, а мать-одиночка. Брошенная мужем-благодетелем во имя инфраструктуры-профурсетки.

И, значится, идём мы с вами строго вдаль: растрескавшаяся твердь внизу, развалившаяся синь поверху, а посередине….

— Гвоздик?

— А посередине — вы! Острый гвоздь в крышку гроба моей лени и почётный гость сего рассказа. Ну и я с вами, так сказать, заодно.

Нам будто бы удалось попасть в тот интимный момент, когда Бог успел создать только землю и небо. Река Койка не в счёт. Она, положим, была уже, есть уже и, сами понимаете, двигаться надо дальше. Дальше и дальше.

Когда болтовня кучкующихся над водяной гладью стрекоз канет в безмолвие, а бездорожье покажется основой бытия, считайте, что мы уже донесли свою суть до нужного места.

— Ничего не поменялось! — стукнет обгрызенным матерью-природой каблуком умаянный путешественник. — Вокруг всё та же высушенная до порошка грязь, окаймленная плешивыми деревьями.

Да ну бросьте вы свои избалованности, любезный мажор транспортного дискомфорта. Лучше смахните с потных век разнузданную истерику и гляньте вон туда. Да-да, именно туда. Видите долговязый кованый забор с нашампуренными на его пики беспомощными облаками? Ну-с, вот мы и пришли. Осталось всего ничего: проскользить вдоль причудливого кружева металла строго налево. Для пущей решимости можно дополнить перемещение указательным пальчиком, коему будет регламентировано легонько цепляться за узорчатую изгородь. И так вплоть до самого упитанного столба, который вместе со своим братом-двойняшкой заботливо поддерживает железное полотно двери.

Заметили? Столбы именно двойняшки — не путать с близнецами!

— Какая разница? — устало выдохнет пыль мой привередливый спутник.

Вот сразу видно, нет у вас рождённых в одно с вами время ближайших родственников. А на нет, как говорится, Басманный суд вам.

Ну, довольно витиеватых дискуссий, стучите. Да не по столбу! В дверь! Ну и что, что звонок висит?! Он вам что, работать обязан? Его сказано было повесить, так вот он и висит. Стучите, говорю.

— Пароль! — мягким басом осведомился некто за дверью.

Что вы пожимаете плечами? Пароль я знаю. И все, кто имеет хоть какое-то отношение к обнимаемому забором городу тоже знают. Да, именно: за творчеством неизвестного кузнеца находится город. И этот город, вы не поверите, кишмя кишит его жителями. У него даже на карте своя отметочка имеется. Правда, не на каждой карте: новые издания отчего-то брезгают марать себя конечным пунктом нашего путешествия. Да и сам город в долгу не остаётся. Вы же видите этот забор? А столбы-двойняшки? Дверь? Это вот ответочка снобистским выпадам молодых картографов.

А ведь раньше сей град крепко прижимал к себе за версту веющую уважением аббревиатуру «ЗАТО»: закрытое административно-территориальное образование. И на карте у сами, который с усами, знаете кого ему выдавалась почётная красная точка. Местные магазины хвастались дефицитными для всех остальных, «незатошных», городов товарами. О том, что, оказывается, существует такое явление как «преступность» население узнавало только из газет. Двадцати процентные надбавки к зарплате за то, что живёшь в ЗАТО, не оставляли ни малейшего шанса на противостояние чувству превосходства.

Однако после развала союза нерушимых республик советских у нашего героя отняли статус «закрытый». С особо секретных карт скромно населённый пункт переместился на карты общедоступные. Народ, надо сказать, даже как-то обрадовался: мол, если уж и пал режим секретности, то хотя бы простой люд из других городов о них наконец-то узнает. Но не тут-то было. Отметили наш стратегически важный в прошлом объект раз, потом другой, а на третий пропустили. Вот река Койка, вот сестра её Малая Койка, а города-то нет.

Да и чего его собственно обозначать? Наполеон там не останавливался, даже в виде торта. Гитлер и тот мимо прошёл. Я уж не говорю про памятники Владимиру Ульянову — вот ни одного не стояло. И самого населения — кот наплакал, причём не просто кот, а обезвоженная тушка скупого на эмоции хвостато-усатого животного. И чего сим недоразумением карты марать?

Государство в этом вопросе не заняло сторону рассекреченных затошников. Быть может, сознательно, а, может, у них там по кабинетам современные карты разложили. Посему чиновьи умы и слыхом не слыхивали про обиженный город. Не слыхивали и заодно не вмешивались.

