Неточные совпадения
— И на кой
черт я не пошел прямо на стрельцов! — с горечью восклицал Бородавкин,
глядя из окна на увеличивавшиеся с минуты на минуту лужи, — в полчаса был бы уж там!
Да ты смотри себе под ноги, а не
гляди в потомство; хлопочи о том, чтобы мужика сделать достаточным да богатым, да чтобы было у него время учиться по охоте своей, а не то что с палкой в руке говорить: «Учись!»
Черт знает, с которого конца начинают!..
«Экой
черт! — думал Чичиков,
глядя на него в оба глаза, — загребистая какая лапа!»
«Ужели, — думает Евгений, —
Ужель она? Но точно… Нет…
Как! из глуши степных селений…»
И неотвязчивый лорнет
Он обращает поминутно
На ту, чей вид напомнил смутно
Ему забытые
черты.
«Скажи мне, князь, не знаешь ты,
Кто там в малиновом берете
С послом испанским говорит?»
Князь на Онегина
глядит.
«Ага! давно ж ты не был в свете.
Постой, тебя представлю я». —
«Да кто ж она?» — «Жена моя».
Остановился сыноубийца и
глядел долго на бездыханный труп. Он был и мертвый прекрасен: мужественное лицо его, недавно исполненное силы и непобедимого для жен очарованья, все еще выражало чудную красоту; черные брови, как траурный бархат, оттеняли его побледневшие
черты.
— Нелегко.
Черт меня дернул сегодня подразнить отца: он на днях велел высечь одного своего оброчного мужика — и очень хорошо сделал; да, да, не
гляди на меня с таким ужасом — очень хорошо сделал, потому что вор и пьяница он страшнейший; только отец никак не ожидал, что я об этом, как говорится, известен стал. Он очень сконфузился, а теперь мне придется вдобавок его огорчить… Ничего! До свадьбы заживет.
Аркадий посмотрел на базаровского ученика. Тревожное и тупое выражение сказывалось в маленьких, впрочем приятных
чертах его прилизанного лица; небольшие, словно вдавленные глаза
глядели пристально и беспокойно, и смеялся он беспокойно: каким-то коротким, деревянным смехом.
— Это я — так… сболтнул, — забормотал он,
глядя в угол. — Это — Макаров внушает,
черт… хех!
—
Черт, — пробормотал Туробоев, надвинув шляпу,
глядя вдаль, там, поперек улицы, густо шел народ. — Сюда, — сказал он, направляясь по берегу Невы.
— А ты уступи, Клим Иванович! У меня вот в печенке — камни, в почках — песок, меня скоро
черти возьмут в кухарки себе, так я у них похлопочу за тебя, ей-ей! А? Ну, куда тебе, козел в очках, деньги? Вот,
гляди, я свои грешные капиталы семнадцать лет все на девушек трачу, скольких в люди вывела, а ты — что, а? Ты, поди-ка, и на бульвар ни одной не вывел, праведник! Ни одной девицы не совратил, чай?
Взгляд Ольги на жизнь, на любовь, на все сделался еще яснее, определеннее. Она увереннее прежнего
глядит около себя, не смущается будущим; в ней развернулись новые стороны ума, новые
черты характера. Он проявляется то поэтически разнообразно, глубоко, то правильно, ясно, постепенно и естественно…
—
Черт возьми! — пробормотал Ив,
глядя вслед кебу, увозившему Стильтона, и задумчиво вертя десятифунтовый билет. — Или этот человек сошел с ума, или я счастливчик особенный! Наобещать такую кучу благодати только за то, что я сожгу в день пол-литра керосина!
Когда Вера, согретая в ее объятиях, тихо заснула, бабушка осторожно встала и, взяв ручную лампу, загородила рукой свет от глаз Веры и несколько минут освещала ее лицо,
глядя с умилением на эту бледную, чистую красоту лба, закрытых глаз и на все, точно рукой великого мастера изваянные, чистые и тонкие
черты белого мрамора, с глубоким, лежащим в них миром и покоем.
