Девушка с запретной радуги

Rosette

Встреча двух одиноких существ в чарующей атмосфере вымышленного шотландского села – это отправная точка истории большой любви, в которой все не так, как всегда. Героиня – Мелисанда Бруно – девушка с запретной радуги, способная видеть мир только в черно-белых цветах. Ее противник, а также ее большая любовь, – Себастьян МакЛэйн, писатель, прикованный к инвалидному креслу. Мелиссанда Бруно бежит от своего прошлого и, прежде всего, отказывается принимать свою непохожесть на всех остальных людей: с рождения она не совсем полноценна, потому что не может различать цвета. Ее самая большая мечта – это увидеть радугу. Ее новый работодатель, Себастьян МакЛэйн, – известный писатель в жанре ”ужасы”, прикованный к инвалидному креслу по причине загадочной автомобильной аварии. Фигура, спрятанная в тени и готовая жить чужими желаниями. Два переплетенных одиночества, две судьбы, соединенные своими самыми мрачными мечтами, где все не так, как кажется на самом деле. Это роман с готическим сердцем, который ждет, чтобы его прочитали.

Глава пятая

Я была похожа на дух, почти призрак, в моей ночной рубашке, которая невидимо трепетала на ветру. Себастьян МакЛэйн любезно протягивал мне руку.

— Хочешь потанцевать со мной, Мелисанда Бруно?

Он неподвижно стоял на ногах у моей кровати. Никакого инвалидного кресла. Его лицо было бледным, почти таким же, как сон. Он преодолел разделяющую нас дистанцию с быстротой кометы и одарил меня обворожительной улыбкой человека, который не сомневается в счастье другого, потому что оно является отражением его собственного счастья.

— Синьор, МакЛэйн… Вы можете ходить… — мой голос был наивным, как у ребенка.

Он улыбнулся мне в ответ своими грустными темными глазами.

— По крайней мере, во сне, да. Ты даже во сне не хочешь называть меня Себастьяном, Мелисанда?

Я была смущена и боялась отказаться от формальностей даже в такой фантастический и нереальный момент.

— Согласна… Себастьян.

Его руки крепко и игриво обхватили мою талию.

— Ты умеешь танцевать, Мелисанда?

— Нет.

— Тогда позволь мне вести тебя. Думаешь, у тебя получится? — подозрительно посмотрел он на меня.

— Думаю, что нет, — искренне ответила я.

Он кивнул, нисколько не смутившись моей искренности.

— Даже во сне?

— Я никогда не вижу снов, — недоверчиво сказала я.

И, тем не менее, я это делала. Это было неоспоримым фактом. Потому что это не могло быть реальностью: я в ночной рубашке в его объятиях, его нежный взгляд, отсутствие инвалидной коляски.

— Надеюсь, что проснувшись, ты не будешь слишком разочарована, — задумчиво произнес он.

— Почему я должна быть разочарована? — полюбопытствовала я.

— Я стану героем первого сна в твоей жизни. Тебя это не разочарует? — он серьезно и испытующе смотрел на меня.

Потом он отстранился, но я положила ему руки на плечи, жесткие, как когти.

— Нет, останься со мной, пожалуйста!

— Ты хочешь видеть меня в твоем сне?

— Я не хочу никого другого в моем сне, — смело сказала я. Я напомнила себе, что смотрю сон. Во сне я могла говорить все, что мне приходит в голову, не боясь последствий.

Он еще раз улыбнулся мне улыбкой, прекрасной, как никогда. Он кружил меня, ускоряя ритм по мере того, как я выучивала шаги. Этот сон был настолько реалистичный, что пугал меня. Кончики моих пальцев ощущали мягкость его кашемирового свитера, а под ним — твердость его мускулов…

И вдруг я услышала звон маятниковых часов и засмеялась:

— И здесь то же самое!

Звон часов меня не особо порадовал. Он был резкий, тревожный, старый. Себастьян отстранился от меня, нахмурив лоб.

— Я должен идти.

Я вздрогнула, словно в меня вонзилась пуля.

— Именно должен?

