Освобождение

Magnus Kervalen, 2020

Дзиндар – маленькое феодальное государство, предмет территориальных притязаний двух сверхдержав из-за своего расположения и природных богатств. Дзиндар хочет скинуть цепи, устав от многовековой зависимости и чужих правил. Но куда приведет ее этот путь? Вард – потомственный дзиндарский правитель и одновременно ставленник захватчиков, воспитанный в их системе и беззаветно преданный их лидеру. Какой путь он выберет для себя? Содержит нецензурную брань.

Глава вторая

С первого этажа Дома Культуры и Отдыха доносилась прилипчивая танцевальная песенка. Вошла Неверика, отворив дверь носком атласной туфельки, и музыка на несколько секунд стала громче, пока Неверика не захлопнула дверь снова. С подносом в руках она направилась в кушетке. На фигуре Неверики — невысокой, гармонично сложенной — заиграл мягкий свет исхода дня.

Вард сел, заулыбался, чтобы Неверика не волновалась.

— Попей чаю, — Неверика поставила поднос на столик, опустилась в кресло, изящным движением расправив подол своего ярко-лимонного платья. На подносе — маленький пузатый зинтакский чайник и две крохотные чашки, вазочки с орешками и традиционными зинтакскими сладостями.

Глядя, как Неверика сосредоточенно разливает чай, чуть нахмурив густые, красивой формы брови, выкрашенные в иссиня-черный в цвет парика, Вард сказал:

— Ты бы произвела впечатление на нашу мать.

Неверика взблеснула глазами.

— Одна из девочек научила меня, как правильно. Гляди, — Неверика поднялась, колыхнув подолом, взяла с подноса одну из чашек и подала ее Варду с почтительным и в то же время грациозным поклоном. Всё, что бы она ни делала, было грациозно.

— Келичтэ́, адаласы мчэр, — произнесла она со смешным добровольским акцентом.

— Сестры не называют братьев «адаласы», — рассмеялся Вард. — «Адаласы» ведь значит «отец».

Улыбка вдруг сошла с его лица. Неверика заметила это прежде, чем Вард успел вернуть своему лицу умиротворенное выражение. Вздохнув, она сняла высокий тяжелый парик, отложила его в соседнее кресло и присела с чашкой чая в ногах Варда.

— Что, Вэри?

Вард отодвинул ноги, освобождая место для Неверики.

— Там была девушка… Там, на заводе… Девушка-зинтачка. Она поприветствовала меня по-зинтакски. Сказала: «Примите мою покорность, отец правитель». И… ну, знаешь, коснулась моих ног. На глазах у Глинковского и всех добровольцев, — Вард посмотрел в чай. На темной поверхности плескалось отражение треугольных ламп из разноцветного стекла.

— Ты же не виноват, — быстро сказала Неверика. — Ты не заставлял ее кланяться и называть тебя мчэром, правильно? Никто не станет придавать этому значения. К тому же, из советников с тобой был только Кечетлек, а он уже, — Неверика сделала маленький глоток из чашки, — никому не сможет донести, — закончила она безупречным светским тоном, как будто говорила о новых веяниях в моде.

— Нэвэри! — воскликнул Вард шепотом.

Он отставил чашку на подоконник, так и не притронувшись к чаю. Из широкого окна — узорчатая решетка распахнута — открывался вид на нарядную западную стену дворца, украшенную гигантской мозаикой с аллегорическими фигурами могучей женщины-доброволки и юноши-зинтака в национальной одежде, с мотыгой на плече. Они стояли на Зинитных горах, по которым шли большие желтые буквы с излюбленным лозунгом добровольцев: «Вместе веселее!» Дворец теперь называли Пирамидой, по аналогии со столичной Пирамидой, где заседал Вершина со своими советниками. Его статуя, держащая в ладонях, у груди, пирамиду, как символ заботы обо всем ДОСЛ, возвышалась и над зданием ДКО, и над дворцом — самая высокая рукотворная точка Зинты. Обычно из этого окна Вард мог видеть только ногу статуи, упирающуюся в каменную глыбу постамента; но сейчас и ее не видать за солдатами, заполонившими площадь.

