Возвращение в будущее

Cергей Шпитонков, 2023

Рассказы и повести Сергея Шпитонкова – это современные истории о разных героях и их непростых судьбах. Кто-то из них только вступает на жизненный путь, некоторые уже его завершают. Среди персонажей: молодой парень, впервые попавший в горы и проходящий жестокое испытание; бывший зэк в поисках смысла жизни; священник, потерявший веру; девушка-инвалид в борьбе за своё будущее; директор детского дома, посвятившая свою жизнь самым слабым и беззащитным; солдаты на войне, находящиеся в смертельной опасности; и даже кот Черныш, ставший не только свидетелем, но и участником семейной трагедии. Каждый персонаж оказывается в сложной жизненной ситуации, на распутье между добром и злом, часто на пределе своих сил. Какой выбор они сделают? Хватит ли им мужества, стойкости и силы духа в борьбе с жизненными невзгодами? В сражении с собой? В смертельной схватке с врагом? Зачем человеку память? Любовь и семья? Что ему нужно, чтобы не только выжить, но и внутренне не сломаться? Остаться верным себе и своим идеалам? Об этом автор размышляет в книге «Возвращение в будущее». И это возможность для читателя подумать о самом главном, поговорить с самим собой, преодолеть свои страхи, найти опору и обрести счастье в настоящем, сохранить веру и надежду в будущем.

Гоголь-моголь

Рассказ

Баба Дуся чувствовала себя нездоровой уже несколько дней. Проснувшись, как всегда, на рассвете, она помолилась на старый, потемневший образ в углу комнаты и растопила печку. И тут в груди у нее опять заболело, в ногах появилась слабость, в глазах потемнело. Осторожно, опираясь руками о край стола, она присела на скрипучую лавку и затаила дыхание.

За дверью громко кудахтали две ее голодные курицы, а под ногами крутилась старая, облезлая кошка.

— Сейчас, сейчас, голубушки, подождите… Вот только отпустит маленечко… — морщась, прошептала старушка.

После смерти мужа и отъезда в город детей она уже давно жила одна. Дом был старше ее на целый век и остался ей от матери. Когда-то он был полон людей. В этих стенах жила большая семья, здесь отмечали дни рождения и юбилеи, справляли свадьбы и собирались на поминки. Здесь выросли ее дети, отсюда они разъехались в разные стороны, сюда же обещали вернуться. Но время шло, а старый дом так и стоял пустым. Сруб со временем почернел, половицы ходуном ходили под ногами, треснутая печка чадила, а дырявая крыша протекала.

Баба Дуся, как и другие старики в этой маленькой деревеньке, жила огородом и крохотной пенсией. Общалась старушка лишь с соседом, дедом Митричем, своими разномастными курицами и старой кошкой Матрёной.

Боль немного отпустила. Баба Дуся осторожно встала, накрошила в блюдце хлебного мякиша, залила остатками молока и поставила на пол.

— Матрёна, Матрёна, — позвала она кошку, — кис-кис-кис…

Та подбежала и быстро все вылизала.

— Ну вот… И хорошо… — сказала старушка. — Поешь. Небось, мышей сегодня наловить-то еще не успела. Ты что же думаешь, они ведь тоже умные. Давно уж привыкли к тебе. Знают, где ты их поджидаешь. Вот и стараются обходить тебя стороной.

Баба Дуся медленно наклонилась, погладила кошку. Потом с трудом поднялась, открыла дверь во двор и выставила кормушку для кур, бросив туда пару горстей пшена. Две ее курицы, одна черная, другая белая, тут же подбежали, громко кудахтая и отталкивая друг друга.

— Не деритесь только, — сказала баба Дуся, присев на дверной порог, — чего драться-то, всем хватит. Вы же как сестры друг другу будете, хоть и кажетесь разными. Чего вам делить-то? Да… Хотя по-разному бывает. Вот мы с детьми не сладили, — старушка тяжело вздохнула, — все из-за деда моего, Василия Кузьмича. Когда страна-то наша развалилась, а вслед за ними и колхозы, так и запил он. Обидно ему было. Всю жизнь, почитай, в колхозе отработал. Еще в войну мальчонкой начал… А тут такое… Любой сорваться может. На меня руку поднимал. Чего не сделаешь по пьянке-то? Дети хотели, чтобы я его выгнала из дома. А куда ему, хворому, идти-то? Не было больше у него во всем свете ни кола ни двора. А как же можно живого человека на улицу-то выбросить? Вас вот и то жалко, а человека и подавно…

В груди у старушки вновь что-то больно защемило.

