Неточные совпадения
Старый князь после отъезда доктора тоже вышел из своего кабинета и, подставив свою
щеку Долли и поговорив с ней, обратился к
жене...
На третий день после ссоры князь Степан Аркадьич Облонский — Стива, как его звали в свете, — в обычайный час, то есть в 8 часов утра, проснулся не в спальне
жены, а в своем кабинете, на сафьянном диване. Он повернул свое полное, выхоленное тело на пружинах дивана, как бы желая опять заснуть надолго, с другой стороны крепко обнял подушку и прижался к ней
щекой; но вдруг вскочил, сел на диван и открыл глаза.
Жена, нагнувшись, подкладывала к ногам его бутылки с горячей водой. Самгин видел на белом фоне подушки черноволосую, растрепанную голову, потный лоб, изумленные глаза,
щеки, густо заросшие черной щетиной, и полуоткрытый рот, обнаживший мелкие, желтые зубы.
И вот он — дома.
Жена, клюнув его горячим носом в
щеку, осыпала дождем обиженных слов.
Варвара возвратилась около полуночи. Услышав ее звонок, Самгин поспешно зажег лампу, сел к столу и разбросал бумаги так, чтоб видно было: он давно работает. Он сделал это потому, что не хотел говорить с
женою о пустяках. Но через десяток минут она пришла в ночных туфлях, в рубашке до пят, погладила влажной и холодной ладонью его
щеку, шею.
У него было круглое лицо в седой, коротко подстриженной щетине, на верхней губе щетина — длиннее, чем на подбородке и
щеках, губы толстые и такие же толстые уши, оттопыренные теплым картузом. Под густыми бровями — мутновато-серые глаза. Он внимательно заглянул в лицо Самгина, осмотрел рябого, его
жену, вынул из кармана толстого пальто сверток бумаги, развернул, ощупал, нахмурясь, пальцами бутерброд и сказал...
— Нет, не то, — отозвался Обломов, почти обидевшись, — где же то? Разве у меня
жена сидела бы за вареньями да за грибами? Разве считала бы тальки да разбирала деревенское полотно? Разве била бы девок по
щекам? Ты слышишь: ноты, книги, рояль, изящная мебель?
Он загляделся на
жену, и тайное умиление медленным лучом прошло у него по лицу и застыло в задумчивых глазах. Даже румянец пробился на
щеках.
По своей наружности он представлял полную противоположность своей
жене: прилично полный, с румянцем на загорелых
щеках, с русой окладистой бородкой и добрыми серыми глазками, он так же походил на спелое яблоко, как его достойная половина на моченую грушу.
Дикий-Барин посмеивался каким-то добрым смехом, которого я никак не ожидал встретить на его лице; серый мужичок то и дело твердил в своем уголку, утирая обоими рукавами глаза,
щеки, нос и бороду: «А хорошо, ей-богу хорошо, ну, вот будь я собачий сын, хорошо!», а
жена Николая Иваныча, вся раскрасневшаяся, быстро встала и удалилась.
За стойкой, как водится, почти во всю ширину отверстия, стоял Николай Иваныч, в пестрой ситцевой рубахе, и, с ленивой усмешкой на пухлых
щеках, наливал своей полной и белой рукой два стакана вина вошедшим приятелям, Моргачу и Обалдую; а за ним в углу, возле окна, виднелась его востроглазая
жена.
Но дом Марьи Дмитриевны не поступил в чужие руки, не вышел из ее рода, гнездо не разорилось: Леночка, превратившаяся в стройную, красивую девушку, и ее жених — белокурый гусарский офицер, сын Марьи Дмитриевны, только что женившийся в Петербурге и вместе с молодой
женой приехавший на весну в О…, сестра его
жены, шестнадцатилетняя институтка с алыми
щеками и ясными глазками, Шурочка, тоже выросшая и похорошевшая, — вот какая молодежь оглашала смехом и говором стены калитинского дома.
