777

Irina Zheltova, 2023

Офицер ФСБ Марков, актер по призванию, расследует загадочное исчезновение пассажирского боинга, летевшего из Малайзии в Китай. Необъяснимое появление самолета в небе над Новой Землей, попавшее на радары, вынуждает Маркова отправиться на закрытый архипелаг в сопровождении победителя Битвы экстрасенсов, предсказавшего трагедию боинга двумя годами ранее. Однако уже на месте герои сталкиваются с таинственными экспериментами, проводимыми на давно заброшенных ядерных полигонах. Ответы они получат, лишь спустившись на дно Ледовитого океана.Параллельно развивается история пассажиров исчезнувшего самолета, среди которых – всемирно известный писатель и прошедший горячие точки спецназовец. Во время полета с боингом начало происходить что-то странное – салон залил яркий свет, а весь экипаж внезапно исчез. Удастся ли пассажирам посадить самолет? И где они окажутся, когда все-таки приземлятся?

I

.

MH

370

Он стремился ко мне, я была его сном.

Каждый день мне навстречу, презрев свою боль,

Выходил он, ломая вселенский закон,

Что гласит: меж такими преступна любовь.

Он рассказывал морю о чувствах своих,

То, волнуясь, смеялось, шипя у колен.

Ветер выл: «Ты ослаб, ты не сможешь, старик,

Завладеть ее телом и взять ее в плен».

Но безумец не зря появился на свет.

С новой сетью он вышел в затерянность зла

И добился меня после столь долгих лет.

Но он был стариком, а я рыбой была.

— Что скажете, Алексей?

Тот медленно и натужно пожал плечами, не отходя от огромного, практически от пола до потолка, окна, не так давно облеченного в желанный пластик. Что он мог сказать? Он мало что понимал в поэзии и никогда ею не увлекался. Начиналась метель, и сухие снежинки кололи стекло своими крошечными остриями, вдребезги разлетаясь в безумном морозном вихре и оседая гладким и хрустящим полотном под ногами укутавшихся прохожих. Алексей коснулся лбом прохладного стекла и прикрыл глаза — за девять часов полета ему не удалось отключиться ни на минуту, а в аэропорту сразу раздался звонок из управления, и теперь Эдуард Николаевич вместо того, чтобы коротко озвучить задание, зачем-то декламирует чьи-то второсортные стихи. Ну или кажущиеся второсортными. Не Лермонтов. Даже не Пастернак.

— Любите зиму? Хорошо, вот Вам про зиму. Только называется отчего-то «Шахматы». Хм… почему бы…

Ядом, белым ядом

Сыпет снег в бокалы.

Мне с тобой отрада,

Зимняя усталость.

Жизнь мне не помеха,

Смерть равно милее.

Летом — всё утеха

Тем, кто не стареет.

На доске фигуры

Обратились в лица.

Смерть сидит понуро —

Черная девица.

Не мигая, смотрят

Лица ледяные,

А зима проходит

В залы молодые.

Маски не снимают

И молчать не смеют;

Лето обнимает,

Снова гнется шея.

Я их не страшуся:

С смертью осмелела.

Лето снова в устье,

Кожа загорела.

Бродят бесконечно

По доске фигуры.

Смерть, зима и вечность —

Жизни абажуры.

— Эдуард Николаевич, Вы меня вызвали на поэтический утренник? Я бы предпочел пойти домой и выспаться после утомительного перелета…

— Да-да, Алексей, непременно. Вот только для начала Вам надо привести в чувство Вашего будущего напарника по заданию. Кажется, он немного перебрал и валяется сейчас в баре на Чистых прудах. Вам придется забрать его оттуда и привезти в управление, а уж потом я обязательно почитаю стихи вам обоим. Кажется, Марков любит это дело… Ну же, Алексей, ну не могу же я послать туда старлейта или отправиться туда сам!

Алексей прикрыл уставшие глаза ладонью и тихо вздохнул: еще вчера они бродили с Лизой по мучимому ветрами Токио и обсуждали М-теорию, а уже сегодня он должен ехать месить зимнюю грязь куда-то на Чистые пруды за каким-то очередным алкоголиком от управления. Черт бы побрал эту страну с ее спивающимся населением! Он потер лоб пальцами и кивнул.

