Неточные совпадения
Тогдашние тузы в редких случаях, когда говорили на родном языке, употребляли одни — эфто,
другие — эхто: мы, мол, коренные русаки, и в то же время мы вельможи, которым позволяется пренебрегать
школьными правилами), я эфтим хочу доказать, что без чувства собственного достоинства, без уважения к самому себе, — а в аристократе эти чувства развиты, — нет никакого прочного основания общественному… bien public…
Переходя рядом схоластических приемов, содержание науки обрастает всей этой
школьной дрянью — а доктринеры до того привыкают к уродливому языку, что
другого не употребляют, им он кажется понятен, — в стары годы им этот язык был даже дорог, как трудовая копейка, как отличие от языка вульгарного.
Этюды с этих лисичек и
другие классные работы можно было встретить и на Сухаревке, и у продавцов «под воротами». Они попадали туда после просмотра их профессорами на отчетных закрытых выставках, так как их было девать некуда, а на ученические выставки классные работы не принимались, как бы хороши они ни были. За гроши продавали их ученики кому попало, а встречались иногда среди
школьных этюдов вещи прекрасные.
Да и эти 9 % относятся исключительно к
школьному возрасту, так что о взрослой сахалинской женщине можно сказать, что она грамоте не знает; просвещение не коснулось ее, она поражает своим грубым невежеством, и, мне кажется, нигде в
другом месте я не видел таких бестолковых и мало понятливых женщин, как именно здесь, среди преступного и порабощенного населения.
Он был у нас недолго. Большой был тогда аскетик — худобы страшной. Он должен быть теперь очень стар… [Пущин, как и
другие лицеисты, в свои
школьные годы не любил М. С. Пилецкого за иезуитизм. Впоследствии выяснилось, что он был агентом тайной полиции, чего Пущин не мог знать (см. Б. Мейлах, Лицейские годовщины, «Огонек», 1949, № 23). Двустишие — из «Лицейских песен».]
Мальчик в штанах (с участием).Не говорите этого,
друг мой! Иногда мы и очень хорошо понимаем, что с нами поступают низко и бесчеловечно, но бываем вынуждены безмолвно склонять голову под ударами судьбы. Наш
школьный учитель говорит, что это — наследие прошлого. По моему мнению, тут один выход: чтоб начальники сами сделались настолько развитыми, чтоб устыдиться и сказать
друг другу: отныне пусть постигнет кара закона того из нас, кто опозорит себя употреблением скверных слов! И тогда, конечно, будет лучше.
Но есть, mon cher,
другой разряд людей, гораздо уже повыше; это… как бы назвать… забелка человечества: если не гении, то все-таки люди, отмеченные каким-нибудь особенным талантом, люди, которым, наконец, предназначено быть двигателями общества, а не сносливыми трутнями; и что я вас отношу к этому именно разряду, в том вы сами виноваты, потому что вы далеко уж выдвинулись из вашей среды: вы не
школьный теперь смотритель, а литератор, следовательно, человек, вызванный на очень серьезное и широкое поприще.
Сверстов, начиная с самой первой
школьной скамьи, — бедный русак, по натуре своей совершенно непрактический, но бойкий на слова, очень способный к ученью, — по выходе из медицинской академии, как один из лучших казеннокоштных студентов, был назначен флотским врачом в Ревель, куда приехав, нанял себе маленькую комнату со столом у моложавой вдовы-пасторши Эмилии Клейнберг и предпочел эту квартиру
другим с лукавою целью усовершенствоваться при разговорах с хозяйкою в немецком языке, в котором он был отчасти слаб.
Бабука Улитка, жена хорунжего и
школьного учителя, так же как и
другие, вышла к воротам своего двора и ожидает скотину, которую по улице гонит ее девка Марьянка.
Поэтому многие из моих
школьных товарищей и даже из
друзей, как только начинают серьезно восходить по лестнице чинов и должностей, так тотчас же чувствуют потребность как можно реже встречаться со мной.
Едва соскочив с
школьной скамьи, юноша уже ни о чем
другом не помышляет, кроме карьеры, и даже с дамочками устраивается мимоходом и как-то наскоро.
В первый же день
школьной жизни Фома, ошеломленный живым и бодрым шумом задорных шалостей и буйных, детских игр, выделил из среды мальчиков двух, которые сразу показались ему интереснее
других. Один сидел впереди его. Фома, поглядывая исподлобья, видел широкую спину, полную шею, усеянную веснушками, большие уши и гладко остриженный затылок, покрытый ярко-рыжими волосами.