Чтение продолжалось. Внимание слушателей росло с каждой главой, и, наконец, когда звероподобный муж, узнав об измене маленькой, худенькой, воздушной
жены своей, призывает ее к себе, бьет ее по
щеке, и когда она упала, наконец, в обморок, велит ее вытащить совсем из дому, вон… — Марьеновский даже привстал.
Муж доволен, что сыт;
жена довольна, что бог их и с семьею за рубль прокормил; у детей
щеки от праздничного пирога лоснятся.
—
Жены лишился, — отвечал старик, и по его толстым, отвислым
щекам потекли слезы.
— Да, я недурно копирую, — отвечал он и снова обратился к Калиновичу: — В заключение всего-с: этот господин влюбляется в очень миленькую даму,
жену весьма почтенного человека, которая была, пожалуй, несколько кокетка, может быть, несколько и завлекала его, даже не мудрено, что он ей и нравился, потому что действительно был чрезвычайно красивый мужчина — высокий, статный, с этими густыми черными волосами, с орлиным, римским носом; на
щеках, как два розовых листа, врезан румянец; но все-таки между ним и какой-нибудь госпожою в ранге действительной статской советницы оставался salto mortale…
Буфетчик, круглый и надутый спесью, лыс, как мяч; заложив руки за спину, он целые дни тяжело ходит по палубе, точно боров в знойный день ищет тенистый угол. В буфете красуется его
жена, дама лет за сорок, красивая, но измятая, напудренная до того, что со
щек ее осыпается на яркое платье белая липкая пыль.
То он видел перед собой силача Абунунцал-Хана, как он, придерживая рукою отрубленную, висящую
щеку, с кинжалом в руке бросился на врага; то видел слабого, бескровного старика Воронцова с его хитрым белым лицом и слышал его мягкий голос; то видел сына Юсуфа, то
жену Софиат, то бледное, с рыжей бородой и прищуренными глазами, лицо врага своего Шамиля.
Гудаевский постоял перед нею, примерился было хлопнуть ее по
щеке, да передумал, тоже сел на пол против
жены и закричал: — Фурия!
Слесаря Коптева
жена мышьяком отравила. С неделю перед тем он ей, выпивши будучи,
щёку до уха разодрал, шубу изрубил топором и сарафан, материно наследство, штофный [Немецкая шёлковая плотная ткань, обычно с разводами. — Ред.]. Вели её в тюрьму, а она, будучи вроде как без ума, выйдя на базар, сорвала с себя всю одёжу» — ну, тут нехорошо начинается, извините!
Вошел Мерцалов. Он был в летнем пальто, летней войлочной шляпе и без калош. Его руки взбухли и посинели от мороза, глаза провалились,
щеки облипли вокруг десен, точно у мертвеца. Он не сказал
жене ни одного слова, она ему не задала ни одного вопроса. Они поняли друг друга по тому отчаянию, которое прочли друг у друга в глазах.
И вдруг семейная сцена обрушилась на его голову: дочь в истерике,
жена в исступлении, разбитая тарелка на полу, у Марьи Степановны лица нет и правая ручка как-то очень красна, — почти так же, как левая
щека у Терешки.
Потом оба сидели в кабинете рядом и молчали. У него было тяжело на душе, и не хотелось ему ни на Пятницкую, ни в амбар, но он угадывал, о чем думает
жена, и был не в силах противоречить ей. Он погладил ее по
щеке и сказал...
Придя домой, Лаптев надел халат и туфли и сел у себя в кабинете читать роман.
Жены дома не было. Но прошло не больше получаса, как в передней позвонили и глухо раздались шаги Петра, побежавшего отворять. Это была Юлия. Она вошла в кабинет в шубке, с красными от мороза
щеками.
Бывало, сидит где-нибудь в сторонке с подвязанной
щекой и непременно смотрит на что-нибудь со вниманием; видит ли она в это время, как я пишу и перелистываю книги, или как хлопочет
жена, или как кухарка в кухне чистит картофель, или как играет собака, у нее всегда неизменно глаза выражали одно и то же, а именно: «Все, что делается на этом свете, все прекрасно и умно».
