Неточные совпадения
«Заснуть! заснуть!» повторил он себе. Но с закрытыми глазами он еще
яснее видел лицо Анны таким, какое оно было в памятный ему
вечер до скачек.
«То и прелестно, — думал он, возвращаясь от Щербацких и вынося от них, как и всегда, приятное чувство чистоты и свежести, происходившее отчасти и оттого, что он не курил целый
вечер, и вместе новое чувство умиления пред ее к себе любовью, — то и прелестно, что ничего не сказано ни мной, ни ею, но мы так понимали друг друга в этом невидимом разговоре взглядов и интонаций, что нынче
яснее, чем когда-нибудь, она сказала мне, что любит.
Обед стоял на столе; она подошла, понюхала хлеб и сыр и, убедившись, что запах всего съестного ей противен, велела подавать коляску и вышла. Дом уже бросал тень чрез всю улицу, и был
ясный, еще теплый на солнце
вечер. И провожавшая ее с вещами Аннушка, и Петр, клавший вещи в коляску, и кучер, очевидно недовольный, — все были противны ей и раздражали ее своими словами и движениями.
Вечер был свежий, теплый и
ясный; погода разгулялась еще с утра.
Становилось холоднее. По
вечерам в кухне собиралось греться человек до десяти; они шумно спорили, ссорились, говорили о событиях в провинции, поругивали петербургских рабочих, жаловались на недостаточно
ясное руководительство партии. Самгин, не вслушиваясь в их речи, но глядя на лица этих людей, думал, что они заражены верой в невозможное, — верой, которую он мог понять только как безумие. Они продолжали к нему относиться все так же, как к человеку, который не нужен им, но и не мешает.
Как пойдут
ясные дни, то и длятся недели три-четыре; и
вечер тепел там, и ночь душна. Звезды так приветливо, так дружески мигают с небес.
Я прибежал к Ламберту. О, как ни желал бы я придать логический вид и отыскать хоть малейший здравый смысл в моих поступках в тот
вечер и во всю ту ночь, но даже и теперь, когда могу уже все сообразить, я никак не в силах представить дело в надлежащей
ясной связи. Тут было чувство или, лучше сказать, целый хаос чувств, среди которых я, естественно, должен был заблудиться. Правда, тут было одно главнейшее чувство, меня подавлявшее и над всем командовавшее, но… признаваться ли в нем? Тем более что я не уверен…
Но Маслова не отвечала своим товаркам, а легла на нары и с уставленными в угол косыми глазами лежала так до
вечера. В ней шла мучительная работа. То, что ей сказал Нехлюдов, вызывало ее в тот мир, в котором она страдала и из которого ушла, не поняв и возненавидев его. Она теперь потеряла то забвение, в котором жила, а жить с
ясной памятью о том, что было, было слишком мучительно.
Вечером она опять купила вина и напилась вместе с своими товарками.
Она бывает хороша только в иные летние
вечера, когда, возвышаясь отдельно среди низкого кустарника, приходится в упор рдеющим лучам заходящего солнца и блестит и дрожит, с корней до верхушки облитая одинаковым желтым багрянцем, — или, когда, в
ясный ветреный день, она вся шумно струится и лепечет на синем небе, и каждый лист ее, подхваченный стремленьем, как будто хочет сорваться, слететь и умчаться вдаль.
Вечер был тихий и прохладный. Полная луна плыла по
ясному небу, и, по мере того как свет луны становился ярче, наши тени делались короче и чернее. По дороге мы опять вспугнули диких кабанов. Они с шумом разбежались в разные стороны. Наконец между деревьями показался свет. Это был наш бивак.
День давно погас, и
вечер, сперва весь огнистый, потом
ясный и алый, потом бледный и смутный, тихо таял и переливался в ночь, а беседа наша все продолжалась, мирная и кроткая, как воздух, окружавший нас.
В связи с описанной сценой мне вспоминается
вечер, когда я сидел на нашем крыльце, глядел на небо и «думал без слов» обо всем происходящем… Мыслей словами, обобщений,
ясных выводов не было… «Щось буде» развертывалось в душе вереницей образов… Разбитая «фигура»… мужики Коляновской, мужики Дешерта… его бессильное бешенство… спокойная уверенность отца. Все это в конце концов по странной логике образов слилось в одно сильное ощущение, до того определенное и
ясное, что и до сих пор еще оно стоит в моей памяти.
Установилась хорошая погода; с утра до
вечера я с бабушкой на палубе, под
ясным небом, между позолоченных осенью, шелками шитых берегов Волги.
— Но я любил изредка стоять на тяге и один, выбирая для этого
ясные и тихие майские
вечера.
Это было в начале мая,
вечер был
ясный, огромный шар солнца опускался в залив.
Весенний, светлый день клонился к
вечеру, небольшие розовые тучки стояли высоко в
ясном небе и, казалось, не плыли мимо, а уходили в самую глубь лазури.