Его изящный серебристый рено успел покрыться хрупкой корочкой: метель завершалась уже ставшим привычным для декабря ледяным дождем. Алексей поскользнулся на тонких и гладких подошвах осенних туфель и едва не рухнул лицом в грязный московский снег. Он снова чертыхнулся и рванул ручку двери. На дорогах опять были пробки. Каждый день круглые сутки на дорогах этой проклятой Москвы творится невесть что: Москва не работает, Москва беспрерывно стоит в пробках. Непривычная к русским морозам европейская машина заводится не сразу, Алексей роняет голову на руль и пытается снова и снова. Наконец, в тишину врывается слабый стон мотора — его уже давно не заряжали, а в этой дикой стране не найти ни одной зарядной станции. Алексей заскрипел зубами, надеясь, что батареи хватит на поездку до Чистых и обратно. Несмотря на только что прошедшую метель, на дорогах и тротуарах на смену приятной белизне явилось мерзкое коричневое месиво: вместо гранитной крошки, применяемой повсеместно в Европе, эти дикари продолжали сыпать на шоссе и тротуары химические реагенты — дешевые, но безнадежно портившие обувь и шины и превращавшие город в темный чан с противной жижей на дне. Не успел Алексей сделать и нескольких шагов по родной столице, а на ботинках уже выступила соленая белая кромка. Он со злости вжал педаль газа прямо в пол и рванул к Чистым, до которых и было-то всего минут пять езды от Лубянки.

Возле бара прохаживалась пара человек в штатском, и Алексей презрительно хмыкнул: Эдуард Николаевич никак не мог отказаться от замшелых методов КГБ и продолжал пасти своих сотрудников. Интересно, за самим Алексеем они тоже следили? Бар был крошечным и располагался в подвальном помещении прямо возле грязных и мелких луж, все еще по привычке гордо называемых «прудами» да еще и «чистыми». Он скривил губы, хлопнул дверцей и, осторожно перепрыгивая ледяную шугу, подбежал к ступенькам, отряхнулся и прислушался: в баре слышались чьи-то полуистеричные пьяные выкрики. «Напарничек!» — пробормотал Алексей и принялся спускаться.

В кружевном белье ходила —

Походи-ка, походи!

С офицерами блудила —

Поблуди-ка, поблуди!

Чей-то голос ревел в глубине бара. Алексей распахнул дверь и впустил внутрь струю промозглого ледяного воздуха. В баре было пусто, лишь за стойкой виднелся одинокий измученный бармен, да на стуле перед ним сидел, точнее уже полулежал единственный их посетитель, продолжавший кричать во всю глотку:

Гетры серые носила,

Шоколад Миньон жрала,

С юнкерьем гулять ходила,

С солдатьем теперь пошла?

Алексей тихо подошел к нему и похлопал по плечу:

— Ну все, все, завязываем. Пора домой.

— Ты еще кто такой? — заорал тот, повернувшись к Алексею.

— Не узнал что ли? Не будешь впредь так напиваться. Лешка я Муров, не узнаешь друга своего что ли? Все, пошли отсюда, — и он грубо подхватил Маркова под мышки и поволок к двери. От него разило дешевым коньяком, и на Алексея накатил приступ тошноты, он слегка отстранился от «напарника» и вытолкал его из бара. Тот же продолжал орать:

Ветер хлесткий!

Не отстает и мороз!

И буржуй на перекрестке

В воротник упрятал нос.

— Хватит, хватит, я уже понял, что Вы любите Блока, — устало и с легким презрением в голосе заметил Алексей, вновь заводя мотор.

Марков рухнул на пассажирское сиденье и уронил голову на колени, что-то бормоча. Алексей развернул рено и рванул уже было по направлению к Мясницкой, но тут Марков резко выпрямился, сверкнул на него абсолютно трезвым взглядом и схватил руку, сжимавшую руль:

— Останови!

От неожиданности Муров ударил по тормозам, и автомобиль замер прямо посреди проезжей части.

— Я сейчас, — буркнул Марков, намереваясь выйти, но Алексей схватил его за рукав и развернул.

— Быстро же Вы протрезвели, — удивленно усмехнулся он.

— Я не пьян. Так, куртку коньяком сбрызнул для запаха.

