Тихие шаги любви

Ann Avarouz

Маша Сироткина – сирота. Всю жизнь росла в интернате. Григорий Соболь – сын успешных и богатых родителей. Слишком противоположные, чтобы в иных условиях даже просто обратить друг на друга внимание. Но бабушка Гриши волею судьбы попадает в районную больницу, где встречает Машу. С первых минут знакомства Маша и Гриша не нравятся друг другу. Но возможно ли, что со временем всё изменится?

Глава 3

С утра я проснулась от странного звука, негромкое такое посапывание наряду с тихим жужжанием. Повернула голову в сторону источника звука. Рядом на стуле стоял небольшой прибор с электронным табло. От прибора вниз уходил чёрный электрический провод, а сам прибор соединялся с ёмкостью, торчащей из моей груди.

— Маш, проснулась? — шепчет, наклонившись, медсестра. Тёмненькая — Света, вспоминаю я имя.

Я и не заметила, как она подошла. Киваю, хотя на самом деле пребываю в неопределённом состоянии: то ли проснулась, а то ли нет.

— А что это? — указываю кивком на прибор. Шепчу так же тихо, как Света, наверное, чтобы не разбудить других пациентов.

Света внимательно смотрит на табло, что-то подкручивает регулятором.

— Плевроаспиратор, — наконец, даёт она ответ.

— А для чего он?

— Откачивает воздух из плевры.

Слово незнакомо мне и я не могу удержаться от следующего вопроса.

— Откуда?

Света переводит взгляд на меня и видит круглые глаза. Качает головой и наигранно тяжело вздыхает:

— Ой, Маша, много будешь знать, скоро состаришься, — серьёзным тоном произносит она, но по лёгкой улыбке я понимаю, что это шутка.

— А долго мне ещё с ней лежать?

— Нет, недолго.

— А раньше тоже подключали?

Света терпеливо сносит все мои вопросы, поправляя на мне одеяло.

— Угу.

— А почему я не слышала? — ещё больше удивляюсь я.

— А ты спала много. Вот и не слышала.

— А…

Но я не успеваю задать очередной вопрос; Света меня перебивает:

— Маш, вопросов слишком много. Сегодня утром, когда придёт врач, сходишь на рентген. И если всё будет хорошо, дренаж снимут.

Я киваю и закрываю глаза. Проваливаясь в сон, слышу Светино:

— Поспи ещё немного.

В следующий раз я проснулась от звона посуды. Прибора рядом со мной уже не было, а тётенька с тележкой была близко. Я села и дождавшись, когда тележка поравняется с моей кроватью, протянула тарелку, получая свою порцию геркулесовой каши с кусочком булки, украшенным маслом. Нагретой над чаем ложкой я размазала масло по булке. Булочка с маслом — это самое вкусное! Идеальное дополнение как к каше, так и к чаю; я разделила кусок на две половинки, одну отложила на чашку с чаем.

Мимо прошёл врач, тот самый, что уговаривал Гришу не перевозить бабушку. Пролетев, врач резко остановился и развернулся ко мне.

— Сироткина, после завтрака на рентген.

Доктор убежал дальше, не дожидаясь от меня ответа. Я съела свою кашу, выпила чай, взяла посуду и пошла в туалет. Под тонкой струйкой холодной воды помыла ложку, тарелку, чашку. Кое-как прополоскала рот: зубной щётки и пасты у меня при себе не было. Сполоснула лицо и руки и, взяв посуду, пошла обратно. Полотенца у меня тоже не было и лицо ещё некоторое время было мокрым. Можно было вытереть рубашкой, но тонкая ткань станет совсем прозрачной.

Когда я вернулась, медсестра Света уже ждала меня.

— Маш, идём.

Я поставила посуду на стул и пошла вслед за медсестрой. Мы прошли коридором и вышли из отделения на лестницу. Спустились на один этаж и вошли в другой коридор, как две капли воды похожий на наш. По сторонам находились широкие двери с табличками: «Операционный блок», «Реанимация». В конце коридора находились женская и мужская смотровая и рентген кабинет.

Света постучала и, дождавшись громкого: «Войдите», открыла дверь. Зашла внутрь, жестом веля мне стоять у дверей, и вернулась через несколько минут.

— Дорогу запомнила? — тихонько спросила она.

Я кивнула.

— Ну давай иди, — подтолкнула она меня в спину.

Я зашла в полутемное помещение. Из смежной двери ко мне вышла худая женщина средних лет.

— Снимай рубашку и ложись на стол, — велела она и скрылась за смежной дверью.