— Ох, Батюшки святы, — перекрестилась баба Дуся, — Боже, спаси и сохрани, — прошептала она пересохшими губами.

Старушка подумала, что надо немного полежать — и тогда боль отпустит. Раньше это помогало: отдохнешь, подумаешь о чем-то хорошем — и сразу становится легче.

Баба Дуся, с трудом держась за стену, дошла до своей железной кровати и тяжело опустилась на стеганое ватное одеяло. Несколько минут она лежала с закрытыми глазами, думая о Митриче, кошке и своих курицах.

«Надо подниматься», — через какое-то время решила баба Дуся и попыталась привстать, опираясь на слабые руки.

Вдруг в сенях стукнула дверь, под тяжестью чьих-то тяжелых ног заскрипели старые половицы, послышался грохот пустого ведра. Отворилась дверь, вошла соседка Зинка.

— Здорово, соседка. — Она грузно опустилась на стул, сложив руки на большом животе. — Все лежишь?

— Да вот, что-то прихватило, — тихо проговорила баба Дуся.

— Ну так что же, у всех бывает. Старость, она, понимаешь, не в радость, — хмыкнула Зинка, и ее толстые щеки затряслись. — Многое уже самой не осилить. Ты… Это… картошку свою будешь копать, или как?

Старушка тяжело вздохнула:

— Да, вот немного оклемаюсь…

— Да ты полежи, полежи… если сил-то нет… — Зинка замолчала и огляделась вокруг. — Не спеши… Ежели что — мы можем помочь. По-соседски… Выкопаем… Мешок тебе, мешок нам…

— Да как же, — тихо отозвалась баба Дуся, беспокойно заерзав на кровати, — а дети приедут, чем я их кормить-то буду?

— Да где они, дети-то твои?! — махнула толстой рукой соседка. — Сколько годов ты их не видела-то?!

Баба Дуся, поджав губы, молчала. Ее грустный взгляд скользнул по стене, по старым, выцветшим фотографиям. Вот та, в центре, — это фото сына; а те, по бокам, — это дочкины. А вот и общая. Когда еще дед был жив, сын сделал снимок рядом с домом, около высокой березы. Баба Дуся помнила тот день плохо. Тогда она никак не могла найти себе места, все беспокойно хлопотала вокруг детей. Непонятная тревога не оставляла ее. Она как будто чувствовала, что это их последняя встреча. Скоро дети разъедутся, помрет ее дед, и останется она совсем одна. А в тот день она так волновалась, что забыла переодеть старое платье и снять застиранный фартук. Так и осталась на этом снимке неприбранной, с растерянной улыбкой на беспокойном лице. С тех пор прошло уже много времени. Весточек от детей она долго не получала, но в последние годы стали приходить редкие письма, обычно к праздникам, Новому году или Рождеству, иногда к 9 Мая или именинам. В них коротко, размашистым почерком было написано: «Живы и здоровы, все хорошо, чего и тебе желаем. Приехать пока не можем, много дел. Но как только освободимся, обязательно соберемся. Жди».

«Ну и слава богу, — думала баба Дуся. — Это самое главное. Чего еще мне надо? Буду ждать».

— И потом, сколько тебе годов-то уже? — опять услышала баба Дуся надтреснутый голос Зинки.

— Да уже…

— Во-во. Ты уже и сама, небось, забыла. А я вот моложе тебя лет на двадцать, а может, и больше, и тоже хворая-прехворая. Не ровен час, того… — Она картинно закатила маленькие черные глазки к самому потолку. Потом, громко кряхтя, встала, застегнула телогрейку. — Ну да ладно, пойду я. А ты… Это… Если что, скажи — мы мигом с твоим огородом управимся…

Баба Дуся маясь пролежала весь день. Ночью ей приснилось, что кто-то открывает дверь в дом. Она боязливо встала, тихо подошла и только протянула руку к двери, как та грохотом открылась и в дом ворвалась холодная, черно-непроглядная тьма, сразу поглотившая ее…

Старушка в ужасе проснулась, перекрестилась и прислушалась. Вокруг было тихо. Лишь за окном завывал ветер, да постанывал старый, уже давно отживший свой век дом.

Утром баба Дуся решила ехать к доктору, в поселок. В это время как раз туда должен поехать на своей машине Петька, деревенский шофер.