— Тогда к чему был весь этот спектакль?

— Ну так я же на театральном учусь, надо же где-то практику получать! — рассмеялся Марков и, хлопнув дверью, отправился куда-то по направлению к видневшейся неподалеку Меньшиковой башне.

Муров вздохнул и зашагал следом: даже если Марков был трезв, упускать его из виду было нельзя. Актеришка, мать его за ногу! Тоже мне Шерлок Холмс! И с этим человеком управление хочет связать его узами напарничества!

— Ну а если серьезно — что Вы делали в баре, если не пили?

— Работал, — не оборачиваясь, бросил Марков. — Кухарчук разве не ввел Вас в курс дела?

Муров замолчал и слегка замедлил шаг. Марков развернулся, улыбнулся и махнул ему рукой:

— Да он и мне ничего не сказал, по правде говоря. Я сам раскопал. Захотелось поскорее со всем развязаться и в отставку подать.

— Голливуд зовет?

— Да вроде того, — рассмеялся Марков и, вдруг завидев пересекавшего ему широким шагом дорогу священника в темной рясе с кромкой засохшей грязи по краям, крикнул:

— Батюшка! Постойте, я к Вам!

Муров устало выдохнул и направился следом, держась на почтительном расстоянии, но не упуская коллегу из виду.

Походка Маркова изменилась в считанные секунды: он принялся спотыкаться, горбился, смотрел по сторонам осоловелыми глазами, а охрипший голос его вновь приобрел ту пьяную интонацию, с которой он еще в баре декламировал Блока. Слегка покачиваясь, он подошел к ожидавшему его священнику и бесцеремонно полез обниматься, что-то любовно бормоча ему на ухо и обдавая ароматом коньяка. Алексей едва мог сдержаться от смеха и принялся усиленно щипать себя за ладонь, чтобы только не расхохотаться.

— Святой отец! — медленно зарычал Марков. — Меня зовут Павел, и я грешен, очень грешен! — он уткнулся священнику в плечо и затрясся от убедительных рыданий.

— Да-да, сын мой, я это вижу, — усмехнулся священник и постарался отстраниться от кающегося грешника.

— А, нет, я не то имел в виду. Это я так, отдыхаю, это же не зазорно, Христос сам разрешил нам выпивать. Он так и сказал: сия есть кровь моя. Кровь! Вот как Христова кровь в голову дает, ух! — и он ухватился за священника, чтобы не упасть.

— В чем же Вы тогда хотите покаяться? — устало спросил иерей, поддерживая Маркова под локоть.

— В богохульстве, святой отец! Бабушка водила, водила меня в храм, хотела, чтобы из меня человек вырос, а из меня что выросло? Вот! — он принялся копошиться у себя за пазухой и, наконец, извлек оттуда небольшой серебряный крест на толстой цепочке. — Вот каков я! — и изо всех сил дернул цепочку, она лопнула и осталась в его ладони, а крест утонул в грязной шуге у них под ногами. — Оп-па! Утопили Христа, — осклабился Павел.

Священник побледнел, сел на корточки, закатал рукав стеганки и принялся ощупывать ледяную грязь в поисках упавшей святыни. Наконец нашел его, старательно обтер о полу рясы и протянул Маркову. Тот помотал головой:

— Бог ваш — простой проходимец и обманщик. Заявил, дескать, блаженны алчущие и жаждущие правды, яко тии насытятся. Ну и? Где?

— Что где?

— Правда эта ваша где? Где она, я спрашиваю?! — он топнул ботинком по асфальту, и тысячи грязных брызг разлетелись во всех стороны, оседая на рясе терпеливого священника и даже на новых брюках Мурова.

— Раз Вы верите в Христа, Вы уже ее обрели…

— Нееет, дудки! Нету в твоем Христе никакой правды!

— Если бы это было так, Вы бы не пришли за ответами ко мне, а продолжали бы напиваться в баре. Но ведь истина не в вине, верно ведь? Иначе что Вы здесь делаете? И кто Вам мешал снять с груди крест, не устраивая из этого шоу, а тихо, спокойно, без публики?

— Уж больно складно ты говоришь…аж тошно. Да только кому ты служишь? Тому, кто создает людей слепыми, чтобы потом публично их исцелить? Это в этом-то фокуснике правда заключена?

