Неточные совпадения
Г-жа Простакова. Не умирал! А разве ему и умереть нельзя? Нет, сударыня, это твои вымыслы, чтоб дядюшкою своим нас застращать, чтоб мы дали тебе
волю. Дядюшка-де человек умный; он, увидя меня в
чужих руках, найдет способ меня выручить. Вот чему ты рада, сударыня; однако, пожалуй, не очень веселись: дядюшка твой, конечно, не воскресал.
Кабанова. Знаю я, знаю, что вам не по нутру мои слова, да что ж делать-то, я вам не
чужая, у меня об вас сердце болит. Я давно вижу, что вам
воли хочется. Ну что ж, дождетесь, поживете и на
воле, когда меня не будет. Вот уж тогда делайте, что хотите, не будет над вами старших. А может, и меня вспомянете.
— Все это баловство повело к деспотизму: а когда дядьки и няньки кончились,
чужие люди стали ограничивать дикую
волю, вам не понравилось; вы сделали эксцентрический подвиг, вас прогнали из одного места. Тогда уж стали мстить обществу: благоразумие, тишина,
чужое благосостояние показались грехом и пороком, порядок противен, люди нелепы… И давай тревожить покой смирных людей!..
Там, на родине, Райский, с помощью бабушки и нескольких знакомых, устроили его на квартире, и только уладились все эти внешние обстоятельства, Леонтий принялся за свое дело, с усердием и терпением
вола и осла вместе, и ушел опять в свою или лучше сказать
чужую, минувшую жизнь.
На другой день, 8-го числа, явились опять, попробовали, по обыкновению, настоять на угощении завтраком, также на том, чтоб ехать на их шлюпках, но напрасно. Им очень хотелось настоять на этом, конечно затем, чтоб показать народу, что мы не едем сами, а нас везут, словом, что
чужие в Японии
воли не имеют.
Сделавши одно послабление, губернатор должен был допустить десять и молчать, иначе ему несдобровать. Он сам первый нарушитель законов. А европейцы берут все больше и больше
воли, и в Пекине узнают об этом тогда, когда уже они будут под стенами его и когда помешать разливу
чужого влияния будет трудно.
Воля ваша, как кто ни расположен только забавляться, а, бродя в
чужом городе и народе, не сможет отделаться от этих вопросов и закрыть глаза на то, чего не видал у себя.
Так бывает и в жизни религиозной, где слишком многие питаются
чужим опытом и живут чисто словесной догматикой, и в жизни общественной, где заученные партийные лозунги, формулы и слова повторяются без всякого самостоятельного акта
воли и мысли.
Добрые люди винили меня за то, что я замешался очертя голову в политические движения и предоставил на
волю божью будущность семьи, — может, оно и было не совсем осторожно; но если б, живши в Риме в 1848 году, я сидел дома и придумывал средства, как спасти свое именье, в то время как вспрянувшая Италия кипела пред моими окнами, тогда я, вероятно, не остался бы в
чужих краях, а поехал бы в Петербург, снова вступил бы на службу, мог бы быть «вице-губернатором», за «оберпрокурорским столом» и говорил бы своему секретарю «ты», а своему министру «ваше высокопревосходительство!».
— А ежели она у меня с ума нейдет?.. Как живая стоит… Не могу я позабыть ее, а жену не люблю. Мамынька женила меня, не своей
волей…
Чужая мне жена. Видеть ее не могу… День и ночь думаю о Фене. Какой я теперь человек стал: в яму бросить — вся мне цена. Как я узнал, что она ушла к Карачунскому, — у меня свет из глаз вон. Ничего не понимаю… Запряг долгушку, бросился сюда, еду мимо господского дома, а она в окно смотрит. Что тут со мной было — и не помню, а вот, спасибо, Тарас меня из кабака вытащил.
Не было мира в этой душе. Рвалась она на
волю, томилась предчувствиями, изнывала в темных шарадах своего и
чужого разума.