Старушка накормила Матрёну, двух своих беспокойных кур, переоделась в чистое белье, надела старую вязаную кофту, завязала в платочек деньги.

— Ну, с богом. — Она перекрестилась, закрыла дверь на замок и охая спустилась с крыльца.

Деревенская улица была пуста. Разбитая дорога, изрытая ямами, шла мимо покосившихся заборов и старых домов. Кое-где встречались слепые, заколоченные окна. Тропинки вдоль домов заросли сорняком и темным репейником. Всюду лежала неубранная листва. Птиц было не слышно. Лишь несколько одиноких ворон кружили над деревьями, что-то высматривая на земле. Около дома Митрича старушка почувствовала, как потянуло печным дымком, за забором послышалось кудахтанье кур и лай собаки.

— Здорово, соседка! — Из-за забора показалась нечесаная голова под мятой, со сломанным козырьком фуражкой. — Куда бежишь чуть свет, гоголь-моголь?!

Дед Митрич, прозванный за свою любимую присказку «Гоголь-моголь», когда-то ходил на судах по морям и океанам, много чего видел на этом свете, а после ухода на пенсию поселился в деревне, подрабатывая местным почтальоном. Жену он давно схоронил, детей у них не было. Часто его радостные глаза улыбались то ли от похмелья, то ли от хорошего настроения. А может быть, сразу и от того, и от другого.

— Здорово, сосед, — приветливо улыбнулась баба Дуся. — Гляжу, а ты все молодцом!

— А как же, гоголь-моголь! — Дед открыл калитку, вышел на дорогу. Он молодецки сдвинул фуражку на левое ухо, засмеялся, хотел что-то еще сказать, закашлялся и несколько минут жадно ловил ртом воздух, прижав руки к груди.

— Эк тебя скрутило-то, — вздохнула старушка, — и дыхнуть не можешь. Постучать, что ли?

— Ничего, — наконец отдышавшись, прохрипел Митрич. — Если настрой душевный есть, то все и так поправится…

— Так-то да, — задумчиво ответила баба Дуся, — только где его взять-то, настрой этот…

— Где взять, говоришь? — хитро посмотрел на нее Митрич и почесал свою густую седую щетину. — А давай я тебе гоголь-моголь сделаю! Первостатейный коктейль! Бывало, пробовал я его в разных странах. Только ром-то у меня давно вышел, но ничего, я тебе своего коньячку добавлю…

— Да куда мне, — замахала руками баба Дуся, — и так дышать нечем…

— Ну, если напиток тебе не в радость, Евдокия Дмитриевна, — вдруг радостно воскликнул Митрич, — тогда посмотри на себя! — Жива, здорова? Голова, руки, ноги на месте?! Так или нет, я тебя спрашиваю?!

— Так, так, — торопливо закивала баба Дуся.

— Вот! Что и требовалось доказать! — Дед довольно покрутил свои жесткие, торчащие в разные стороны усы. — Так чего же горевать?! А глянь, какая кругом красота! — Он поднял руку к небу. — Ты посмотри, посмотри, какое раздолье! А вода наша родниковая! — Митрич кивнул на рядом стоящий колодец, — Как будто на лесных травах настоянная! А какая холодная! Пьешь, а зубы так и ломит, и ломит! Прямо гоголь-моголь! Такой красоты нигде нет! Ни в Африке, ни в Америке! Можешь мне верить! Я всяко разно видывал…

— Да когда, дед, это было-то?! Сколько воды-то утекло?

— Сколько ни утечет, а водица все кругом движется, — покряхтел дед Митрич, — это надо понимать. С неба на землю она дождем падает, а потом испаряется и опять на небо поднимается. И снова на землю. Так и движется она спокон веков. И вода всю эту красоту и создает. И мы можем эту благодать видеть! Прям вот сейчас! Так разве это не радость?!

— Оно, конечно, — покачала головой баба Дуся, — может, и так…

— Эх, — вздохнул дед, — вижу, Евдокия, что ты сомневаешься. Ладно, ну, вот скажи, к примеру, гоголь-моголь, что для тебя тогда радость?

Баба Дуся поджала губы, задумалась, а потом, чуть помедлив, ответила:

— Ну, вот дров ты мне помог на зиму заготовить… С картошкой подсобляешь…

— Так, ладно…

— Пенсию приносишь…

— Ну… А еще?