— Где бы она не была заключена, — примирительно произнес иерей, — лично Вы ищете ее именно тут. И она Вас возмущает до глубины души. Ну так ведь Вам никто не обещал, что правда будет удобной и элегантной, на то она и правда, чтобы ни с кем не считаться.

— Предлагаешь мне смириться и броситься целовать пятки шизофренику, который нормальных людей наказывает слепотой, а разных разбойников в рай за собой тащит?

— Бьюсь об заклад, будь Вы разбойником, Вы рассуждали бы иначе.

— Да-да-да, осталось только Гумилева процитировать:

И умру я не на постели

При нотариусе и враче,

А в какой-нибудь дикой щели,

Утонувшей в густом плюще,

Чтоб войти не во всем открытый

Протестантский прибранный рай,

А туда, где разбойник, мытарь

И блудница мне крикнут: «Вставай!»

Так что ли? А вдруг я праведник и не хочу слепнуть ради славы этой вашей Христовой?

— Были бы Вы праведником, Вы бы с радостью согласились ослепнуть ради того, кого любите всей душой. Разбойник Вы. И да, эти строки Гумилев именно про Вас написал. У Вас в рай не прямая дорога, а извилистая. Вы не раз еще сюда придете и не раз крест с груди сорвете и прилюдно его тут бросите. А потом ночью приползете сюда один и языком лужу эту вылакаете, чтобы только крест найти и снова его надеть. Так Вас Христос за собой и тащит… И притащит, будьте уверены.

Марков опустил глаза и сжал кулаки. Алексею издалека показалось, что на глазах у него выступили слезы. Он вдруг сложил ладони лодочкой, намереваясь, вероятно, просить у священника благословения, как вдруг со стороны башни раздался чей-то крик:

— Гриш, ну где ты там? Мы тебя потеряли! Околели уже ждать! Сходил ты в сортир или нет?

— Да, да, бегу! — откликнулся иерей, подобрал рясу и, кивнув Павлу, побежал к башне, перепрыгивая лужи.

Алексей и Павел сделали несколько шагов вслед за ним и увидели у самого входа в башню несколько человек — с камерами, прожектором и рупором, в который, вероятно, зовущий и кричал.

— Что это, а? — пробормотал Марков, указывая побелевшим от холода пальцем в сторону группы людей.

— Кино, видно, снимают, — пожал плечами Алексей. — То-то мне лицо этого священника знакомым показалось. Я уже его видел в каком-то сериале.

— Что все это значит?! — закричал Павел.

— Успокойся. Ты развел его, а Гриша этот развел тебя. Это всего лишь актер, а ты крест с рубахой рвать.

— О, Господи! — выдохнул Павел и закрыл ладонями лицо.

— Пойдем, Эдуард Николаевич уже наверняка рвет и мечет.

Они медленно побрели назад к серебристому рено. Павел загребал носками ботинок темную жижу и тихо всхлипывал.

— Что это еще за машина у тебя такая странная? — хмуро спросил он, с подозрением осматривая блестевший хрустальной корочкой автомобиль. — Бензобака совсем не видать.

— Это электромобиль, заряжается от сети. Тут в России с ним жутко неудобно — зарядить могу его только дома, никаких общественных станций не предусмотрено. Вот и сейчас батарея почти на нуле, до дома бы доехать как-нибудь…

— Да ты буржуй! — захохотал Павел и опустился на переднее сиденье.

Мимо промчался бронированный джип и обдал аккуратный рено Алексея волной густой грязной шуги, слегка задев и его самого. Он топнул ногой, пытаясь стряхнуть темные капли, и скривился:

— Нет, жить тут больше совершенно невозможно. Это какой-то Содом.

— Ты никак валить удумал? — хохотнул Павел. — Тебя повяжут быстрее, чем ты приблизишься хоть к какой-нибудь границе.

— Да это государство ни на что больше и не способно, кроме как убирать неугодных.

— Постой, как ты сказал? Это государство? Я не ошибся? Ты серьезно что ли мотать отсюда решил?

— А как здесь жить-то можно? Карлик развел тут диктатуру, кругом своих марионеток расставил, а сам на Запад смотрит и облизывается. И народ вазелин тоннами закупает притом, что живут, как бомжи последние. И еще что-то о национальной гордости лопочут, а сами быдло быдлом….