Но
жену дразнить было скучно, её багровое лицо быстро потело слезами, казалось, что слёзы льются не только из глаз её, но выступают из всех точек туго надутой кожи
щёк, из двойного, рыхлого подбородка, просачиваются где-то около ушей.
Пётр кивнул головою, глядя на
жену; неуклюже согнув спину, она смотрела под ноги себе, на маленький холмик, по которому Никита сосредоточенно шлёпал лопатой. Смахивая пальцами слёзы со
щёк так судорожно быстро, точно боялась обжечь пальцы о свой распухший, красный нос, она шептала...
На другой или третий день отец повез нас на Миллионную в дом министра Новосильцова, где кроме его
жены мы были представлены и старухе матери с весьма серьезным лицом, украшенным огромною на
щеке бородавкою. В глаза бросалось уважение, с которым высокопоставленные гости относились к этой старухе, говорившей всем генералам! «Ты, батюшка»…
Коршунов (садясь подле Любови Гордеевны). Вот это хорошо, это я люблю. Ну-ка, подойди сюда которая-нибудь. (Девушка подходит, он ее треплет по
щеке.) Ишь ты, востроглазая какая! Ведь вам, девушкам, чай, много надобно на белила на белые, на румяна на алые… хе, хе, хе… а у меня денег нет, за мной будет… хе, хе, хе… Держи фартук. (Сыплет ей деньги, мелочь; девушка кланяется и уходит.) Ну, что же, Гордей Карпыч, скажи жене-то, зачем мы приехали.
Но, к крайнему удивлению Никиты Федорыча,
жена его не обнаружила на тот раз ни малейшего удивления к необыкновенной остроте любимого чада; она сердито поправила косынку, перевязывавшую больную
щеку, и сухо сказала супругу...
В это самое время Иван Ильич провалился, увидал свет, и ему открылось, что жизнь его была не то, что надо, но что это можно еще поправить. Он спросил себя: что же «то», и затих, прислушиваясь. Тут он почувствовал, что руку его целует кто-то. Он открыл глаза и взглянул на сына. Ему стало жалко его.
Жена подошла к нему. Он взглянул на нее. Она с открытым ртом и с неотертыми слезами на носу и
щеке, с отчаянным выражением смотрела на него. Ему жалко стало ее.
Старик крякнул, взял шапку и пошел к старосте. Уже темнело. Антип Седельников паял что-то около печи, надувая
щеки; было угарно. Дети его, тощие, неумытые, не лучше чикильдеевских, возились на полу; некрасивая, весноватая
жена с большим животом мотала шелк. Это была несчастная, убогая семья, и только один Антип выглядел молодцом и красавцем. На скамье в ряд стояло пять самоваров. Старик помолился на Баттенберга и сказал...
Мы долго собирались, поздно вышли и пришли в Бурцево к вечерней заре. Ивана не было, он, оказывается, ушел к свояку в Окунево, где праздновали престол. Приняла нас его
жена Авдотья, худая пучеглазая баба, похожая лицом на рыбу, и такая веснушчатая, что белая кожа только лишь кое-где редкими проблесками проступала на ее
щеках сквозь коричневую маску.
Приехала
жена ветеринара, худая, некрасивая дама с короткими волосами и с капризным выражением, и с нею мальчик, Саша, маленький не по летам (ему шел уже десятый год), полный, с ясными голубыми глазами и с ямочками на
щеках.
Вера Львовна не ответила ему. Покромцев почувствовал к ней жалость и стал раскаиваться в своей откровенности. Желая загладить неприятное впечатление, он еще раз поцеловал
жену в
щеку…
Румянцев. Помилуйте, Андрей Дементьич, за что же вы так поступаете со мною?
Жена, это не в пример хуже даже девицы. Девица отшлепала по
щекам и прощай, по крайней мере, а у
жены я весь век под руками, за что же такое наказание?
Савелий сердито выдыхнул из груди весь воздух и резко повернулся к стене. Минуты через три он опять беспокойно заворочался, стал в постели на колени и, упершись руками о подушку, покосился на
жену. Та все еще не двигалась и глядела на гостя.