— Еще… — Тут она на мгновение запнулась и вздохнула: — Ежели бы еще ты мне письмецо от деток принес…

— Принесу, Евдокия, принесу. — Митрич снял фуражку и помял ее в руках. — Хотя дети — это отрезанный ломоть: захотели — прилетели, захотели — улетели. Только мы с тобой, как птички в своем дупле, всегда на одном месте сидим. Ну ничего. Вот скоро почта приедет, чую, там послание для тебя будет. На твои именины обязательно должно…

Старушка горько вздохнула:

— Дай-то Бог…

И тут баба Дуся увидела в конце улицы невысокую, кряжистую фигуру рядом с грузовой машиной.

— Идти мне нужно, — торопливо проговорила старушка, — в поселок еду, к доктору…

— Заболела, что ли? — встревоженно спросил Митрич.

— Да не… — неуверенно ответила старушка. — Так… если дети приедут… надо их встретить, а не колодой лежать…

— Это правильно, — отозвался Митрич, — обязательно поезжай. После к тебе зайду… Проведаю… И заявление я написал, принесу. Тебе подписать тоже надо будет…

Баба Дуся удивилась:

— Чего?

— Чего «чего»? Ты что, старая, забыла? Мы же решили от всей нашей деревни прошение написать начальству в город. Чтобы рейсовый автобус к нам, значит, пустили, автолавка продукты какие привозила бы…

— А! — вспомнила старушка. — Приходи, Митрич, приходи. А почта придет, ты уже там посмотри… А я побежала.

Баба Дуся махнула на прощанье рукой и быстро засеменила по дороге. Она прошла мимо старой, разрушенной церкви с заколоченными окнами, в разводах темно-зеленого мха по стенам. На месте, где когда-то были купола, вытягивались вверх высокие березы, под ними росла густая, в рост человека, трава, а в углах были свиты птичьи гнезда. Рядом находившийся небольшой деревенский погост пришел бы в такое же запустение, если бы не старания бабы Дуси и Митрича. Когда были силы, они поправляли могилки и покосившиеся кресты, выпалывали сорную траву. Баба Дуся повернулась к церкви и три раза перекрестилась. Губы ее, читая молитву, вздрагивали. Старушка заспешила дальше. Если Петька уедет, то до большой дороги ей придется идти несколько километров по лесу и потом еще неизвестно, сколько времени ловить попутку, так что в медпункт она уже может не успеть.

Наконец, запыхавшись, баба Дуся подошла к большой машине, вокруг которой важно ходил невысокий мужичок лет сорока. Его руки были засунуты в кожаную куртку, а во рту дымилась папироска.

— Здравствуй, Пётр, — произнесла старушка, — я к тебе…

— Зачем же это я тебе, бабка, понадобился? — усмехнулся Петька, выпуская изо рта и носа густые клубы дыма.

— Мне бы в поселок, — просительно проговорила баба Дуся, — нужно очень…

— Ишь ты, — Петька постучал грязным сапогом по колесам машины, — на танцы, что ли, собралась? — Его толстые губы расплылись в довольной улыбке. — И то правда, скукота у нас тут! — Он тоскливо оглянулся. — Никакой жизни нет. Тоска зеленая!

— Да что ты, родимый?! Тебе ли жаловаться?! — Баба Дуся кивнула в сторону. — Вон и дом у тебя какой большой, хозяйство, коровка, свиньи, куры. Да и работа опять же есть.

— Да много ты понимаешь, бабка?! — зыркнул глазами Петька. — После трудового дня душа требует развлечений! Не навоз таскать и визг поросячий слушать, а так, чтобы все культурно было. Как в городе! В ресторан пойти. Ну или в бар там какой. А может, в кино или на танцы. А тут?! — Он раздраженно выплюнул папироску на землю. — Вот какая жизнь гадкая!

— Так-то так, Пётр Фёдорович, — тихо проговорила старушка, — только все равно, грех тебе Бога гневить…

— Чего?! Ты что, старая?! — Петька нахально посмотрел на старушку.

— Вот я и говорю… К доктору бы мне, — просяще вымолвила баба Дуся.

— К доктору? Зачем тебе, бабка, к доктору-то?

— Что-то захворала я…

— Ну и что? Вот так, сразу подавай тебе доктора? — почему-то вдруг рассердился Петька. — Полежала бы на печке, настойку какую попила.

— Да лежала и пила, не помогает…

— Видать, не ту настойку принимала, — весело подмигнул Петька, показывая запечатанное горлышко бутылки в кармане куртки. — Может, эту попробуешь?