Снять рубашку оказалось довольно сложно. Разрез на этой сорочке был диаметром с трубку; трубка — торчала, но как раздеться? Я мучалась несколько минут безрезультатно, пока женщина не вышла ко мне.

— Ну чего ты возишься? — недовольно спросила она.

— Мне рубашку не снять, — я развернулась к ней, показывая, с чем возникли затруднения.

— А чего меня не предупредил никто, что у тебя дренаж? — возмутилась она. — Так как нам быть-то? В рубашке нельзя, тень будет. Была бы ещё белая… — Расстроенно сказала она. — А знаешь что, — воодушевилась женщина, показывая на ворот рубашки. — Давай вот здесь, сверху вниз разорвём и до пояса снимем. А ты потом прикроешь халатом.

— У меня нет халата, — отрицательно качнула я головой.

— А как ты без халата? — удивилась она. Осмотрела сорочку и указала на разрез, через который проходит трубка. — Ну нам всё равно её надо снять. Тогда разрежем здесь побольше и пропихнём. Будет, конечно, порвано, но по-другому никак.

Она отпустила мою сорочку и ушла в кабинет. Тут же вернулась, неся в руках ножницы. Сделала маленькое сечение в сорочке и из него прорезала длинную линию до трубки. Получилась довольно большая и откровенная прореха прямо под грудью.

Женщина осторожными движениями помогла мне снять рубашку. Прежде чем лечь, я успела бросить взгляд на грудь. Чуть в стороне от самой груди, но не заходя подмышку, располагался квадратный, сантиметров десять в сечении, медицинский пластырь, удерживающий трубку. Всё самое «красивое» наверняка скрывалось под ним.

— Давай ложись, — напомнила женщина о том, для чего я здесь.

С её помощью я легла на металлическую поверхность, застеленную короткой одноразовой пелёнкой. Я с опаской смотрела на огромный, под потолок, аппарат. Длинная массивная опора, соединительные трубки, в которых скрыты провода, подведены к большой штуке, скорее всего, излучателю, закреплённому на подвижном штативе.

Как только женщина скрылась за смежной дверью, излучатель опустился и завис на уровне моей груди.

— Голову набок, глаза закрыть, — раздалась команда из динамиков.

Я послушно закрыла глаза, отвернув голову.

— Можешь встать, — через полминутки сказали динамики. И почти сразу женщина вышла из кабинета.

— Так. Давай, я помогу тебе одеться.

Вдвоём мы облачили меня в рубашку. Разрез некрасиво лежал под грудью, оголяя плоть. Даже здесь, в этом полутёмном кабинете, мне было неловко.

Обратно по коридору я шла, зажав разрез в кулак, чувствуя себя раздетой. Когда я проходила мимо поста, меня остановила Света:

— Тебе снимок отдали? — выкатывая из палаты капельницу, спросила она.

— Нет.

— Ладно. Иди ложись, — велела она.

Но ложиться я не хотела вовсе. Вместо этого, подошла к восьмой палате, не уверенная, удобное ли выбрала время для посещения, но испытывая острое желание увидеть Аллу Леонидовну. Вчера при прощании мы договорились, что сегодня я обязательно к ней зайду. Вот только время не уточнили.

Как и раньше, двери в её палату были распахнуты. Я тихонько заглянула, чтобы не разбудить её в случае, если она спит. Она не спала. Увидела меня и приветливо улыбнулась.

— Маша, здравствуй! А я всё гадала, спишь ты или нет.

Я застыла на пороге, не решаясь зайти. Алла Леонидовна понимающе улыбнулась.

— Заходи. И давай на будущее договоримся: я всегда рада тебя видеть. Хорошо?

Я кивнула, испытывая благодарность за её доброту и, тепло улыбнувшись в ответ, переступила через порог. Прошла в палату и села на свободный стул.

— Хорошо.

— Вот и отлично! Маша, а что случилось с твоей рубашкой? — с беспокойством спросила бабушка.

Я рефлекторно посмотрела на разрез.

— На рентген ходила. По-другому рубашку было не снять.

— Н-да печально, — покачала она светлой головой, — но ты не расстраивайся, я что-нибудь придумаю.

Мне совсем не хотелось обременять Аллу Леонидовну моими проблемами. Достаточно того, что она тепло ко мне отнеслась и не брезговала общением со мной. Хотя, скорее всего, всё дело в том, что она не знает о моём положении, мне хотелось верить, что Алла Леонидовна не изменит своего отношения, даже если узнает. Правда, проверять я не рисковала.

— Спасибо. Мне и так неплохо. В конце концов, это же больница.