— Должен, Мелисанда. Сны тоже имеют свойство заканчиваться, — в его словах послышалась грусть, приправленная прощанием.

— Ты вернешься? — я не могла отпустить его без борьбы.

Он внимательно посмотрел на меня, как делал это обычно в течение дня в реальности.

— Как я могу не вернуться теперь, когда ты научилась видеть сны?

Это поэтическое обещание заставило сильнее забиться мое сердце, которое и так билось как сумасшедшее от одной только мысли, что я увижу его вновь.

Сон погас, как пламя свечи, и наступила ночь.

Первое, что я увидела, открыв глаза, был потолок с наружными балками, потом слегка прикрытое окно.

Я впервые видела сны.

Миллисент МакМиллиан одарила меня любезной улыбкой, когда я появилась на кухне.

— Доброе утро, дорогая! Хорошо поспала?

— Как никогда в моей жизни, — лаконично ответила я. Сердце готово было выскочить из груди при воспоминании о герое сна.

— Я счастлива, — сказала экономка, даже не догадываясь о моих мыслях, и пустилась в подробнейший рассказ о дне, проведенном в селе. О мессе, о встрече с людьми, чьи имена мне ни о чем не говорили. Как всегда я позволила ей болтать, в то время как мой мозг занялся фантазиями, куда более приятными. Я постоянно посматривала на часы в лихорадочном ожидании встречи с ним.

Было, конечно, глупо думать, что этот день может стать другим, что он может вести себя по-другому. Это было лишь сном и ничем более. Но я, как весьма неопытный в этом вопросе человек, вообразила себя, что сон мог бы продолжиться в реальности.

Когда я вошла в кабинет, он открывал письма ножом для резки бумаг. Он быстро поднял глаза, чтобы лишь взглянуть на мое появление.

— Письмо от моего издателя. Я выключил телефон, чтобы он не доставал меня! Терпеть не могу людей, у которых нет фантазии… Они вообще не имеют ни малейшего понятия о жизни творческого человека, его времени, его пространстве…

Его жесткий тон вернул меня на землю. Никакого приветствия, никакого особого узнавания, никакого нежного взгляда. «Добро пожаловать в реальность», — поприветствовала я сама себя. Какая дурочка — думать обратное! Вот почему я никогда раньше не видела снов: потому что я не верила, не надеялась, не осмеливалась надеяться.

Мне нужно срочно стать снова Мелисандой, какой я была до этой встречи, до этого заблуждения.

Но, может, он приснится мне снова. Эта мысль согрела меня лучше чая синьоры МакМиллиан или жаркого солнца по ту сторону окна.

— Эй? Что Вы стоите, словно статуя? Садитесь, наконец.

Я покорно села напротив него, чувствуя, как румянец залил мою кожу. Он протянул мне письмо с серьезным лицом.

— Напишите ему и скажите, что он получит рукопись в предусмотренные сроки.

— Вы уверены, что успеете? Я хочу сказать… Напишите все…

— У меня парализованы ноги, а не мозг, — зло отреагировал он на мои слова. — У меня был лишь момент кризиса. Он закончился. Окончательно.

Я все утро провела в осторожном молчании, наблюдая, как он печатает на компьютере с необычайной энергией. Себастьян МакЛэйн был легко раздражаемым, подверженным смене настроения и вспыльчивым. Его можно было бы легко возненавидеть… Так думала я, рассматривая его. Но он был красив. Слишком красив, и он это знал. И это делало его еще более ненавистным. В моем сне он был воображаемым, проекцией моих желаний, нереальным человеком во плоти. Сон был лживым, изумительно лживым.

Вдруг он показал мне на розы:

— Замените их, пожалуйста. Терпеть не могу видеть, как они вянут. Я хочу видеть их всегда свежими.

— Сейчас сделаю, — вернулся ко мне голос.

— И будьте внимательны, чтобы не уколоться в этот раз, — твердость его тона меня ошеломила. Я никогда не была готова к его разрушительным вспышкам гнева.

Чтобы не рисковать, я взяла всю вазу и пошла вниз. Посреди лестницы мне встретилась экономка, которая сразу же поспешила мне помочь.