— Да что это вы говорите, — вмешалась Бертольди. — Какое же дело кому-нибудь верить или не верить. На приобретение ребенка была ваша
воля, что ж, вам за это деньги платить, что ли? Это, наконец, смешно! Ну, отдайте его в воспитательный дом. Удивительное требование: я рожу ребенка и в награду за это должна получать право на
чужой труд.
И вся эта шумная
чужая шайка, одурманенная легкими деньгами, опьяненная чувственной красотой старинного, прелестного города, очарованная сладостной теплотой южных ночей, напоенных вкрадчивым ароматом белой акации, — эти сотни тысяч ненасытных, разгульных зверей во образе мужчин всей своей массовой
волей кричали: «Женщину!»
Но она, давно уже потерявшая в учреждении Анны Марковны свою
волю, обезличенная, готовая идти вслед за всяким
чужим зовом, не сказала ему ни слова и пошла вслед за ним.
Я даже уверен, что он никаких своих убеждений не имеет, но зато, раз усвоив что-нибудь
чужое, он уже будет работать, как
вол, и ни перед чем не остановится.
— Божья
воля — само собой. А главная причина — строгие времена пришли. Всякому
чужого хочется, а между прочим, никому никого не жаль. Возьмем хоть Григорья Александрыча. Ну, подумал ли он, как уставную-то грамоту писал, что мужика обездоливает? подумал ли, что мужику либо землю пахать, либо за курами смотреть? Нет, он ни крошки об этом не думал, а, напротив того, еще надеялся:"То-то, мол, я штрафов с мужиков наберу!"
К тому же он понимал, что письмо с
воли в закрытое заведение всегда дает радость и тепло, а тронутое
чужими руками как-то вянет и охладевает.
— Что и говорить! вы — господа! у вас своя
воля! Однако, чай, воля-воля, а тоже и по
чужой дудочке подплясывать приходится!
Все они собрались сюда не своей
волей; все они были друг другу
чужие.
Они как будто и родились с тем условием, чтоб ничего не начинать самим и только прислуживать, жить не своей
волей, плясать по
чужой дудке; их назначение — исполнять одно
чужое.
Его убийца хладнокровно
Навел удар… спасенья нет:
Пустое сердце бьется ровно,
В руке не дрогнул пистолет.
И что за диво?.. Издалёка,
Подобный сотням беглецов,
На ловлю счастья и чинов
Заброшен к нам по
воле рока.
Смеясь, он дерзко презирал
Земли
чужой язык и нравы;
Не мог щадить он нашей славы,
Не мог понять в сей миг кровавый,
На что он руку поднимал!..
Басов (как бы говоря
чужими словами.) Конечно… да, друг ты мой. Женщины ближе нас к зверю. Чтобы подчинить женщину своей
воле — нужно применять к ней мягкий, но сильный и красивый в своей силе, непременно красивый деспотизм.
— Здесь все друг другу
чужие, пока не помрут… А отсюда живы редко выходят. Работа легкая, часа два-три утром, столько же вечером, кормят сытно, а тут тебе и конец… Ну эта легкая-то работа и манит всякого… Мужик сюда мало идет, вреды боится, а уж если идет какой, так либо забулдыга, либо пропоец… Здесь больше отставной солдат работает али никчемушный служащий, что от дела отбился. Кому сунуться некуда… С голоду да с холоду… Да наш брат, гиляй бездомный, который, как медведь, любит летом
волю, а зимой нору…
— То-то и есть, нету. Тогда бы и разговору не было: бери, да и все тут; что мое, то твое: это все единственно…
Воля твоя, Гриша, надо добыть: придут ребята — как же? Не годится, брат, осмеют, осрамишься… Да что тебе! Не искать стать! Взял, да и баста! Свое берешь, не
чужое! Сам говоришь, тебе все предоставил: таким манером это все единственно.
Литвинов потерял нить своих мыслей… да; но
воля его осталась при нем пока, и он распоряжался собою, как
чужим подчиненным человеком.
Нет, мало того что не противодействует, он подчиняется
чужим гадостям, он волей-неволей участвует в них и должен принимать все их последствия.