— Это делается с целью устрашить
других, — произнес он, припоминая еще на
школьных скамейках заученную им теорию устрашения. […теория устрашения — в учении о целях наказания за уголовное преступление, иначе называется теорией психического принуждения; разрабатывалась Фейербахом (1775—1833).]
Для какого-то значительного лица, чуть ли не для главного директора императорских театров, проезжавшего через Москву, Кокошкин, вместо рапорта о благосостоянии театра, составил два спектакля: один французский, а
другой,
школьный, русский.
Однажды — это было в ясный осенний день, перед вечером — старик Цыбукин сидел около церковных ворот, подняв воротник своей шубы, и виден был только его нос и козырек от фуражки. На
другом конце длинной лавки сидел подрядчик Елизаров и рядом с ним
школьный сторож Яков, старик лет семидесяти, без зубов. Костыль и сторож разговаривали.
Печатанье всех его сочинений в четырех частях в числе пяти тысяч экземпляров было поручено
школьному товарищу и
другу Гоголя, г-ну Прокоповичу.
Та же шепелявость, только хрипловатая и на
других нотах; лицо его
школьного товарища представилось ему чрезвычайно отчетливо, и вся его жидкая, долговязая фигура.
Хрящеву Теркин охотно бы рассказал в
другое время про свои
школьные годы. С ним ему удобно и легко. Такого „созерцателя“ можно приблизить к себе, не рискуя, что он „зазнается“.
В литературном мире у меня было когда-то много знакомого народа, но ни одного настоящего
друга или
школьного товарища. Из бывших сотрудников"Библиотеки"Лесков очутился в числе кредиторов журнала, Воскобойников работал в"Московских ведомостях"у Каткова, Эдельсон умер, бывший у меня секретарем товарищ мой Венский практиковал в провинции как врач после довершения своей подготовки на курсах для врачей и получения докторской степени.
Он пытался, значит, две ночи подряд! Я смотрел на ровные, четкие строки, на эти два сероватых листика с
школьною голубою линовкою… А вчера вечером он со мною пел, дурачился. Это, — имея позади одну ночь и в ожидании
другой. У меня захолонуло в душе.
Сейчас мы все сидим на лекции «Бытовой». Пока я, Саня и Ольга ведем запись, Борис повторяет роль из той пьески, которую мы будем репетировать перед «маэстро» нынче в
школьном театре. Мы уже давно репетируем одноактные пьесы, драматические этюды и отрывки. С будущего года, на третьем курсе, пойдут
другие, серьезные, трудные для нас, таких еще молодых и неопытных.
Скоро экзамен. Опять «Прохожий» и «Севильский цирюльник» выступают на сцену. Мы будем разыгрывать то и
другое в костюмах и гриме перед публикой в
школьном театре в конце апреля. Но до этого еще предстоят экзамены по научным и
другим предметам. Последние экзамены, потому что в будущем году их уже больше не будет. Будут только практические занятия и постановка пьес: на третьем ставят без конца спектакли.
Все это Костя Береговой произнес одним духом, влетая в партер
школьного театра в один из ноябрьских дней, когда мы репетировали уже
другую пьесу, «сдав» перед начальством «Сон в летнюю ночь».
Только что утихла над ними гроза мариенбургского
школьного мастера и стихотворца Дихтерлихта, уже собирались новые тучи с
другой стороны.
Еще на
школьной скамье он мечтал о карьере и между товарищами выбирал лишь сыновей влиятельных и сановитых родителей, умел делаться их
другом и через них попал в центр высшего петербургского света, куда нелегко пробраться даже баронам, особенно при том недостатке, которым, к несчастью, обладал Карл Федорович — он был беден.
Он написал в Москву, и не прошло месяца, как на окне его магазина были уже выставлены перья, карандаши, ручки, ученические тетрадки, аспидные доски и
другие школьные принадлежности. К нему стали изредка заходить мальчики и девочки, и был даже один такой день, когда он выручил рубль сорок копеек. Однажды опрометью влетела к нему девка в кожаных калошах; он уже раскрыл рот, чтобы сказать ей с презрением, что она ошиблась дверью, но она крикнула...
Взял я это имя и документы на жительство от моего
школьного товарища и
друга русского гвардейского офицера Савина.
Он сам стал
школьным учителем, устроил классы для взрослых, читал им книги и брошюры, объяснял крестьянам их положение; кроме того, он издавал нелегальные народные книги и брошюры и отдавал все, что мог, не отнимая у матери, на устройство таких же центров по
другим деревням.