— Они, наверное, уже почувствовали смерть Кечетлека, — сказал Вард. Он произнес «они» так, что у Неверики не возникло сомнений, о ком он говорит.

— Кого бы ни прислали ему на замену, хуже Кечетлека уже не будет, — Неверика надкусила чернослив передними зубами, чуть выдающимися вперед — этот недостаток, однако, ничуть ее не портил, а наоборот, придавал шарма.

Вард сел к окну спиной. Его не покидало опасение, что за ними могут наблюдать. Говорят, у направителей есть люди, умеющие читать по губам.

— Кечетлек не был хорошим человеком, — наконец осмелился сказать он, понизив голос, — но он был сильным направителем. Что теперь будет, Неверика? Что, если следующей целью станет дворец? Или ДКО? Такой взрыв не устроить лишенцам. Его должен был направить кто-то умеющий совладать с Потоком. И так близко к зиниту! Не каждый направитель способен преодолеть блокирующий зинитный фон.

— Считаешь, среди повстанцев есть направители? — у Неверики загорелись глаза. — Наконец-то появились зинтаки, чувствительные к Потоку? А что, такое уже было, ты мне сам рассказывал!

— Это было в седой древности, и это был всего один — один, Нэвэри! — зинтак, — возразил Вард. — Те, что запустили взрыв на заводе, не зинтаки.

Вард и Неверика посмотрели друг на друга. Никто из них не произнес ни слова, но оба поняли, что это значит — для Зинты, для них самих.

— Вершина уже давно говорит о войне с Державой, — упавшим голосом сказал Вард.

— Ты донесешь о своих подозрениях?

— Я обязан доносить о любых подозрениях.

Надолго воцарилась тишина.

— Тебе не придется справляться с державцами в одиночку, — нарушила молчание Неверика. — Столица пришлет нам помощь. Больше солдат, может, больше направителей… — она хотела утешить, но сразу же осознала, что сделала еще хуже.

— Я боюсь, Нэвэри, — прошептал Вард. — Я как будто в осаде. Я зинтак для добровольцев — и пермэри, чужак, для зинтаков. Я чувствую себя самозванцем. Как будто занял чужое место, захватил то, что было предназначено не для меня, и теперь вынужден каждый день, каждую минуту притворяться кем-то другим. И что в конце концов моя ложь откроется… Я знаю, не мое дело сомневаться в решениях Вершины. Но я не понимаю, почему он отдал в мое распоряжение целую страну. Я же до последнего… Я до последнего не подозревал, что́ он для меня готовит. И мне сейчас кажется… — Вард оборвал свою мысль. — У меня опять это случилось. Утром на заводе. Воспоминание о том покушении.

Неверика привлекла его к себе.

— Ты бы все-таки поговорил с нашей Восстановительницей Счастья. Совершенно необязательно рассказывать ей всё.

Вард покачал головой.

— Это просто воспоминание. Такого уже давно не было, — он потрогал кончиком пальца желто-фиолетовый аметрин в ожерелье Неверики. — Я кое-что нашел в горе на заводе. Кулон. Странный…

— Что может быть странного в кулоне? — Неверика отстранила Варда за плечи и с беспокойством вгляделась в его лицо. — Скажи мне, что ты не снял его с мертвеца, — сказала она с абсолютно серьезной миной, но как только губы Варда тронула улыбка, Неверика не выдержала и прыснула сама.

— Нехорошо шутить над этим, — поспешно сказал Вард. — Ты не видела… Эти люди, эти бедные, ни в чем не повинные люди умирали так… страшно, Нэвэри. Они так кричали… Я до сих пор слышу… Им было нечем кричать, но они все равно кричали…

Неверика чуть встряхнула его за плечи.