— Не спорь, деточка. Я вижу, как тебе «неплохо» — от смущения глаз не поднимаешь! Мне не в тягость, а в радость позаботиться о ком-то. Гришка давно уже вырос и теперь он обо мне заботится. Правнуки когда ещё будут. Ты мне лучше скажи, когда с тебя эту штуку снимут? — Алла Леонидовна указала на трубку.

— Дренаж? — мой взгляд метнулся к системе, чтобы убедиться, что речь о ней. — Медсестра сказала, что рентген покажет: если всё будет хорошо, то скоро снимут.

— Будем надеяться, что всё хорошо, — подбодрила меня Алла Леонидовна. — А не больно?

— Сегодня уже не особо. Только вставать из положения лёжа или переворачиваться сбоку на спину больно. А ходить и сидеть — нет.

— На молодых всё быстро заживает, — порадовалась бабушка. — А мне Гришка всё названивает и названивает. Неспокойно ему, что за мной здесь плохой уход. Просила, чтоб не приходил, но всё равно придёт. Ещё и мымру свою обещал привезти, хотя на кой она мне тут.

Я слабо улыбнулась реплике. Я не знала Гриши и Веры, но подозревала, что бабушка может относиться к девушке предвзято. Всё-таки, как-никак она единственного и любимого внука из семьи забрать пытается. Наверное, в моём лице бабушка что-то заметила, потому что спросила:

— Что, Маш, несогласна ты со мной? Думаешь, зря я её так?

Вопрос был задан спокойно, без обиды и агрессии. Похоже, Аллу Леонидовну действительно интересовало моё мнение.

Я пожала плечами, не желая обидеть бабушку резким суждением.

— Да ты её ещё просто не видела. Надеюсь, и не увидишь, — поджала губы Алла Леонидовна. — Ой, Маш, поправь мне подушку, пожалуйста. Неудобно что-то, вся спина затекла.

Я с удовольствием встала и подошла к кровати. Помочь Алле Леонидовне за её доброту — меньшее, что я могу для неё сделать. Она наклонилась вперёд, позволяя мне высвободить подушку и взбить её, упирая в изголовье кровати.

— Попробуйте лечь, — я положила подушку повыше, чем было до этого.

Алла Леонидовна осторожно легла, поёрзала, прикладываясь поудобнее. Её лицо расплылось в счастливой улыбке.

— Да, так хорошо! Маша, скажи, а ты так и лежишь в коридоре? Не перевели тебя ещё в палату?

— Нет, Алла Леонидовна, пока не перевели.

— Знаешь, я тут что подумала… — задумчиво проговорила Алла Леонидовна. — А не желаешь ко мне в палату переехать?

Предложение было столь неожиданным, что я распахнула глаза.

— Подожди отказываться, — заметив мою реакцию, сказала бабушка. — Сама подумай: тут скучно, а вдвоём веселее, это раз. К тому же, если мне нужна будет помощь, не придётся ждать медсестру. Ты рядом и сумеешь помочь. А в благодарность я буду развлекать тебя разговорами. Ну, что скажешь?

Я очень хотела сказать: «да». Но пока я не признаюсь Алле Леонидовне, что я из детского дома, это будет считаться обманом. Ведь она не будет знать, кого приютила.

В то же время, признаться было страшно.

— Спасибо вам за участие. Но я как-нибудь обойдусь, — как можно мягче отказалась я. Бабушка открыла рот, собираясь возразить, но я сделала вид, что не заметила и поспешно добавила: — Я почти уверена, что какая-нибудь койка в палате да освободится. Не могут же пациенты тут вечно лежать. — Неудачно пошутила я.

— Ой, Маша, много ты понимаешь. Иные долго лежат, — не сдавалась бабушка. — А я всё же настаиваю. Пойми, нам обеим так будет лучше.

Я опустила взгляд в пол. Может, и лучше, но мне точно нечем платить за палату. Словно прочитав мои мысли, Алла Леонидовна воскликнула:

— Маш, оплату я беру на себя! Ну же, соглашайся.

— Извините, я не могу, — не могу обманом проникнуть в палату и признаться тоже не могу.

— Да почему же? — искренне недоумевала бабушка. Я отвела глаза в сторону, уже чувствуя себя обманщицей. — Маша, есть причина, о которой я не знаю? — Ловя мой взгляд, пытливо спросила она.

Мне было откровенно стыдно. Слова просились на язык и я закусила губу, чтобы смолчать.

— Извините, меня, наверное, уже ищут. Мне идти пора.

Я практически выбежала под окрик Аллы Леонидовны, призывающий меня остаться.

Сразу после обеда ко мне подошла Света.

— Маш, вставай, идём, — позвала она за собой.