С той стороны в самом деле доносилось пение мужских и женских голосов; а перед глазами между тем были: орешник, ветляк, липы, березы и сосны; под ногами — высокая, густая трава. Утро было светлое,
ясное, как и вчерашний
вечер. Картина эта просто показалась Вихрову поэтическою. Пройдя небольшим леском (пение в это время становилось все слышнее и слышнее), они увидели, наконец, сквозь ветки деревьев каменную часовню.
Я люблю мартовское солнце в Петербурге, особенно закат, разумеется в
ясный, морозный
вечер.
В
ясный сентябрьский день, перед
вечером, вошел я к моим старикам больной, с замиранием в душе и упал на стул чуть не в обмороке, так что даже они перепугались, на меня глядя.
Иногда мать поражало настроение буйной радости, вдруг и дружно овладевавшее всеми. Обыкновенно это было в те
вечера, когда они читали в газетах о рабочем народе за границей. Тогда глаза у всех блестели радостью, все становились странно, как-то по-детски счастливы, смеялись веселым,
ясным смехом, ласково хлопали друг друга по плечам.
Вечер был
ясный, тихий, теплый; как огненное пятно, горело невысоко уже стоявшее солнце над разливающимся вдали морем и, золотя его окраину, пробегало искрами по маленькой ряби.
Наконец настал первый экзамен, дифференциалов и интегралов, а я все был в каком-то странном тумане и не отдавал себе
ясного отчета о том, что меня ожидало. По
вечерам на меня, после общества Зухина и других товарищей, находила мысль о том, что надо переменить что-то в своих убеждениях, что что-то в них не так и не хорошо, но утром, с солнечным светом, я снова становился comme il faut, был очень доволен этим и не желал в себе никаких изменений.
Но вот однажды, часу в седьмом теплого и
ясного июньского
вечера (в тот год все лето стояло очень хорошее), над Москвой раздавался благовест ко всенощной.
Однажды у старухи пассажирки кто-то вытащил кошель с деньгами; было это
ясным, тихим
вечером, все люди жили добродушно и мирно. Капитан дал старухе пять рублей, пассажиры тоже собрали между собою сколько-то; когда деньги отдали старухе, она, крестясь и кланяясь в пояс людям, сказала...
Был пятый час
вечера — время, когда обыкновенно Андрей Ефимыч ходит у себя по комнатам и Дарьюшка спрашивает его, не пора ли ему пиво пить. На дворе была тихая,
ясная погода.
Вот и
ясный теплый
вечер.
Особенно невыносимой становилась жизнь с
вечера, когда в тишине стоны и плач звучали
яснее и обильнее, когда из ущелий отдаленных гор выползали сине-черные тени и, скрывая вражий стан, двигались к полуразбитым стенам, а над черными зубцами гор являлась луна, как потерянный щит, избитый ударами мечей.
Был
вечер ясного дня весны.
Он был похож на
вечер ясный...
Сам Яков всё
яснее видел, что он лишний среди родных, в доме, где единственно приятным человеком был чужой — Митя Лонгинов. Митя не казался ему ни глупым, ни умным, он выскальзывал из этих оценок, оставаясь отличным от всех. Его значительность подтверждалась и отношением к нему Мирона; чёрствый, властный, всеми командующий Мирон жил с Митей дружно и хотя часто спорил, но никогда не ссорился, да и спорил осторожно. В доме с утра до
вечера звучал разноголосый зов...
Эта blague была так мила, так остроумна и весела, что Ольга Сергеевна целый день хохотала до слез и к
вечеру не только утратила
ясное представление о нигилистах, но даже почему-то вообразила, что это просто вновь открытая угнетенная национальность (les polonais, les italiens… les nihilistes! поляки, итальянцы… нигилисты!), которая, в этом качестве, имеет право на собственную свою конституцию и на собственные свои законы.
«А заметили ли вы, господа, — сказал он, — что у нас в высокоторжественные дни всегда играет
ясное солнце на
ясном и безоблачном небе? что ежели, по временам, погода с утра и не обещает быть хорошею, то к
вечеру она постепенно исправляется, и правило о предоставлении обывателям зажечь иллюминацию никогда не встречает препон в своем исполнении?» Затем он вздохнул, сосредоточился на минуту в самом себе и продолжал: «Стоя на рубеже отдаленного Запада и не менее отдаленного Востока, Россия призвана провидением» и т. д. и т. д.
Однажды — это было в
ясный осенний день, перед
вечером — старик Цыбукин сидел около церковных ворот, подняв воротник своей шубы, и виден был только его нос и козырек от фуражки. На другом конце длинной лавки сидел подрядчик Елизаров и рядом с ним школьный сторож Яков, старик лет семидесяти, без зубов. Костыль и сторож разговаривали.
После светлого летнего дня наступил
ясный и тихий
вечер: заря пылала; до половины облитый ее багрянцем, широкий пруд стоял неподвижным зеркалом, величаво отражая в серебристой мгле своего глубокого лона и всю воздушную бездну неба, и опрокинутые, как бы почерневшие деревья, и дом.