— Что случилось?

— Он хочет новые розы, — объяснила я, переводя дух. — Говорит, что не переносит, когда они вянут.

— Каждый день что-нибудь новенькое, — возвела женщина глаза к небу.

Мы отнесли вазу на кухню, а потом она пошла за свежими розами, исключительно красными. Я же присела на стул, будто придавленная мрачной атмосферой дома. Мне никак не удавалось выкинуть из головы сон этой ночи, отчасти потому что это был первый сон в моей жизни, и меня до сих пор бросало в дрожь от этого, отчасти потому что он был таким живым, болезненно живым. Звук настенных часов заставил меня подскочить на месте. Он был настолько ужасным, что напугал меня даже во сне. Возможно, именно эта деталь и сделала сон таким настоящим.

Глаза мои наполнились слезами, неудержимыми и бессильными. В горле застряли рыдания, и я никак не могла с ними справиться. Именно в этом состоянии меня нашла экономка, когда вернулась на кухню.

— Вот свежие розы для нашего синьора и хозяина, — весело сказала она, но заметив слезы на моем лице, она прижала руки к груди: — Синьорина Бруно! Что случилось? Вам плохо? Это из-за головомойки синьора МакЛэйна? Он то насмехается, злобный, как медведь, то очаровательный, когда вспоминает о том, чтобы быть таким… Не волнуйтесь, что бы он Вам не сказал, он уже забыл об этом.

— В этом-то и проблема, — сказала я плачущим голосом, но она не услышала, погрузившись в свои дискуссии.

— Я приготовлю Вам чай, Вам полегчает. Я помню однажды, где я работала раньше…

Я молча переносила ее тяжелую тираду, ценя неудавшуюся попытку отвлечь меня. Выпив чай, я сделала вид, что чувствую себя лучше, и отклонила ее предложение помочь мне. Я могла сама отнести розы. Женщина настаивала на том, чтобы сопроводить меня хотя бы до лестничной площадки, и я не посмела отказаться от ее любезной настойчивости. Когда я вернулась в кабинет, я была прежней Мелисандой: с сухими глазами, спокойным сердцем и смиреной душой.

Часы тянулись долго и были тяжелыми, словно железобетон, под стать моему настроению. МакЛэйн игнорировал меня весь день, обращаясь ко мне лишь в случае острой необходимости. Жгучее желание, чтобы наступил закат, было сравнимо только с утренним желанием увидеть его вновь. Неужели возможно, чтобы прошло так мало времени?

— Можете идти, синьорина Бруно, — попрощался он, не глядя мне в глаза.

Я ограничилась тем, что пожелала ему хорошего вечера, уважительно и холодно, как он.

Я искала Кайла по его просьбе, когда услышала рыдания из-под лестницы. В нерешительности опустив глаза, я раздумывала, что делать. После тысячи сомнений, я все же решила направиться туда, откуда был слышен шум, и то, что я увидела, было невероятным.

Там был Кайл, неясные очертания лица которого были скрыты в тени. Он шмыгал носом, сжимая в руке платочек, и теперь казался лишь бледной копией того соблазнителя, которого я видела раньше. Я взирала на него, онемев от изумления.

Он заметил меня и сделал шаг вперед.

— Я вызываю жалость? Или хочешь посмеяться надо мной?

Я почувствовала себя так, будто он поймал меня в то время, когда я шпионила за ним. Но я пресекла его попытки оправдаться.

— Тебя ищет синьор МакЛэйн. Он хотел бы вернуться в комнату, чтобы поужинать. Но… Ты в порядке? Могу я помочь тебе?

Его щеки покрылись темными пятнами, покраснев от смущения. Он сделал шаг назад.

— Ладно, извини. Забудь то, что я сказала тебе. Я только и делаю, что вмешиваюсь в чужие дела, — произнесла я.