— Что ты! Боже упаси, — поморщилась баба Дуся.

— Ха-ха-ха, — засмеялся Петька, — и то правда. Чего продукт-то зазря переводить. В твои-то годы…

— А что годы… Годы как годы, — пожала плечами старушка.

— Как ни крути, бабка, а годы твои… того.

— Чего «того»-то? — настороженно посмотрела на Петьку старушка.

— Значит, пора уж… Помирать, — загоготал Петька, оскалив кривые желтые зубы.

— Почему это сразу помирать-то? — поджав губы, обиженно спросила баба Дуся.

Петька, не спеша порылся в карманах, вытащил пачку мятых папирос, опять закурил и сплюнул себе под ноги.

— Как «почему»? Время пришло. — Петька поднял большой грязный палец. — Соображаешь? Каждый свое время должен знать.

— Не сами пришли, не сами и уйдем, — тихо ответила баба Дуся, — есть кому, небось, нам время назначать. Может, тебе быстрее велено будет.

— Тьфу тебе на язык, старая! — громко крикнул Петька и замахал на нее руками. Не докурив, он бросил окурок на землю, придавил его каблуком сапога и глухо пробурчал: — Ладно, поехали, отвезу тебя до твоего доктора…

В медпункте бабу Дусю приняла дежурная молоденькая медсестра.

— Дочка, посмотри, что это у меня здесь как ножом режет, — раздеваясь в приемной комнате, пожаловалась старушка, показывая жесткими, как проволока, пальцами на свою впалую, худую грудь.

Та молча измерила давление, послушала ее, постучала по лопаткам.

Баба Дуся с опаской спросила:

— Ну что? Что там у меня, дочка?

— Сколько вам лет, бабушка?

— Уже восьмой десяток пошел…

— Лечиться вам надо.

— Больно, дочка, — баба Дуся опять ткнула себя пальцем в грудь, — вот здесь, больно.

— Возраст у вас… И организм сильно изношенный. В больницу вам надо, — сказала медсестра, что-то записывая на бланке.

— В больницу? — испугалась баба Дуся. — Как же это? А на кого же я дом оставлю? Кур своих, Матрёну? Да и деток я жду. Приехать должны. Обещались…

Для бабы Дуси все вдруг переплелось в один запутанный клубок, в котором смешались и дом, и две ее курицы, и кошка Матрёна, и эта боль, и молоденькая сестричка в белом халате, и призрак большого и страшного города.

Старушке стало себя жалко: своего чистого надетого белья, отданных Петьке кровных рублей. Ее губы задрожали.

— Как же я туда доберусь-то? — совсем расстроилась баба Дуся, заранее пугаясь далекого и чужого ей города.

В большом областном центре она и была всего-то несколько раз. Первый, когда рожала своего первенца. Врачи боялись осложнений после сильной простуды, и муж отвез ее в городской роддом. Там все было для нее таким чудным и непривычным, что она уже на третий день после родов, так и не привыкнув к больничным порядкам, завернув сына в двойное одеяло, убежала домой. Так же было потом и с дочками. Она всегда возвращалась из роддома раньше срока. Ей казалось, что дома и стены помогают. Так и было. Дети почти не болели и выросли здоровыми. Последний же раз они ездили в город вместе с Василием Кузьмичом покупать телевизор. Долго добирались до станции, а потом еще ехали несколько часов на поезде. Возвращаясь, она все боялась, что новенький телевизор отнимут где-нибудь по дороге, и все высматривала вокруг себя подозрительных типов, уверенная, что они вот-вот появятся и отберут это сокровище. Тогда ничего не случилось, но страх перед большим городом так и остался.

Баба Дуся посмотрела на медсестру и, будто что-то вспомнив, спросила:

— А может, дочка, дашь мне каких-нибудь таблеток?

— Таблетки, — медсестра ласково посмотрела на старушку, — вам, бабуля, не помогут. Вы поймите, здесь нет никакого оборудования. Я даже диагноз вам не могу точно поставить.

— Да бог с ним… С этим… Как его там… Мне бы только… чтоб боль ушла…

— Для этого лечиться надо. — Медсестра протянула старушке сложенный пополам листок бумаги. — Вот, возьмите, это направление в больницу.