Параша. За что ты надо мной тиранствуешь? У зверя лесного, и у того чувство есть. Много ль у нас воли-то в нашей жизни в девичьей! Много ли времени я сама своя-то? А то ведь я — все
чужая, все
чужая. Молода — так отцу с матерью работница, а выросла да замуж отдали, так мужнина, мужнина раба беспрекословная. Так отдам ли я тебе эту волюшку, дорогую, короткую. Все, все отнимите у меня, а
воли я не отдам… На нож пойду за нее!
Купавина. Куда мне торопиться-то? Мне уж надоело под
чужой опекой жить, хочется попробовать пожить на своей
воле.
Он даже начал дело с простой шутки, думая, что люди, не подорожившие своими средствами для постройки флота, видевшие превосходство иностранцев в разных знаниях и искусствах, отрекшиеся, по
воле царя, от своей величавой, неподвижной спеси, прогулявшиеся за границу или слышавшие подробные рассказы очевидцев о
чужих землях, — что люди эти не постоят уже за кафтан и бороду.
Боялся не он — боялось его молодое, крепкое, сильное тело, которое не удавалось обмануть ни гимнастикой немца Мюллера, ни холодными обтираниями. И чем крепче, чем свежее оно становилось после холодной воды, тем острее и невыносимее делались ощущения мгновенного страха. И именно в те минуты, когда на
воле он ощущал особый подъем жизнерадостности и силы, утром, после крепкого сна и физических упражнений, — тут появлялся этот острый, как бы
чужой страх. Он заметил это и подумал...
Года через два после
воли [т. е. после отмены крепостного права в 1861 г. — Ред.], за обедней в день преображения господня [6 августа по ст. стилю, т.ж. яблочный спас — Ред.], прихожане церкви Николы на Тычке заметили «
чужого», — ходил он в тесноте людей, невежливо поталкивая их, и ставил богатые свечи пред иконами, наиболее чтимыми в городе Дрёмове.
— Значит — ошибся.
Воля божия. Ребята — приказываю: Ульяна вам вместо матери, слышите? Ты, Уля, помоги им, Христа ради… Эх! Вышлите
чужих из горницы…
Он всем существом понял, что ему уже нет возврата с этого ярко освещенного заколдованного круга, что чья-то
чужая, огромная
воля привела его сюда и нет силы, которая могла бы заставить его вернуться назад.
Итак Кузьма, из усердия ко мне, оставлял жену и пятерых детей, пускался, по нашему расчету, на край света. В отраду себе, просил заказать ему платья, какие он сам знает, чтоб не стыдно было показаться среДй
чужих людей. Я ему дал полную
волю.
Живет некто, пытается что-то создать, стягивает в русло своих намерений множество
чужих сил, умов и
воль, пожирает массу человеческого труда и вдруг — капризно бросает все недоделанным, недостроенным, да часто и самого себя выбрасывает вон из жизни. И бесследно погибает тяжкий труд людей, ничем разрешается напряженная, порою мучительная работа.
Мавра Тарасовна. Ты меня, миленькая, подкупить не хочешь ли? Нет, я твоим приданым не покорыстуюсь; мне
чужого не надо; оно тебе отложено и твое всегда будет. Куда б ты ни пошла из нашего дому, оно за тобой пойдет. Только выходов-то тебе немного: либо замуж по нашей
воле, либо в монастырь. Пойдешь замуж — отдадим приданое тебе в руки; пойдешь в монастырь — в монастырь положим. Хоть и умрешь, Боже сохрани, за тобой же пойдет: отдадим в церковь на помин души.
— Сыновья, друг сердечный, старший,
волей божьею на Низу холеркой помер, а другого больно уж любил да ласкал, в чужи люди не пускал, думал, в старые наши годы будут от него подмоги, а выходит, видно, так, что человек на батькиных с маткой пирогах хуже растет, чем на
чужих кулаках — да!