— Ты слишком очаровательна, чтобы быть человеком, везде сующим свой нос, — отрицательно покачал он головой с непривычной вежливостью. — Нет, я… Я расстроен из-за развода. — Только сейчас я поняла, что он сжимал в руках не носовой платок, а скомканный лист. — Это произошло. Все мои попытки сохранить брак рухнули.

На мгновение мне захотелось рассмеяться. Попытки? Какие попытки? Непристойные предложения единственной молодой женщине в окрестностях?

— Мне жаль, — сказала я с трудом.

— Мне тоже.

Он сделал снова шаг вперед, выходя из тени. Его лицо, залитое слезами, не соответствовало моему плохому мнению о нем.

Я в замешательстве смотрела на него, сильно смутившись. Что говорят, согласно правилам хорошего тона, людям, подавленным разводом? Как их утешить? Что сказать, чтобы не ранить еще больше? Когда правила хорошего тона были изданы, развод был недопустим.

— Я скажу синьору МакЛэйну, что ты не очень хорошо себя чувствуешь, — сказала я.

— Нет, нет, — запаниковал он. — Я не готов вернуться в людской мир и боюсь, что МакЛэйн ищет только причину, чтобы окончательно выгнать меня из Midgnight rose. Нет. Я должен взять себя в руки и пойти.

— Да, конечно, ты должен взять себя в руки, — словно эхо убежденно повторила я. У Кайла в самом деле был ужасный вид: волосы растрепаны, лицо красное от слез, белая форма помята, словно он спал. — Согласна. Спокойной ночи, — попрощалась я с ним, стремясь поскорее оказаться в моей комнате. Это был длинный день, ужасно длинный, и я не была в состоянии утешать кого-то кроме себя.

Он кивнул мне головой, будто не доверял своему голосу.

Я заскочила в кухню, прежде чем подняться наверх. Мне совсем не хотелось ужинать, и я должна была сообщить об этом синьоре МакМиллиан. Когда я вошла, она обратила на меня свою лучезарную улыбку и показала на кастрюлю:

— Я готовлю суп. Я понимаю, что сегодня жарко, но мы же не можем питаться одними салатами до самого сентября.

Чувство вины буквально ударило мне по шее, потому я трусливо изменила свое решение:

— Я обожаю суп, вне зависимости от того, жарко или нет, — и прежде, чем она начала болтать, я рассказала ей о Кайле, опуская смущающие детали: — Кажется, он действительно расстроен разводом, — произнесла я, садясь за стол.

Она кивнула, продолжая помешивать суп.

— Эти отношения должны были закончиться. Жена переехала в Эдинбург несколько месяцев назад и, говорят, завела кого-то другого. Знаете, какие бывают злые языки… Он не святой, но привязан к этим местам и никогда не смог бы оставить село.

Я налила себе воды из графина.

— Именно поэтому он не хочет уходить отсюда?

Экономка разлила суп по тарелкам, и я тут же начала поглощать его. Я даже не предполагала, что была такой голодной.

— Кайл только и делает, что говорит о том, что ему страшно надоело это место, этот дом, синьор МакЛэйн, однако он не уходит. Кто другой взял бы его?

Я с любопытством посмотрела на нее поверх тарелки.

— Он не дипломированный медбрат?

МакМиллиан аккуратно разломила кусок хлеба на две половинки.

— Дипломированный. Но посредственный и ленивый. Нельзя сказать, конечно, что он убивается здесь. И потом, так часто этот дурной запах алкоголя. Я не хочу сказать, что он пьяница, но… — в голосе ее звучало явное неодобрение.

— Я люблю этот дом, — сказала я, не задумываясь.

— Неужели, синьорина Бруно? — ошеломленно воскликнула женщина.

Я перевела взгляд на тарелку, щеки мои пылали.

— Я чувствую себя здесь, как дома, — объяснила я, понимая, что говорю чистую правду. Несмотря на резкую смену настроения моего притягательного писателя, я чувствовала себя комфортно среди этих стен, вдали от страданий подавляющего меня прошлого.

МакМиллиан снова принялась болтать, а я закончила есть свой суп. Мой мозг следовал неправильными путями, сбивался с пути, и пунктом его назначения неотвратимо был Себастьян МакЛэйн. Я разрывалась между неискоренимой необходимостью снова увидеть его во сне и желанием оставить эти иллюзии за спиной.