— Останови машину, — сухо бросил ему Павел, даже не повернув головы. — Я пешком дойду, тут недалеко.

— Что еще за глупости?

— С либеральным лакеем делить одно пространство не намерен. А ну останови! — и Марков на ходу распахнул дверцу, намереваясь выскочить на полной скорости прямо на мостовую.

Алексей резко ударил по тормозам.

— Хорошо, извини, я как-то не подумал, что ты можешь быть иного мнения, когда завел разговор об этом. Прекращай и полезай назад в машину. Время только потеряем. Все равно нам работать вместе…

— Попрошу у Кухарчука другого напарника. Или пускай отстраняет. С тобой я работать не стану.

— Хорошо, пусть так, но сейчас он вызвал нас обоих, поэтому полезай, а после разберемся. В конце концов, мы взрослые люди.

Павел еще немного помялся, меся грязь массивными ботинками на толстой рельефной подошве, потом, наконец, махнул рукой и вновь опустился на сиденье.

— Ну наконец-то! — закричал Эдуард Николаевич, когда они оба вошли, наконец, через несколько минут в его кабинет. — Давайте садитесь-ка оба и послушайте, — он взял со стола какую-то тетрадь и вновь принялся декламировать:

Предзакатное небо Сибири:

Клочья ваты в застывшей крови.

Стрелы птиц, опаленные дыры,

Люди в масках беспечной любви.

Стены света и злости меж ними.

Люди бьются, пытаясь найти

Двери в счастье, чтоб выжить иными,

Но и с прежних дорог не сойти.

В кровь кулак, люди плачут, смеются,

Смерти стены не преодолеть.

Люди тянут свой крест безрассудства

Мимо сплетен, чтоб песен не петь.

Но когда-нибудь храбрый безумец,

Кулаком погрозив небесам,

В стену сердце швырнет без раздумий

И в пролом гордо ринется сам.

Он мечтал бы увидеть там солнце,

Силуэт в предзакатном огне,

Яркий трепет свечи на оконце

И сплетение гибких теней…

Одинокое сердце дымилось.

Но, лишь стадным законам верна,

Птицей Фениксом ввысь устремилась

За проломом другая стена.

— Чьи это стихи? — спросил Павел, пытаясь заглянуть в тетрадь, которую Кухарчук тут же шумно захлопнул и убрал в ящик стола.

— Ну, как они вам?

— Он с утра уморил уже меня этими непонятными стихами, — устало проворчал Алексей. — Вы же, кажется, обещали мне поскорее приступить к делу. Я с ног валюсь от усталости.

— Ну да, Муров. Тогда оставим пока стихи и перейдем к делу. Итак, МН370.

— О, боже! Опять?! — вскрикнул Павел и попытался скрыть зевоту. — Ну закрыли же уже дело, обнаружили же летом обломки у Реюньона…

— Марков, заканчивай с этим спектаклем, ты же уже сунул нос в засекреченную документацию и, если я не ошибаюсь, именно для этого и отправился в бар, так ведь? Ты ведь не любитель ни баров, ни выпивки. Побыстрее развязаться со всем хочешь и в отставку подать?

— Эдуард Николаевич…

— Знаем, знаем, все знаем. Друг, да я же не против. МН370 на твоей совести. Закроешь дело — и хоть в Большой театр иди по сцене в лосинах скакать… А теперь бери Мурова и занимайтесь.

Алексей наклонился вперед и положил ладони на стол Кухарчука:

— Товарищ полковник, Вы, кажется, забыли обо мне. Я-то свой нос в засекреченное дело не совал и вообще последние недели провел в Японии…

— Где? — задохнулся от возмущения Марков. — Ты же не выездной, как и я. Как тебя выпустили-то?!

— Так, стоп, — прервал его Кухарчук. — Об этом поговорите потом, если Алексей сочтет нужным. А теперь коротко о вашем задании. Ты ведь знаешь про рейс МН370? — и он повернулся к Мурову.

— Слышал, — кивнул тот. — В июле у Реюньона нашли обломки, дело закрыто.