— Кулон. Мы говорили о кулоне, помнишь? Живо показывай! Ты же знаешь, я человек искусства, мне положено сходить с ума по украшениям.

Усилием воли Вард отогнал от себя воспоминания о взрыве. Он протянул Неверике шкатулку и, сделав глубокий вдох, открыл крышку. Неверика ахнула.

— Как красиво, — прошептала она.

— Красиво? Тебе не кажется, что это… странно? — на этот раз Варду не пришлось бороться с тошнотой, но ему по-прежнему было неприятно, почти до боли, смотреть на форму, обхватывающую искристо-фиолетовую пирамидку.

Неверика вытащила кулон из шкатулки и положила себе на ладонь, чтобы рассмотреть получше.

— Это как… глаз, — пробормотала она, проводя пальцем по зинитной оправе. — Как зрачок. Или как сердцевина цветка… Или яичный желток. Но только… край, или края… без середины, — она подняла кулон за цепочку. Пирамидка закачалась, вспыхивая мириадами искорок. — Это же ндар, верно? Ваш зинтакский камень?

Вард положил подбородок Неверике на плечо.

— Ты когда-нибудь видела, чтобы люди создавали нечто подобное? Ведь зинит, — он коснулся зинитной оправы, — не мог принять такую форму сам по себе. Эту форму придал ему тот, кто изготовил этот кулон. Кем бы он ни был…

— О, конечно же, он был зинтаком, — убежденно заявила Неверика. — Имя этого камня в самом имени вашей страны, так? И я до сих пор вижу на улицах женщин с серьгами и браслетами из ндара. Наверняка это какой-то зинтакский… амулет или что-то в подобном роде, — Неверика накинула цепочку на шею Варду. — Тебе идет.

Первым порывом Варда было скинуть ее с себя, но как только он коснулся кулона, желание исчезло. Он сжал в руке прохладный камень. На мгновение ему показалось, что пирамидка едва заметно пульсирует в ладони — Вард отдернул руку.

— Если бы я была зинтачкой, я бы сказала, что это добрая примета — найти старинный зинтакский амулет в Зинитных горах. Значит, Зинта принимает тебя за своего, — проговорила Неверика с комичной торжественностью.

— Если бы я не знал тебя, добруга Культсоветница, я бы сказал, что твое увлечение местной культурой непозволительно для доброволки и заведующей ДКО.

Неверика смерила его насмешливым взглядом.

— Ах, умоляю, добруг Замвершина, не доноси на меня Хранителям Счастья! — заломила она руки.

Ее блестящие черные глаза смеялись, но Вард почувствовал, что Неверика сердится.

— Я вовсе не хотел обидеть, — сказал он примирительно, — но задача представителей ДОСЛ — нести передовые добровольские идеи народам, недавно примкнувшим к Объединению, а не погрязать в туземных традициях, давно отживших свое. Нэвэри, — Вард нерешительно прикоснулся к ее руке, — я просто за тебя волнуюсь.

— Что, думаешь, Ксамоктлан самолично примчится в Зинту, чтобы наказать меня за неподобающий интерес к культуре покоренного народа? — наморщила Неверика свой длинный тонкий нос. — Брось, Вэри. У Ксама и без меня есть кого хватать и допрашивать. Не веришь же ты, что все это время он сидел без дела и томился от неразделенной любви?

— Не хочу, чтобы он опять тебе навредил, — тихо сказал Вард.

Неверика встала, одарив его ослепительной улыбкой.

— С такими всемогущими покровителями в высших кругах — мне ничто не грозит, — она склонилась над Вардом, взяла в ладони его лицо. — Скажи-ка, представитель ДОСЛ, образец для подражания всех зинтакских добровольцев, — когда ты прекратишь отказываться от моих работниц и работников? Я говорю совершенно серьезно, Вэри. Воздержание опасно для здоровья, как физического, так и душевного. И сколько мне еще врать в отчетах для столицы?

