Схематизм (интерлингвистика)

Схемати́зм — направление в лингвопроектировании, признающее за апостериорным международным искусственным языком, собственные (то есть в значительной степени априорные) правила и закономерности — в первую очередь, относящиеся к словообразованию (деривации). Диагостическим признаком схематических языков является автономное словообразование, даже если все используемые морфемы взяты без изменений из естественных языков. Первое подобное определение принадлежит Луи Кутюра:

«Международный язык должен быть автономен в своем словообразовании. Выбрав по возможности удачнее свои элементы из запаса наших языков, он должен быть в состоянии свободно сочетать их согласно своим собственным правилам, заботясь строго сохранять их форму и смысл неизменными. Только при этом условии искусственный язык может стать настоящим языком.., а не быть только простым подражанием, слепком с наших языков: в последнем случае он был бы так же труден, как и они, и требовал бы предварительного знакомства с ними»

Схематизм — исторически приоритетный (начиная с Carpophorophilus, 1732 г.) и доминирующий для апостериорных лингвопроектов принцип (волапюк, эсперанто, идо), в новейшее время потеснённымй натурализмом (окциденталь, интерлингва-ИАЛА). Внутри схематических языков можно провести различие между:

гиперсхематическими языками, допускающими использование некоторого количества априорных морфем, причем регулярно сочетающими в слове апостериорный корень и априорное окончание (эсп. grand-a dom-o)

• гипосхематическими языками, использующими только априорные морфемы (идиом-неутр. dom grand), но, в отличие от натуралистических языков, сочетающими их по собственным правилам.

Источник: Википедия

Упоминания в литературе

Говоря о языкотворческих теориях рубежа XIX–XX вв., нельзя пройти мимо концепции выдающегося русско-польского лингвиста И. А. Бодуэна де Куртенэ, который одним из первых обратил особое внимание научной общественности на важность исследования живых языков. Век девятнадцатый ознаменовался рождением лингвистики как науки. В то же время знаменательно, что развитие языкознания происходило на почве классической филологии (греко-римской и индийской), а значит, имело своим преимущественным объектом мертвые языки. На базе их изучения возникло все сравнительно-грамматическое языкознание. Отмечая все несомненные положительные стороны этого обстоятельства, Бодуэн де Куртенэ между тем убедительно обосновал и многие недостатки такого рода учений. Так, применительно к области сравнительной фонетики он сетовал на крайний схематизм и «безысключительность», свойственные всем фонетическим обобщениям младограмматиков. С его точки зрения, «фонетические законы» слишком упрощают и схематизируют подлинную природу языка, в то время как «действительные „законы“, законы причинности, скрыты в глубине, в запутанном узле самых различных элементов. „Законы“ существуют, но не там, где их ищут» [Бодуэн де Куртенэ 1910: 208]. Не отрицая достижений предшествующего этапа в истории науки, Бодуэн был убежден, что в будущем объектом лингвистических исследований должна стать «жизнь языка», в которой существуют чрезвычайно сложные условия и законы и в которой мы имеем дело с множеством наиразличнейших комбинаций. «Мы должны, – призывает ученый, – принимать целый ряд условий, непосредственно действующих и в индивидуумах и в процессах социального общения, условий, включающих в себя также и общение индивидуума с самим собой». При обращении к живому человеческому языку возникает, таким образом, необходимость в более гибких, более дифференцированных инструментах анализа и методах исследования.

В. В. Фещенко, Лаборатория логоса. Языковой эксперимент в авангардном творчестве, 2009

Христианство, таким образом, ориентировано на персоналистическую, социальную личность, под которой можно условно понимать внешнюю систему ролевого поведения и внутреннюю иерархию ценностей. Такое определение при всем схематизме можно считать довольно удачным, так как в современной психологии количество даже широко распространенных «теорий личности» и, соответственно, определений личности превышает несколько десятков.[146] Самосознание, «эго», “self’ как психологическое образование – это структура, ответственная за самоконтроль поведения, но не за сознание как таковое. Принципиально иной подход к понятию личности существует в культуре Востока, где религиозные и философские институты принципиально нераздельны, слиты в единое образование и личности как таковой в сущностном аспекте в европейском понимании просто не существует.

Н. А. Исаев, Сексуальные преступления как объект криминологии, 2007

Новый поворот темы возникает в связи с кантовским учением о воображении. Описав два несовместимых измерения реальности – природу и свободу, – Кант в «Критике способности суждения» обосновывает возможность их символического «как бы» соединения в искусстве и в целесообразности живого организма. (См., например, понятие символической гипотипозы в § 59 «Критики способности суждения». Ср. с темой трансцендентального схематизма в «Критике чистого разума».) Здесь символ впервые приобретает статус особого способа духовного освоения реальности. В это же время Гёте, в связи со своими занятиями морфологией растений, приходит к интуиции «прафеномена», т. е. своего рода объективного символа, рожденного органической природой. В философии немецкого романтизма (Новалис, Ф. Шлегель, Шеллинг, Крейцер и др.) разворачивается целая философия символа, раскрывающая его специфику (см. вводные дефиниции) в связи с основными темами романтической эстетики (творчество, гений, ирония, взаимосоответствия и переклички миров в универсуме). Близкую романтизму версию дает Шопенгауэр, изображающий мир как символизацию бессодержательной воли в идеях и представлениях. Как вариант романтической темы символа можно рассматривать концепцию «косвенных сообщений» Кьеркегора.

Александр Доброхотов, Телеология культуры, 2015