— А может… дочка… все же есть… таблетки-то?.. — запинаясь от волнения, проговорила баба Дуся и протянула девушке деньги: — Вот, возьми… Не взыщи, дочка… Больше нету…

— Что вы?! Уберите сейчас же! — вспыхнула медсестра и отвернулась от старушки.

— Не сердись, дочка… Нельзя мне в город… Ну никак нельзя… — Баба Дуся опустила голову, вытирая кончиками платка появившиеся слезы.

— Ну, хорошо, — вздохнула девушка и положила руку на вздрагивающее плечо старушке. — Вот, возьмите, — она протянула ей пузырек с каплями и пачку таблеток, — здесь на первое время хватит. А направление я перешлю в городскую больницу. Как соберетесь, поезжайте, вас там будут ждать. И еще передам участковому врачу, чтобы обязательно к вам заехал.

— Ой, спасибо, доченька! — обрадовалась баба Дуся. — Век за тебя молиться буду, — проговорила она, поднося таблетки к прищуренным, слеповатым глазам. — А что, хорошие таблетки-то? — с надеждой спросила старушка.

— Хорошие, — вздохнула медсестра.

— Значит, мне помогут, — уверенно сказала баба Дуся. — Спасибо, дочка, спасибо тебе, помогла… вот так помогла, — заторопилась баба Дуся, собираясь в обратную дорогу. Ведь дома ее ждали куры, неубранная картошка и старая, облезлая кошка.

Через несколько дней, в конце сентября, как раз на именины бабы Дуси, пришел радостный Митрич.

— А что я говорил, гоголь-моголь! — восторженно крикнул он с самого порога, размахивая запечатанным конвертом в руке. — Давай, Евдокия, пляши, письмо тебе!

Старушка радостно всплеснула руками и, вдруг почувствовав слабость в ногах, сначала хотела присесть, но тут же вскочила и через силу закружилась по комнате.

— Тра-та-та, тра-та-та, — громко напевая, пустился в пляс и Митрич, — наконец-то дождалась праздника! Вот это гоголь-моголь!

— Ох, и не говори! Спасибо тебе, батюшка! — Баба Дуся, все еще кружась, весело обняла Митрича и чмокнула его в небритую щеку.

— Ага! И мне перепало! — довольный, засмеялся он и обнял старушку. — Теперь знаю, что от тебя просить в следующий раз!

Баба Дуся, задыхаясь, бережно прижимая к груди конверт, присела на лавку. Она положила бумагу на колени, несколько раз бережно провела по ней дрожащими пальцами.

— Ну давай открывай, не томи! — рядом нетерпеливо ерзал Митрич, заглядывая ей через плечо.

— Сейчас… Дай в себя прийти, — взволнованно произнесла старушка.

— Ладно, понимаю… Почитай… Порадуйся… А я пока дровишек тебе принесу… Что-то зябко у тебя… Чайку попьем… А обращение наше вот тут оставлю, — Митрич положил на край стола сложенный листок бумаги, — потом поглядишь…

Вечером, оставшись одна, баба Дуся присела за стол, поправила очки со сломанной дужкой на переносице и взяла письмо. Она бережно его развернула и стала перечитывать:

«Здравствуй, дорогая наша мама. Поздравляем тебя с именинами! Желаем крепкого здоровья и хорошего самочувствия. Как ты там справляешься с огородом? Выкопала ли уже картошку? Если что, попроси помочь соседей. Земля у тебя хорошая, урожай должен быть богатый. Мы пока приехать не можем. Много разных дел на работе. Но ты не переживай, у нас все хорошо. Мы живы и здоровы. Чего и тебе желаем. Часто вспоминаем наш старенький дом, околицу и речку Липку, на которую мы так любили летом бегать купаться. Очень нам хочется приехать и повидаться с тобой, помочь тебе поправить дом, починить крышу и старую печку. И мы приедем. Ты нас обязательно жди…»

Баба Дуся вздохнула, оторвала взгляд от письма и тут заметила забытую Митричем бумагу. «Эх, совсем памяти нет», — подумала старушка, взяв в руки заявление с крупными, размашистыми строчками.

И вдруг старушка замерла. Молнией полыхнула неожиданная догадка. Дрожащей рукой она положила исписанный громоздким почерком листок рядом с письмом. Губы ее задрожали, по впалым, морщинистым щекам потекли слезы: «Да как же это? Не может быть…»

Письма и деревенское прошение были написаны одной рукой.

«Митрич, — подумала баба Дуся с нежностью, — дорогой ты мой гоголь-моголь…»