Кайл заскочил на кухню несколько минут спустя, мрачный, как никогда.

— До глубины души я не переношу МакЛэйна… — изрек он.

— Постыдился бы так говорить о том, кто кормит тебя, — прервала его экономка на середине фразы.

— Лучше умереть от голода, чем иметь дело с ним, — раздраженно ответил он. Злость, звучавшая в его голосе, заставила меня вздрогнуть. Он не был преданным слугой, как я уже догадалось, но его ненависть была почти животрепещущей.

Кайл открыл холодильник и достал две банки пива.

— Спокойно ночи, милые синьоры. Я возвращаюсь в комнату отметить мой развод, — нервный тик появился в уголке его правого глаза.

Мы с экономкой молча переглянулись, глядя, как он уходит.

— Это было совершенно нетактично — так говорить о бедном синьоре МакЛэйне, — произнесла она, а потом хмуро взглянула на меня: — Думаете, он может покончить с собой?

Я улыбнулась прежде, чем смогла себя сдержать.

— Он не кажется мне способным на такое, — успокоила я ее.

— Верно. Он слишком поверхностный, чтобы испытывать глубокие чувства к кому-либо, — с неприязнью ответила она. Опасения за Кайла исчезли, как роса от солнца, и она принялась перечислять мне преимущества жизни загородом по сравнению с городом.

Я помогла ей помыть тарелки, и мы вернулись обратно: я — на первый этаж, она — в комнату, расположенную рядом с кухней, на нижнем этаже.

Я долго ворочалась в кровати, пока не заснула, провалившись в беспокойный сон. А с утра у меня были мокрые щеки от ночных слез, о которых я ничего не помнила.

Себастьян не приснился мне этой ночью.

День спустя был вторник, и МакЛэйн уже целый час сердился.

— Сегодня придет МакИнтош, пунктуальный, словно налоговый инспектор, — мрачно изрек он. — И я никак не могу отговорить его от этих визитов. Я уже все попробовал. От угроз до мольбы. Кажется, он непроницаем ко всем моим попыткам. Он хуже мародера.

— Возможно, он хочет убедиться, что Вы хорошо себя чувствуете, — произнесла я, чтобы что-нибудь сказать.

Он посмотрел мне в глаза, а потом расхохотался.

— Мелисанда Бруно, ты оригинальна… Дорогой МакИнтош приходит, потому что следует своему долгу, а не потому что испытывает ко мне какое-то особое чувство.

— Долгу? Я не понимаю… По-моему, его единственной целью является сам визит. Он определенно заинтересован в этом, — упрямо сказала я.

МакЛэйн скорчил гримасу.

— Дорогая моя… Не будь такой наивной, чтобы поверить во все то, что происходит. Существуют не только черный и белый цвета, есть еще и серый.

Я не отвечала ему. Что я могла ответить? Что для меня на самом деле не существует ничего, кроме черного и белого, до тошноты. Чтобы он открыл правду обо мне?

— МакИнтош испытывает чувство вины за аварию и пытается загладить ее, регулярно навещая меня, хоть я ему совсем не нравлюсь, — добавил он ехидно.

— Чувство вины? — повторила я. — В каком смысле?

Вспышка осветила окно за его спиной, а потом раздался гром. Он даже не обернулся, будто ничего не произошло, и не сводил с меня глаз.

— Кажется, будет проливной дождь. Может, это отвратит МакИнтоша от сегодняшнего визита.

— Сомневаюсь. Это всего лишь летняя гроза. Через час все закончится, — скептически сказала я.

Он так пронзительно смотрел на меня, что у меня по спине вдоль позвоночника побежали мурашки. Он был странным мужчиной, но таким харизматичным, что это затмевало все его недостатки.

— Хотите, чтобы я привела в порядок остальные полки, — нервно спросила я, избегая его взгляда.

— Вы хорошо спали сегодня ночью, Мелисанда?