Щеки ее побледнели, и взгляд загорелся каким-то странным огнем. Дьячок крякнул, сполз на животе с постели и, подойдя к почтальону, прикрыл его лицо платком.
Филетер Иванович постоял, отворотясь, у окна и, с большими хитростями стянув на усы слезу, быстрым движением обтер рукавом
щеку и, оборотясь к
жене, проговорил мягким, сострадательным голосом...
Дачка на шоссе. Муж и
жена. И по-прежнему очумелые глаза, полные отчаяния. И по-прежнему бешеная, неумелая работа по хозяйству с зари до поздней ночи. Он — с ввалившимися
щеками, с глазами, как у быка, которого ударили обухом меж рогов. У нее, вместо золотистого ореола волос, слежавшаяся собачья шерсть, бегающие глаза исподлобья, как у затырканной кухарки. И ненавидящие, злобные друг к другу лица.
Прокурор чувствовал на лице его дыхание, то и дело касался
щекой его волос, и на душе у него становилось тепло и мягко, так мягко, как будто не одни руки, а вся душа его лежала на бархате Сережиной куртки. Он заглядывал в большие, темные глаза мальчика, и ему казалось, что из широких зрачков глядели на него и мать, и
жена, и всё, что он любил когда-либо.
Я робко взглянул на
жену и увидал больше, чем мог ожидать при всей моей мнительности. Глаза
жены были налиты слезами, на
щеках горел румянец не то стыда, не то гнева, руки судорожно щипали бахрому у каретного окна… Меня бросило в жар и передернуло…
Наняли комнату в два окна на Васильевском острове, на углу 12-й линии и Среднего проспекта, в двухэтажном флигельке в глубине двора. Хозяйка — полная старуха с румяными, как крымские яблоки,
щеками. И муж у нее — повар Андрей, маленький старичок с белыми усами. Он обычно сидел в темной прихожей и курил трубку, — курить в комнате
жена не позволяла.
Евлампий Григорьевич не дослушал
жены. Он встал, подошел к ее изголовью, расставил как-то странно ноги,
щеки его покраснели, глаза загорелись и гневно, почти злобно уставились на нее.
Сзади, из-за плеча, улыбался супруг, белый, с розовыми
щеками, пухлый, обросший каким-то мохом вместо волос, маленького роста, с начинающимся брюшком, во фраке и белом галстуке. Он нес голубую с серебром накидку
жены.
Впросонках слышит суету в доме, потом скрип двери… Открывает глаза — и видит пред собою в сумраке… женщину в пышном расцвете лет и красоты, с голубыми глазами, в которых отражается целое небо любви! Заметно, однако ж, что оно подернуто облаком уныния.
Щеки ее пылают, густые белокурые локоны раскиданы в беспорядке по шее, белой, как у лебедя. Боже! не видение ли это?.. Это
жена его!
Жена таким же образом подошла к постели и поглядела ему в лицо, положила руку на его грудь, наклонилась, поцеловала мужа своего, и он почувствовал, что горячая слеза упала ему на
щеку.
Путники, застигнутые ночью или непогодой на большой дороге, редкие не знали, что на ней находится приятный шинок, содержащийся одним жидовином, по прозвищу Загреба, славившимся в то время на всю окрестность молодой брагой и молодой
женой, которая была весела и так же гуллива, как брага и
щеки которой были так же пышны и румяны, как поджаренные блины ее мужа.
Путники, застигнутые ночью, или непогодою, на большой дороге, редкие не знали, что на ней находится приятный шинок, содержимый одним жидовином по прозвищу Загреба, славившийся в то время на всю окрестность молодою брагою и молодою
женою, которая была весела и так же гуллива, как брага, и
щеки которой были так же пышны и румяны, как поджаренные блины ее мужа.
На сколько старый Мазараки был безобразен со своим ударяющим в черноту лицом, с красным, глубоким шрамом на правой
щеке, длинным красноватым носом, беззубым ртом, лысой головой, жидкой растительностью на бороде и усах и испещренными красными жилками постоянно слезоточивыми глазами, настолько прелестна была его
жена.