Она равнодушно
глядела на изношенный рукав, как на дело до нее не касающееся, потом на всю фигуру его, довольно худую, на худые руки, на выпуклый лоб и бесцветные щеки. Только теперь разглядел Леонтий этот, далеко запрятанный в
черты ее лица, смех.
Он убаюкивался этою тихой жизнью, по временам записывая кое-что в роман:
черту, сцену, лицо, записал бабушку, Марфеньку, Леонтья с женой, Савелья и Марину, потом смотрел на Волгу, на ее течение, слушал тишину и
глядел на сон этих рассыпанных по прибрежью сел и деревень, ловил в этом океане молчания какие-то одному ему слышимые звуки и шел играть и петь их, и упивался, прислушиваясь к созданным им мотивам, бросал их на бумагу и прятал в портфель, чтоб, «со временем», обработать — ведь времени много впереди, а дел у него нет.
Между рощей и проезжей дорогой стояла в стороне, на лугу, уединенная деревянная часовня, почерневшая и полуразвалившаяся, с образом Спасителя, византийской живописи, в бронзовой оправе. Икона почернела от времени, краски местами облупились; едва можно было рассмотреть
черты Христа: только веки были полуоткрыты, и из-под них задумчиво
глядели глаза на молящегося, да видны были сложенные в благословение персты.
«
Черт знает что такое!» — думал Райский,
глядя на нее во все глаза.
Он молчал и все сидел с закрытыми глазами. А она продолжала говорить обо всем, что приходило в голову,
глядела по сторонам,
чертила носком ботинки по песку.
Борис начал
чертить мелом контур головы, все злобнее и злобнее
глядя на «противную рожу», и так крепко нажимал мел, что куски его летели в стороны.
Все время, пока Борис занят был с Марфенькой, бабушка задумчиво
глядела на него, опять припоминала в нем
черты матери, но заметила и перемены: убегающую молодость, признаки зрелости, ранние морщины и странный, непонятный ей взгляд, «мудреное» выражение. Прежде, бывало, она так и читала у него на лице, а теперь там было написано много такого, чего она разобрать не могла.
— Ах, угодники-бессребреники!.. Да Данила Семеныч приехал… А уж я по его образине вижу, што он не с добром приехал: и
черт чертом, страсть
глядеть. Пожалуй, как бы Василия-то Назарыча не испужал… Ей-богу! Вот я и забежал к вам… потому…
— Чего боишься, — обмерил его взглядом Митя, — ну и
черт с тобой, коли так! — крикнул он, бросая ему пять рублей. — Теперь, Трифон Борисыч, проводи меня тихо и дай мне на них на всех перво-наперво глазком
глянуть, так чтоб они меня не заметили. Где они там, в голубой комнате?
— Ты это про что? — как-то неопределенно
глянул на него Митя, — ах, ты про суд! Ну,
черт! Мы до сих пор все с тобой о пустяках говорили, вот все про этот суд, а я об самом главном с тобою молчал. Да, завтра суд, только я не про суд сказал, что пропала моя голова. Голова не пропала, а то, что в голове сидело, то пропало. Что ты на меня с такою критикой в лице смотришь?
С амурных дел они, или так встречались? Как бы с амурных дел, он бы был веселый. А ежели бы в амурных делах они поссорились, по ее несоответствию на его желание, тогда бы, точно, он был сердитый, только тогда они ведь поссорились бы, — не стал бы ее провожать. И опять она прошла прямо в свою комнату и на него не поглядела, а ссоры незаметно, — нет, видно, так встретились. А
черт их знает, надо
глядеть в оба.
Она осталась печальной и озабоченной до самого вечера. Что-то происходило в ней, чего я не понимал. Ее взор часто останавливался на мне; сердце мое тихо сжималось под этим загадочным взором. Она казалась спокойною — а мне,
глядя на нее, все хотелось сказать ей, чтобы она не волновалась. Я любовался ею, я находил трогательную прелесть в ее побледневших
чертах, в ее нерешительных, замедленных движениях — а ей почему-то воображалось, что я не в духе.