Серафим против Гриши — как
ясный день весны против
вечера осени, а сошлись они друг с другом ближе, чем со мной. Это было немножко обидно мне. Вскоре и ушли они вместе, Гриша решил в Олонецк идти, а Серафим говорит...
Коврин приехал к Песоцким
вечером, в десятом часу. Таню и ее отца, Егора Семеныча, он застал в большой тревоге.
Ясное, звездное небо и термометр пророчили мороз к утру, а между тем садовник Иван Карлыч уехал в город, и положиться было не на кого. За ужином говорили только об утреннике, и было решено, что Таня не ляжет спать и в первом часу пройдется по саду и посмотрит, все ли в порядке, а Егор Семеныч встанет в три часа и даже раньше.
Из сельских людей кто уже спал, кто сидел при свете каганцов в хатах за
вечерей, а были и такие, которых теплая да
ясная осенняя ночь выманила на улицу.
— Тут в глазах Лизиных блеснула радость, которую она тщетно сокрыть хотела; щеки ее пылали, как заря в
ясный летний
вечер; она смотрела на левый рукав свой и щипала его правою рукою.
Я вздохнул с облегчением и как-то радостно посмотрел на доброго человека… В эту ночь я открыл форточку и долго смотрел в
ясный клочок неба.
Вечером я написал письма, проникнутые бодростью и надеждой…
Началось это весной. Вскоре после Пасхи, которая была в том году поздней, мы поехали с ним однажды на острова. Был
ясный, задумчивый, ласковый
вечер. Тихие воды рек и каналов мирно дремали в своих берегах, отражая розовый и лиловый свет погасавшего неба. Молодая, сероватая зелень прибрежных ив и черных столетних лип так наивно и так радостно смотрелась в воду. Мы долго молчали. Наконец под обаянием этого прелестного
вечера я сказал медленно...
Было тихо. В окна глядел не то тусклый рассвет, не то поздний
вечер, что-то заполненное бесформенной и сумеречной мглой. Ветер дул в «щели», как в трубе, и гнал по ней ночные туманы. Взглянув из окна кверху, я мог видеть клочки
ясного неба. Значит, на всем свете зарождалось уже яркое солнечное утро. А мимо станка все продолжала нестись, клубами, холодная мгла… Было сумрачно, тихо, серо и печально.
Тогда, однажды зимой, в
ясный и морозный
вечер, впрочем, часу уже в двенадцатом, три чрезвычайно почтенные мужа сидели в комфортной и даже роскошно убранной комнате, в одном прекрасном двухэтажном доме на Петербургской стороне и занимались солидным и превосходным разговором на весьма любопытную тему.
Вечер крещенского сочельника
ясный был и морозный. За околицей Осиповки молодые бабы и девки сбирали в кринки чистый «крещенский снежок» холсты белить да от сорока недугов лечить. Поглядывая на ярко блиставшие звезды, молодицы заключали, что новый год белых ярок породит, а девушки меж себя толковали: «Звезды к гороху горят да к ягодам; вдоволь уродится, то-то загуляем в лесах да в горохах!»
Кроме дней обрядных, лишь только выдастся
ясный тихий
вечер, молодежь, забыв у́сталь дневной работы, не помышляя о завтрашнем труде, резво бежит веселой гурьбой на урочное место и дó свету водит там хороводы, громко припевая, как «Вокруг города Царева ходил-гулял царев сын королев», как «В Арзамасе на украсе собиралися молодушки в един круг», как «Ехал пан от князя пьян» и как «Селезень по реченьке сплавливал, свои сизые крылышки складывал»…
В один из июньских
вечеров, когда солнце уже зашло, но широкий след его — багрово-золотистая полоса еще красила далекий запад и пророчила назавтра тихий и
ясный день, я подъехал на Зорьке к флигелю, в котором жил Урбенин. В этот
вечер у графа предполагался «музыкальный»
вечер. Гости уже начали съезжаться, но графа не было дома: он поехал кататься и обещал скоро вернуться.
В Харькове в десять часов
вечера в наш вагон села молодая дама; у нее было милое и хорошее лицо с
ясными, немножко наивными глазами.
А Наташа про Веденеева ни с кем речей не заводит и с каждым днем становится молчаливей и задумчивей. Зайдет когда при ней разговор о Дмитрии Петровиче, вспыхнет слегка, а сама ни словечка. Пыталась с ней Лиза заговаривать, и на сестрины речи молчала Наташа, к Дуне ее звали — не пошла. И больше не слышно было веселого,
ясного, громкого смеха ее, что с утра до
вечера, бывало, раздавался по горницам Зиновья Алексеича.
Оно, чистое, непорочное, было еще безмятежно, как зеркальная поверхность широко раскинувшегося озера в тихий,
ясный июньский
вечер.