А раз так, решили местные жители, то и мы к вам, неуважаемые все остальные, тоже копчиком повернёмся. Как мы были закрытыми, так теперь ещё закрытее станем! Вот вам забор, вот вам столбы-двойняшки, ещё приплюсуйте сюда дверь и слово «пароль», что требовательно озвучивает незнакомый, должный пугать голос.

Современную власть, как вы понимаете, здешние люди на дух не переносили. Причём любую. Голосовать не ходили принципиально. Правда, до них и бюллетеневоз не доезжал. Да ну, если бы и доехал, ни один человек этот отросток пропагандистской гидры и на порог бы не пустил. Но симпатизировать же кому-то надо?! Чай не в политическом вакууме живут. Ориентир же ж нужен. Двигаться-то, собственно, куда?

— Да в Европу! — лихо махнул кто-то когда-то.

— Да! В Европу! — подхватили тогда же какие-то остальные.

Эх, в Европу так в Европу. А в Европе у нас что? Какие весомые отличия? Чтоб вот обмазаться ими с ног до головы, и каждый встречный-поперечный моментально в горячем пиетете ниц грохался.

— Ну, во-первых, это свобода! — единогласно осенило жителей.

Да, свобода — это хорошо. Свобода — это точно по-европейски. Только вот здешних, вроде как, никто и не зажимает. Прав у жителей — завались. Хочешь, эти права так ешь, хочешь, на зиму маринуй. Были, конечно, мелкие потуги да вкрадчивые посягательства из центра: когда в местной Управе вежливые звонки не только раздавались, но заодно и интересовались, мол, говорят, вы там у себя забор установили. На что тутошнее вече бесцветным голосом рапортовало:

— Так это не говорят, а наговаривают. Забор, естественно, имеется, но то эстетика, а не эгида. Посему извольте нас не тревожить более подобными инсинуациями.

И главная власть изволила. Звонки прекратились, а селектор так и не провели. Посовещавшись сами с собой, жители положили, что пришла пора обидеться окончательно. Мол, вот настолько им там, в зажравшейся нерезиновой на нас плевать. Нет, вы подумайте, даже уговаривать не стали. А раз так, то самое время переходить ко второй части европейской инициации. Что там у нас далее по списку? Чем там в Европах промышляют?

— Говорят у них не по-нашему! — выплеснул в лицо мэру один из присутствующих.

— Не по-нашему, — выдохнул согласие глава города.

Оказалось, не так-то это и легко — европейские ценности на себя натягивать. Это ж что теперь — весь люд переучивать на другой лад? А на какой другой? Их же, этих ладов, будь они не ладны, там столько, что никакой запоминалки не хватит. И чего это вообще они, ну то есть мы, должны переобуваться? Нам эти лапти испокон веков ноги жмут. Мы, в конце концов, уже к каждой грамматической мозольке привыкли. Зачем нам от этой великости и могучести отказываться?

— Нет и ещё раз нет! — мэр хлопнул себя по выдающейся грудной клетке пухлой рукой.

— А как же Европа? — пискнул неопознанный с задних рядов.

— А мы ей, Европе твоей, привет по-другому передадим! Город наш обозначим на латыни. Латинский же все понимают? Ну в Европах-то поймут? Поймут! Поймут и узнают, что есть, есть такой островок в этом океане монархических скреп, который хоть и омывается недемократическими водами, но сам себе вполне наплаву!

Громкие аплодисменты умаянного деспотично душным помещением электората поставили точку в окончательном превращении города в часть Европы. Правда, в процессе так называемого колдовства вынырнул один вопросик. Небольшой такой, но, зараза, важный: с какой конкретно буковки этого самого иноземного алфавита начинать писание? С этой вот или вот с той? Они ж, буковки эти ненашенские, обе эквивалентны одной нашенской.

Поскольку не все в бывшем ЗАТО и с родным-то языком на ты, пришлось рюкзак с инициативой, смелостью и ответственностью взваливать на себя господину мэру.

— Пиши эс, — безапелляционно заявил глава города. — Да не эту! А ту эс: эс как доллар!

Таким презательевым образом появился на территории бескрайнего, как океан, государства город с именем латинским. И, если его, городок наш, раньше не наносили на карты, то и теперь существенно ничего не изменилось. Хотя как это — ничего? А самосознание граждан? Раньше же ж они только одной ногой были в Европе, а теперь и вторую конечность уверенно подтащили в край равенств и свобод.

— Пароль? — снова вопросил страж из-за железной двери, втиснутой в семейные узы столбов-двойняшек. — Вы куда?

Окидываю тебя, мой вынужденный спутник, высокомерным взглядом и, собрав в лёгкие побольше пафоса, бойко выдаю:

— В город S, S как доллар!