Вопрос меня удивил. Его тон был беззаботным, но требовал немедленного ответа, что заставило меня искренне сказать:

— Не особо.

— Никаких снов? — спросил он тоном прозрачным, словно вода спокойного потока, что я даже позволила увлечь себя этим течением.

— Нет, этой ночью нет.

— А ты хотела их увидеть?

— Да, — импульсивно ответила я. Наш диалог был каким-то нереальным, и я хотела бы вечно продолжать его.

— Пожалуй, сны вернутся к тебе. Тишина этого места идеальна, чтобы видеть сны, — холодно сказал он. Потом вернулся за компьютер, забыв обо мне.

«Потрясающе! — униженно подумала я. — Он бросил мне косточку, словно собаке, а я была такой идиоткой, что притворилась сытой, умирая с голоду». А я действительно была голодной. До наших взглядов, до нашего полного слияния, до его неожиданных улыбок.

Я опустила плечи и принялась за работу. В тот момент я вновь вспомнила о Монике. Она кружила мужчинам голову, ловя их в сети обмана и мечты, завоевывая их внимание с непревзойденным мастерством. Однажды я спросила я, как она научилась искусству обольщения, на что она ответила: «Этому не учатся, Мелисанда. Ты либо обладаешь этим искусством всегда, либо можешь о нем только мечтать». Потом она повернулась ко мне и сладко произнесла: «Когда достигнешь моих лет, узнаешь, как это делается. Вот увидишь».

Я достигла этого возраста, став хуже, чем была раньше. Мои взаимоотношения с противоположным полом были очень редкими и длились весьма недолго. Мужчины задавали мне одни и те же вопросы. Как тебя зовут? Чем ты занимаешься по жизни? Какая у тебя машина? Когда я говорила, что у меня нет прав, они смотрели на меня, как на диковинного зверя, словно я была заражена какой-то ужасной заразной болезнью. На этом отношения заканчивались.

Я провела рукой по книге в твердом переплете. Это было роскошное издание, в марокканской коже, «Гордость и предубеждение» Джейн Остин.

— Поспорим, что это твоя любимая книга.

Я быстро подняла голову. МакЛэйн изучающе разглядывал меня сквозь полузакрытые веки с опасным блеском в черном омуте.

— Нет, — ответила я, возвращая книгу на место. — Мне она нравится, но это не моя любимая книга.

— Значит, «Грозовой перевал»? — одарил он меня неожиданной улыбкой, от которой у меня перехватило дыхание.

Мое сердце подпрыгнуло, и я едва не бросилась в этот омут.

— Вовсе нет, — ответила я, с радостью заметив твердость моего голоса. — Он не очень хорошо заканчивается. Как я уже сказала, я предпочитаю счастливый конец.

Он повернул кресло и остановился в нескольких шагах от меня с сосредоточенным выражением.

— Убежденность Остин заканчивается хорошо, ты не можешь этого отрицать, — он даже не пытался скрыть, как веселился, и я тоже увлеклась этой игрой.

— Хорошо, признаю, но ты все еще далеко. Эта книга сосредоточена на ожидании, а я не умею ждать. Я слишком нетерпелива. Я бы смирилась или изменила желание, — мой голос был фривольным, я не отдавала себе отчета, что флиртую с ним.

— Джейн Эйр.

Он не ожидал, что я рассмеюсь, а потому смущенно смотрел на меня.

Прошло несколько секунд, пока я смогла ответить ему:

— Наконец-то! Я думала, Вам понадобятся века…

Тень улыбки пересекла его хмурое выражение.

— Я должен был догадаться сразу. Героиня с грустной и одинокой историей, мужчина с тяжелым прошлым, счастливый конец после тысячи штормов. Романтично. Увлекательно. Реалистично, — теперь его губы смеялись вместе с глазами. — Мелисанда Бруно, ты хоть понимаешь, что могла бы влюбиться в меня, как Джейн Эйр в синьора Рочестера, который тоже был ее работодателем?

— Но Вы не синьор Рочестер, — спокойно возразила я.