— Закрыто, да не закрыто. Если кто-нибудь из вас когда-нибудь летал на боингах 777 и если бы вам довелось увидеть фотографии обломков… впрочем, Марков их уже видел. Что скажешь?

— По официальной версии на берегу был найден обломок флаперона боинга 777. Хотя при этом ни одно фото обнародовано не было. Из наших источников нам все же удалось добыть пару фотографий, вот они, — он достал из-за пазухи две мятые карточки и положил их перед Муровым.

— Тебе кто разрешал брать их с собой? Это же вещдоки, Марков! Ты под суд пойдешь! — завопил Кухарчук, наблюдая эту сцену.

— Спокойно, Эдуард Николаевич, я сделал себе копии. Оригиналы по-прежнему у Вас в сейфе…

— Лестницы, чемоданы какие-то… ничего не понимаю, — пробормотал Муров, разглядывая фото.

— То-то и оно. Лестницы, чемоданы, обломки корпуса, даже штурвал вот — скорее всего к берегу прибило останки затонувшего катера или яхты. Но никак не самолета. А дело при этом Малайзия взяла и закрыла. И Китай радостно поддакнул. А боинга как не было, так и нет. Как в воду канул, всё, — и Павел развел руками.

— Мы-то тут причем? Уж не боинг ли мы будем искать? — прищурился Муров, снова беря в руки фото.

— Ага, — радостно кивнул Павел. — После того, как борт пропал с радаров и перестал отвечать диспетчеру, о нем несколько часов ничего не было слышно, притом, что телефоны у большинства пассажиров работали — и это подтверждают их родственники, беспрестанно им звонившие. Если самолет рухнул, то как могли продолжать работать телефоны? У них что, у всех были старые неубиваемые модели? — и Павел расхохотался.

— Продолжай, — бесстрастно произнес Алексей.

— Последние, кто видели этот рейс, были наши военные на полигоне Новой Земли, где как раз в то время проводилась учебная проверка. Радар засек неизвестный борт, который не ответил ни на один запрос…

–…и они его благополучно сбили?

— Нет, они же заметили, что рейс был пассажирским и летел отчего-то в сторону Арктики. После уже, когда стало известно про малазийский боинг, информация с Новой Земли и дошла до нас…

— Хм, за годы работы в ФСБ я, конечно, привык ничему не удивляться, но, простите, где Китай и где Новая Земля? Как этот борт туда-то занесло? И на чем, что интересно? Вместо топлива — на святой тяге добрались?

— На все эти вопросы ответы так и не были найдены. Над разгадкой придется еще основательно поработать.

— Все это прекрасно, но мы-то тут причем? Ну пусть даже все произошло так, как и было объявлено, и рухнул боинг не в Индийский океан, а в Северный ледовитый…

— Рухнул ли? С Новой Земли тогда целую группу на поиски отрядили. Не нашли ровным счетом ничего. Самолет, как и в прошлый раз над Китаем, просто пропал с радаров. Словно в воздухе испарился…

— Так, и что требуется от нас? Организовать квантовые поиски в параллельных историях? — и Алексей устало улыбнулся.

— В этом деле много вопросов и необъяснимых вещей. В конце концов, почему его решили закрыть, так и не найдя самолет? Почему он развернулся и полетел над Россией? Как ему хватило топлива? И, самое главное — куда он пропал?

— За прошедшие два года наше доблестное ФСБ так и не сумело ответить ни на один из поставленных вопросов?

— Мы не лезли, пока расследование вел Китай, — продолжил Кухарчук. — А теперь и они положили дело на полку. В конце концов, это вопрос государственной безопасности — рейс пропал над территорией нашей страны…

— Но ведь пассажирский рейс, не военный!

— Он мог быть захвачен террористами…

— С момента его исчезновения прошло уже почти два года!

— Павел, выйди-ка на минутку, — и Кухарчук указал Маркову на дверь.

Тот хмыкнул, поднялся и исчез за дверью.