Без горького, постоянного труда не бывает художников… а трудиться, думал я,
глядя на его мягкие
черты, слушая его неспешную речь, — нет! трудиться ты не будешь, сжаться ты не сумеешь.
С горячим упованьем
глядел я потом на святые
черты, и мало-помалу тайна чудесной силы стала мне уясняться.
Тетка покойного деда рассказывала, — а женщине, сами знаете, легче поцеловаться с
чертом, не во гнев будь сказано, нежели назвать кого красавицею, — что полненькие щеки козачки были свежи и ярки, как мак самого тонкого розового цвета, когда, умывшись божьею росою, горит он, распрямляет листики и охорашивается перед только что поднявшимся солнышком; что брови словно черные шнурочки, какие покупают теперь для крестов и дукатов девушки наши у проходящих по селам с коробками москалей, ровно нагнувшись, как будто гляделись в ясные очи; что ротик, на который
глядя облизывалась тогдашняя молодежь, кажись, на то и создан был, чтобы выводить соловьиные песни; что волосы ее, черные, как крылья ворона, и мягкие, как молодой лен (тогда еще девушки наши не заплетали их в дрибушки, перевивая красивыми, ярких цветов синдячками), падали курчавыми кудрями на шитый золотом кунтуш.
Гляжу, а на меня тройка вороных мчится, и дородный такой
черт в красном колпаке колом торчит, правит ими, на облучок встал, руки вытянул, держит вожжи из кованых цепей.
На вопрос, сколько ее сожителю лет, баба,
глядя вяло и лениво в сторону, отвечает обыкновенно: «А
чёрт его знает!» Пока сожитель на работе или играет где-нибудь в карты, сожительница валяется в постели, праздная, голодная; если кто-нибудь из соседей войдет в избу, то она нехотя приподнимется и расскажет, зевая, что она «за мужа пришла», невинно пострадала: «Его,
чёрта, хлопцы убили, а меня в каторгу».
Правильные красивые
черты зарисованы плавными, холодными линиями; голубые глаза
глядят ровно, спокойно; румянец редко является на этих бледных щеках, но это не та обычная бледность, которая ежеминутно готова вспыхнуть пламенем жгучей страсти; это скорее холодная белизна снега.
Началось у них пари еще в Твердиземном море, и пили они до рижского Динаминде, но шли всё наравне и друг другу не уступали и до того аккуратно равнялись, что когда один,
глянув в море, увидал, как из воды
черт лезет, так сейчас то же самое и другому объявилось. Только полшкипер видит
черта рыжего, а Левша говорит, будто он темен, как мурин.
Она уже не могла говорить, уже могильные тени ложились на ее лицо, но
черты ее по-прежнему выражали терпеливое недоумение и постоянную кротость смирения; с той же немой покорностью
глядела она на Глафиру, и как Анна Павловна на смертном одре поцеловала руку Петра Андреича, так и она приложилась к Глафириной руке, поручая ей, Глафире, своего единственного сына.
Кишкин все-таки посторонился от начиненного динамитом старика. «Этакой безголовый
черт», — подумал он,
глядя на отдувавшуюся пазуху.
Зуев привез мне портрет брата Петра, которого я оставил пажом. Теперь ему 28 лет. Ни одной знакомой
черты не нахожу — все новое, между тем — родное. Часто
гляжу на него и размышляю по-своему…
— Да вот четвертую сотню качаем. Бумага паскудная такая, что мочи нет. Красная и желтая ничего еще, а эта синяя —
черт ее знает — вся под вальком крутится. Или опять и зеленая; вот и
глядите, ни
черта на ней не выходит.
— Нет, не фальшивые, а требовали настоящих! Как теперь вот
гляжу, у нас их в городе после того человек сто кнутом наказывали. Одних палачей, для наказания их, привезено было из разных губерний четверо. Здоровые такие
черти, в красных рубахах все; я их и вез, на почте тогда служил; однакоже скованных их везут, не доверяют!.. Пить какие они дьяволы; ведро, кажется, водки выпьет, и то не заметишь его ни в одном глазе.
Только один этот впереди мужчинища идет, как теперь
гляжу на него, плешивый эдакой, здоровый
черт, как махнул его прямо с плеча дубиной по голове, так барин только проохнул и тут же богу душу отдал.