— У меня такие же смены настроения, как и у него, — заметил он с полуулыбкой на губах, на которую я не могла не улыбнуться в ответ.

— Согласна. Однако, я не Джейн Эйр.

— Это верно. Она была однообразной, некрасивой, незначительной, — сказал он, растягивая слова. — Ни один здравомыслящий и зрячий человек не смог бы сказать то же самое о тебе. Твои рыжие волосы заметны за тысячу миль.

— Мне не кажется это именно комплиментом… — шутливо жалуясь, ответила я.

— Тот, кто заметен тем или иным образом, не может быть некрасивым, Мелисанда, — ласково произнес он.

— Тогда спасибо.

— От кого у тебя такие волосы, синьорина Бруно? — усмехнулся он. — От твоих итальянских родителей?

Упоминание моих родителей омрачило радость того момента. Я отвела взгляд и продолжила наводить порядок на полках.

— Моя бабушка была рыжей. Мои родители нет, впрочем, как и моя сестра.

Он подкатил кресло к моим ногам, вытянувшимся в попытке поставить книги. На таком бесконечно малом расстоянии я не могла не почувствовать его аромат. Таинственная и обольстительная смесь цветов и специй.

— И что делает изящная секретарша с рыжими волосами и итальянскими корнями в затерянной шотландской деревне?

— Мой отец эмигрировал, чтобы содержать свою жену и дочь. Я родилась в Бельгии.

Я старалась найти возможность сменить тему, но это было сложно. Его близость путала мои мысли, превращая их в моток, который нелегко распутать.

— Из Бельгии в Лондон, а потом в Шотландию. Всего за двадцать два года. Ты должна признать, что это, по крайней мере, необычно.

— Всего лишь желание познать мир, — уклончиво ответила я.

Я всматривалась в него. Его хмурое выражение исчезло, как снег на солнце, уступив место здоровому интересу. Не было возможности отвлечь его. За окном бушевала мощнейшая гроза. Такая же буря разворачивалась внутри меня. Мы общались с ним так естественно, спонтанно, свободно, но я не могла, не должна отвечать поспешно, не подумав, иначе я пожалею об этом.

— Желание познать мир, чтобы пропасть в этом забытом уголке мира? — скептически произнес он. — Тебе не нужно лгать мне, Мелисанда Бруно. Я не судья, несмотря на всю мою видимость.

Что-то сломалось во мне, освобождая воспоминания, которые, я думала, навсегда превратились в пыль. Я лишь раз доверилась кому-то, и это плохо закончилось, почти сломав мне жизнь. Только судьба предотвратила трагедию. Мою.

— Я не лгу. Тут тоже можно познать мир, — смеясь, сказала я. — Я никогда не была в Хайленде, мне интересно это место. И потом, я молода, еще успею попутешествовать, увидеть и открыть новые места.

— То есть ты готова уехать? — хриплым голосом спросил он.

Я обернулась на него. Тень пробежала по его лицу. Было на нем какое-то отчаяние, гнев, алчность в тот момент. Я в недоумении смотрела на него.

Он быстро повернул колеса в направлении письменного стола.

— Не волнуйся. Если ты будешь такой вялой, я сам тебя выгоню. Так ты сможешь возобновить свое путешествие по миру.

Его резкие слова были словно ведром ледяной воды, вылитой на меня. Он застыл около окна, пригвожденный к инвалидному креслу, с опущенными плечами.

— Вы были правы. Гроза закончилась. Нет возможности избежать визита МакИнтоша сегодня. Я только и делаю, что ошибаюсь. О, смотрите, радуга, — позвал он меня, не оборачиваясь. — Подойдите и посмотрите, синьорина Бруно. Потрясающее зрелище, Вы не находите? Сомневаюсь, что Вы видели ее.

— Я видела ее, — возразила я, не двигаясь. Радуга была жестоким символом того, что я не могла увидеть: цвета, это чудо, их архаическая загадка.

Мой голос был слабым, как тонкий лед, а плечи были еще более опущенными, чем его.

Он снова выстроил стену между нами, высокую, непреодолимую защиту.

А может, это я выстроила ее еще раньше.