Вард еще не успел придумать оправдание, как Неверика уже его отпустила.

— Что же мне с тобой делать?.. — покачала она головой. — Отдыхай, Вэри. Попей чаю… Скоро пришлю тебе ужин. Полагаю, сегодня ты с полным правом можешь поесть в нездоровом одиночестве, — она чмокнула его в лоб, стерла большим пальцем след от помады и вышла, качнув подолом своего платья-трапеции. В комнате остался пряный запах ее духов.

Вард откинулся на мягкое изголовье кушетки. Прошло время, прежде чем он осознал, что все еще изображает улыбку, которую натянул на себя ради Неверики. Вард с силой провел ладонями по лицу. Неверика о нем беспокоится. Он не хотел, чтобы она беспокоилась. Не стоило рассказывать о приступе, что случился с ним сегодня во время взрыва — воспоминаниях о том, другом взрыве, изменившем всё. Неверика — единственный человек, с которым Вард мог говорить откровенно… и все же нет, с ней тем более нельзя говорить откровенно. Ради нее самой, ради ее собственного душевного покоя. Пусть Неверика думает, что с ним все в порядке.

Вард вспомнил, как впервые увидел Неверику на сцене столичного Дворца Доброй Воли. Это была опера, закрытое представление для направителей из высшего эшелона власти и избранных лишенцев. Вард никогда раньше не слышал оперы. Он сидел в полумраке ложи рядом с Вершиной — тот держал руку на бархатном бортике совсем рядом с рукой Варда. Подаваясь к нему, Вершина шепотом объяснял, почему песни со словами — удел малообразованных масс, а здесь, в опере, знатоки наслаждаются красотой самого голоса; указывал на кого-то в зале и называл имена — знаменитостей и вершителей судеб. С лица Варда не сходила почтительная полуулыбка. Он сидел прямо, не опираясь на спинку кресла, жесткий воротничок формы телохранителя резал подбородок, Вард сдерживал дыхание, но все равно ему казалось, что он дышит слишком громко. Вард не осмеливался обернуться к Вершине. Он был уверен, стоит ему посмотреть на Вершину — и взгляд выдаст его с головой; поэтому он не отрываясь, широко раскрытыми глазами смотрел на сцену, где в столбе искусственного света блистала Неверика Яхонтова, дочь председателя Добровольного Объединения Писателей и любимица правителей ДОСЛ. Вершина сказал: «Она твоя сестра». Ее голос взмывал и переливался под расписным потолком Дворца Доброй Воли, как будто повторял помпезную лепнину и прихотливые узоры отделки, и всё это: гроздья причудливых плодов и цветов на колоннах, аллегорические фигуры на потолке, лампы из цветного стекла, пестрота нарядов публики и драгоценности в их париках, ароматы духов и дыхание Вершины на щеке Варда — звучало голосом Неверики.

После представления Вершина повел Варда за кулисы.

— Вардос, мой телохранитель, — Вершина подтолкнул Варда к Неверике. — Он тоже сын твоей очаровательной матери.

— Счастлива познакомиться, — сказала Неверика неожиданно глубоким грудным голосом, совсем отличным от того неземного, что вился под потолком концертного зала. Неверика улыбнулась Варду безупречной приветливой улыбкой, и вся она была безупречна — от высокого иссиня-черного парика, сверкающего лаком, до глянцево-синих, маленьких, как у куклы, туфель. А Вард из последних сил делал вид, что с ним все в порядке.

Кажется, Неверика пыталась его предупредить о намерениях Вершины. Вард помнил смутно: тот вечер вошел в его память вспышками искусственных огней, сумраком ложи, запахом духов, чередой знаменитых лиц и знаменитых имен, пением Неверики, ликующим, отчаянно-печальным в этом ликовании — и ладонью Вершины на руке Варда, взглядом его пронизывающих глаз, его голосом.