С своей стороны, Сенечка рассуждает так:"Коего
черта я здесь ищу! ну, коего
черта! начальники меня любят, подчиненные боятся… того
гляди, губернатором буду да женюсь на купчихе Бесселендеевой — ну, что мне еще надо!"Но какой-то враждебный голос так и преследует, так и нашептывает:"А ну, как она Дятлово да Нагорное-то подлецу Федьке отдаст!" — и опять начинаются мучительные мечтания, опять напрягается умственное око и представляет болезненному воображению целый ряд мнимых картин, героем которых является он, Сенечка, единственный наследник и обладатель всех материнских имений и сокровищ.
— Ведь вот штука!
Глядишь на них,
чертей, понимаешь — зря они все это затеяли, напрасно себя губят. И вдруг начинаешь думать — а может, их правда? Вспомнишь, что на фабрике они все растут да растут, их то и дело хватают, а они, как ерши в реке, не переводятся, нет! Опять думаешь — а может, и сила за ними?
Она взяла его за руку и — опять полилась нежная, пламенная речь, мольбы, слезы. Он ни взглядом, ни словом, ни движением не обнаружил сочувствия, — стоял точно деревянный, переминаясь с ноги на ногу. Его хладнокровие вывело ее из себя. Посыпались угрозы и упреки. Кто бы узнал в ней кроткую, слабонервную женщину? Локоны у ней распустились, глаза горели лихорадочным блеском, щеки пылали,
черты лица странно разложились. «Как она нехороша!» — думал Александр,
глядя на нее с гримасой.
Он
чертил замечательно скоро и уверенно. Линии у него выходили тоньше, чем у Колосова, и менее выпуклы, но так же красивы. Окончив чертеж и подписав все цифры, Александров со спокойной отчетливостью назвал все линии и все размеры, не произнеся ни одного лишнего слова, не сделав ни одного ненужного движения, спрятал мелок в карман и по-строевому вытянулся,
глядя в холодные глаза полковника.
На высоте, на снеговой вершине,
Я вырезал стальным клинком сонет.
Проходят дни. Быть может, и доныне
Снега хранят мой одинокий след.
На высоте, где небеса так сини,
Где радостно сияет зимний свет,
Глядело только солнце, как стилет
Чертил мой стих на изумрудной льдине.
И весело мне думать, что поэт
Меня поймет. Пусть никогда в долине
Его толпы не радует привет!
На высоте, где небеса так сини,
Я вырезал в полдневный час сонет
Лишь для того, кто на вершине…
Вдруг узнает Фарлафа он;
Глядит, и руки опустились;
Досада, изумленье, гнев
В его
чертах изобразились;
Скрыпя зубами, онемев,
Герой, с поникшею главою
Скорей отъехав ото рва,
Бесился… но едва, едва
Сам не смеялся над собою.
Я сажусь и действую толстой иглой, — мне жалко хозяина и всегда, во всем хочется посильно помочь ему. Мне все кажется, что однажды он бросит
чертить, вышивать, играть в карты и начнет делать что-то другое, интересное, о чем он часто думает, вдруг бросая работу и
глядя на нее неподвижно удивленными глазами, как на что-то незнакомое ему; волосы его спустились на лоб и щеки, он похож на послушника в монастыре.
—
Гляжу я на тебя и не понимаю: что ты, кто ты и зачем ты? А впрочем —
черт тебя возьми!
— Кто,
черт, смеется? — спросил солдат, тупо
глядя на меня. — Как ты смеешься? Меня убили навсегда…
— А? Иди, иди к
черту! — отмахнулась она, не
глядя на меня, должно быть, забыв, кто с ней.
— Цыть, дураки! Это Данилка
чертом наряжался!
Глядите, вот он.
Большинство молчало, пристально
глядя на землю, обрызганную кровью и мозгом, в широкую спину трупа и в лицо беседовавших людей. Казалось, что некоторые усиленно стараются навсегда запомнить все
черты смерти и все речи, вызванные ею.