— Алексей, управление очень ценит твою любовь к фактам, логике и трезвым объяснениям. Именно поэтому в помощь Павлу отписать решили именно тебя. Мы все отлично знаем твою семью и твою незаинтересованность ни в государственных делах нашей страны, ни в работе ФСБ. Как ты тут вообще оказался — одному богу известно. Впрочем, ты и в него не веришь. Если я доверю расследование одному Павлу, трудно сказать, куда оно его заведет и не окончит ли он все это поисками зеленых человечков и параллельных миров на Северном полюсе: Паша — человек увлекающийся и верящий в разную дребедень. Он великолепный сотрудник, но ему не хватает трезвомыслия. Видишь ли, его даже появление боинга над Новой Землей нимало не изумило. Он словно бы уже готов выдвинуть любую самую невероятную версию и сам заранее готов в нее поверить. А нам нужно получить строгие, логичное и обоснованные фактами ответы. Без тебя нашего доморощенного актеришку унесет в бездны фантазий и игры. А ты сможель его приземлить и направить в нужное русло его рвущуюся с поводка следовательскую чуйку. Ну и, конечно же, мое давнее обещание в силе — это будет твоим последним делом.

— И Вы выпустите меня из страны?

— Разумеется, это будет нелегко, но ты же ведь уже побывал в Японии, верно? Значит, не за горами и Швейцария. Алексей, я уверен в тебе и поэтому сделаю все, что в моих силах…

— Спасибо, Эдуард Николаевич…

— Ах, да, забыл добавить! — крикнул вновь зашедший в кабинет Павел, подняв палец к потолку. — За боингом тянулся стойкий радиоактивный след.

— Радиация? Над Новой Землей? Кто бы мог подумать! — расхохотался Алексей, вытирая глаза рукавом.

— Именно по этой причине уровень радиации там держится под жестким контролем. Пролетай он в любом другом месте, вероятно, о радиационном следе никто бы и не узнал…

— Так что требуется от нас?

— Ребята, расследование ведется неофициальным путем — никаких форм, должностей, корочек, опросов и спецпропусков на закрытые территории. Обо всем этом можете забыть. Все, что в вашем распоряжении — это простые люди: родственники, диспетчеры, рабочие с Новой Земли… Можем помочь вам организовать арктическую экспедицию под видом каких-нибудь ученых. Тебе, Алексей, это проще будет, ты у нас будущий биохимик. Ну а ты, Паша, закосишь под актера, изучающего роль…ну хоть того же Амундсена, например. Проверять-то же никто не станет, снимается такой фильм или нет.

— Что нам даст это расследование? И почему, в конце концов, оно неофициальное?

— Верхи договорились с Китаем о том, что дело это мы трогать не станем. Однако, при этом нам поступило распоряжение дело не бросать и вести его закрытым, неофициальным манером. Отрядить лучших сотрудников, допросить всех, кого только можно — сами понимаете, тут уже мозги придется подключать. Просто так вломиться в дом, сунув в лицо корочку сотрудника ФСБ, вы не сможете. Импровизируйте. Паша — у нас актер, он точно что-нибудь придумает… А что нам это даст… Наше дело — собрать факты. Тебя, Алексей, Марков введет в курс дела поподробнее. Паш, а ты в баре-то чего делал? Неужели…?

— Бармен — один из родственников. Не мог упустить такого шанса. Не вовремя Вы Мурова ко мне подослали, я только работать начал…

— Ну ничего, можешь прямо сейчас идти и продолжать. Вот вам все собранные нами сведения, — и он бросил на стол две толстых папки. — Докладывать мне раз в неделю. Вам выдадут вторые комплекты личных документов и мобильные телефоны, работающие на закрытых частотах. По интернету на связь не выходить. По городским телефонам — тоже. Если информация о расследовании дойдет до Китая, наш отдел прикроют к чертовой матери, и не видать тебе, Леша, Швейцарии, а тебе, Паша, Большого театра… Идите отсюда, работайте.

Уже подходя к двери, Муров вдруг поднял правую руку, словно вспомнив что-то, и обернулся:

— Эдуард Николаевич, а чьи же это все-таки были стихи, которыми Вы меня все утро потчевали? Они имеют какое-то отношение к пропавшему самолету?

— За несколько минут до исчезновения самолета с радаров на борту выявили дебошира — пилот еще успел доложить об этом диспетчеру и даже назвать его фамилию — Чернов.

— Как?! Русский?

— Да, на борту было несколько наших сограждан, в их числе и этот дебошир. Стихи принадлежат перу его жены. Или вдовы. Ее зовут Лариса.