После, уже здесь, в Зинте, Неверика призналась как-то раз, отчего не побоялась тогда говорить откровенно — говорить против самого Вершины. «Ты показался мне таким юным, — сказала она, посмеиваясь над самой собой, — таким… безобидным, и… чистым, и беззащитным, что я… Мне стало жаль тебя. Я подумала, что просто обязана тебя предостеречь». Странно. Вершина тоже его жалел — не говорил вслух, но в его взгляде сквозила эта досадливая жалость, от которой Вард чувствовал себя униженным, каким-то ущербным, недостойным внимания этого великого человека. Прощаясь с ним, Вершина сказал: «Тебе будет лучше дома, Вардэк. Боюсь, ты не выдержишь того, что произойдет в столице», — и опять в его взгляде, в его ласковом голосе сквозила эта жалость, как будто у Варда недоставало чего-то важного — того, чем обладал сам Вершина и, конечно же, Ксамоктлан.

Это было после взрыва у отцовского дворца. Бомбист покушался на жизнь Вершины, но взрывом убило отца Варда. Вершина сказал, бомбист неверно направил Поток. Вард навсегда запомнил его лицо — совсем молодой парень, солдаты-добровольцы оттащили его со ступеней, и больше Вард его не видел. Вершина сказал, бомбист покончил с собой раньше, чем его успели допросить.

Вард лежал в отцовской комнате в недавно перестроенном Дворце Культуры и Отдыха — раньше то был павильон для любимых наложниц. Вершина сидел у его постели, и Варду нравилось лежать так, окруженным всеобщей заботой, хотя он уже полностью восстановился после взрыва. Вард подозревал, что ради него Вершина захватил слишком много Потока: тело Варда излечилось сразу же, прямо там, на ступенях дворца, а Вершина теперь избегал использовать Поток даже для того, чтобы включить новости на ретрансляторе. Варду нравилось вспоминать об этом. Он так боялся возвращаться в родную Зинту — возвращаться к отцу; Вард даже предположить не мог, что именно эти дни он будет вспоминать чаще всего. Отец встретил его с распростертыми объятиями. Он так переменился. Он гордился сыном — так непривычно было чувствовать, что оправдал отцовские надежды. Варду было стыдно за свои мысли, но частенько он думал: как же славно, что отец стал случайной жертвой того покушения — умер гордым отцом телохранителя самого Вершины, прежде чем начал задумываться, для чего направителю телохранитель-лишенец. И если б Вершина не притянул тогда к раненому Варду столько Потока, если б не успел восстановить его тело прежде, чем Вард истек бы кровью, Вард и сам бы умер гордым телохранителем самого Вершины — и никогда не узнал бы о перевороте в столице. О резне в Пирамиде, когда Ксамоктлан с другими заговорщиками перебил четверых из Пятерых, их помощников и всех направителей, кто отказался признать Вершину единовластным главой ДОСЛ, об арестах, казнях и ссылках, что последовали за возвращением Вершины в столицу, и о новых покушениях на Вершину, за которыми каждый раз поднималась волна новых арестов и казней. Вспоминая тот вечер во Дворце Доброй Воли, Вард не мог не думать, что добрая часть тех, на кого Вершина указывал ему тогда, ослеплена или брошена в разлом, а другая сгинула в «добровольных общежитиях» на окраинах ДОСЛ. Вершина как всегда был прав, когда говорил, что Варду не место в столице. Назначение Варда на пост Замвершины в Зинте — не опала, а спасение. В этом Вард не сомневался. В конце концов, Вершина всегда желал ему только добра. И теперь, в эти неспокойные для Зинты времена, задача Варда — оправдать его доверие.

Вард неосознанно сжал кулон, который так и не снял. «Будь смелым, будь сильным, — вспомнился ему совет, услышанный давным-давно. — Но самое главное, будь добрым. Это труднее всего, и у тебя это есть. Не позволяй никому это отнять».