Я неловко поднялась и пошла следом.

— А куда мы идём? — спросила, когда поравнялась с ней.

— Сейчас всё узнаешь.

Больше всего я не люблю неизвестность. Если со мной будут что-то делать, то хотелось бы знать. Но мне пришлось вдохнуть поглубже, призывая себя успокоиться и сжать пальцы, нервно теребящие разрез рубашки: хмурое выражение на лице Светы однозначно сообщало, что рассказывать мне что-либо она не намерена.

Мы подошли к процедурному кабинету, и Света заглянула внутрь.

— Геннадий Семёнович, вот Сироткину привела.

— Пусть заходит, — ответил мужской голос.

Света подтолкнула меня вперёд и закрыла за мной дверь. Рядом с кушеткой стоял врач, облачённый в медицинскую маску, перед ним металлический стол с инструментами, от вида которых мне тут же сделалось плохо. Ассистент врача — женщина лет тридцать, с модной стрижкой «каре» стелила на кушетку одноразовую пелёнку.

— Иди сюда, — поманила она меня к себе. — Ложись на кушетку.

От испуга, что сейчас что-то будут делать, сердце забилось быстро-быстро. На ватных ногах я подошла к кушетке и с помощью медсестры легла. Она взяла ножницы и ловким движением разделила мою сорочку на две части по уже образованному ранее разрезу. Врач в это время набирал в шприц какую-то жидкость из пузырька. Брызнул вверх, удаляя воздух и сменил медсестру.

— Тампон, — медсестра протянула кусок ваты, зажатый в щипцах, и флакон раствора. Хотя мне и было страшно, но я внимательно следила за действиями врача, из-за чего пришлось держать голову на весу. Геннадий Семёнович недовольно посмотрел на меня, но промолчал; обильно смочил вату и приложил к пластырю. Через полминуты подцепил его щипцами и осторожно снял.

Под пластырем обнаружился некрасивый шов с трубкой посередине.

— Тампон.

В этот раз кусок ваты медсестра смочила в растворе йода. Врач обильно смазал шов и часть трубки, а также область вокруг шва.

— Новокаин, — медсестра подала шприц, при виде которого я нервно сглотнула. Пока Геннадий Семёнович делал уколы, я лежала, вцепившись в пелёнку. Первый укол был больным, остальные терпимые. Последний я даже не почувствовала.

— Игла.

Врач свободными стежками прошил кожу вокруг дренажа. Натянул концы нити и передал держать подошедшей сестре. Сложил кожу вокруг дренажа в складку и, отрезав нити старого шва, быстро вынул трубку. Медсестра тут же потянула за концы нитей, стягивая кожу. Врач забрал нити из её рук, сделал крепкий узел и наклеил поверх шва свежую медицинскую наклейку.

— Всё, можешь идти.

Я села, растерянно хлопая глазами. Как быстро всё произошло! Не так уж и страшно, зато какой опыт! Наверняка пригодится в моей будущей профессии.

Я взяла остатки рубашки и прикрылась ею, неловко ёрзая. Медсестра заметила мою растерянность.

— Что?

— Мне… Мне надеть нечего, — испытывая стыд, объяснила я.

— Ну а я что могу сделать? — возмутилась она.

Чувствуя себя одновременно обузой и неудачницей, я попробовала замотаться в тряпку, недавно ещё бывшую рубашкой. Получилось так себе.

— Выдай новую рубашку, — выходя, бросил врач.

— Сиди уж, сейчас принесу.

Она ушла, а вернулась минут через пять, держа в руках точно такую же рубашку, что была до этого на мне.

Я поблагодарила и осторожно оделась. Медсестра больше не обращала на меня внимания, занятая перекладыванием инструмента. Я вышла и поспешила к себе. А когда вернулась, меня уже ждал сюрприз.

Моя кровать чудесным образом исчезла! Я оглянулась, предполагая найти её в другом месте. Но коридор был абсолютно чист!

В голову закралась радостная мысль, что, скорее всего, мне нашлось местечко в палате. Чуть ли не в бегом я припустила к посту, выискивая Свету. На моё счастье она оказалась на месте.

Света подняла голову от бумаг и посмотрела на меня.

— А, Маш, пойдём, покажу, куда ты переехала.

Света встала из-за стола и повела меня по коридору. Остановилась возле восьмой палаты и ступила внутрь.

— Заходи. Алла Леонидовна была столь любезна, что разрешила тебе с ней палату делить.

На меня нахлынула целая лавина чувств. Но ярче всех выделялся стыд, ведь я так и не сказала Алле Леонидовне, кто же я такая!