Вечером два доктора — один костлявый, лысый, с широкою рыжею бородою, другой с еврейским лицом, черномазый и в дешевых очках — делали Ольге Михайловне какую-то операцию. К тому, что
чужие мужчины касались ее тела, она относилась совершенно равнодушно. У нее уже не было ни стыда, ни
воли, и каждый мог делать с нею, что хотел. Если бы в это время кто-нибудь бросился на нее с ножом или оскорбил Петра Дмитрича, или отнял бы у нее права на маленького человечка, то она не сказала бы ни одного слова.
Но вот в одно прекрасное утро является ко мне ее пухлый, белый брат спирит и выражает желание поговорить со мной наедине. Это был человек без
воли; несмотря на воспитание и деликатность, он никак не мог удержаться, чтобы не прочесть
чужого письма, если оно лежало перед ним на столе. И теперь в разговоре он признался, что нечаянно прочел письмо Лубкова к Ариадне.
Русаков (садится со слезами). Так зачем же мы поедем? Она своей
волей уехала, она своей
волей бросила отца, насмех людям, бросила старика одного горе мыкать! Дочка! не век тебе будут радости. Вспомнишь ты и обо мне. Кто тебя так любить будет, как я тебя любил?.. Поживи в
чужих людях, узнаешь, что такое отец!.. Диви бы, я с ней строг был или жалел для нее что. Я ли ее не любил, я ли ее не голубил?.. (Плачет.)
У ней есть не только доброта, по которой она жалеет плачущую девочку, но и зачатки уважения к человеческим правам и недоверие к [насильственному] праву собственного произвола: когда ей говорят, что можно заставить Игрушечку делать, что угодно, она возражает: «А как она не станет?» В этом возражении уже видно инстинктивное проявление сознания о том, что каждый имеет свою
волю [и что насилие
чужой личности может встретить противодействие совершенно законное].
Отец, мать, все родные, подчиненные крепостной власти, свыкшиеся с своим положением и изведавшие, может быть, собственным [горьким] опытом [все] неудобства самостоятельных проявлений своей личности, — все стараются, из желания добра мальчику, с малых лет внушить ему [беспрекословную покорность
чужому приказу,] отречение от собственного разума и
воли.
Но теперь мы не уважаем подобных заслуг, [равно] как не уважаем человека [и] за то, если он лишил себя способности любить женщину или заглушил в себе собственную
волю до того, что уже превратился в автомата [, только исполняющего
чужие приказания].
— Нет в ней смиренья ни на капельку, — продолжала Манефа, — гордыня, одно слово гордыня. Так-то на нее посмотреть — ровно б и скромная и кроткая, особливо при
чужих людях, опять же и сердца доброго, зато коли что не по ней — так строптива, так непокорна, что не глядела б на нее… На что отец, много-то с ним никто не сговорит, и того, сударыня, упрямством гнет под свою
волю. Он же души в ней не чает — Настасья ему дороже всего.
Ден через пять огляделся Алексей в городе и маленько привык к тамошней жизни. До смерти надоел ему охочий до
чужих обедов дядя Елистрат, но Алексей скоро отделался от его наянливости. Сказал земляку, что едет домой, а сам с постоялого двора перебрался в самую ту гостиницу, где обедал в день приезда и где впервые отроду услыхал чудные звуки органа, вызвавшие слезовую память о Насте и беззаветной любви ее, — звуки, заставившие его помимо
воли заглянуть в глубину души своей и устыдиться черноты ее и грязи.
— Отпусти ты меня, тятенька, — тихо заговорила Настя, подойдя к отцу и наклоня голову на плечо его. — Походила б я за тетенькой и, если будет на то
воля Божия, закрыла б ей глаза на вечный покой… Без родных ведь лежит, одна-одинешенька, кругом
чужие…
А вовсе не Парашины речи-желанья Василью Борисычу она говорила. Высмотрев украдкой, что было в лесочке, вздумалось Фленушке и эту парочку устроить. Очень любила такие дела, и давно ей хотелось не свою, так
чужую свадьбу уходом сыграть. По расчетам ее, дело теперь выпадало подходящее: влез пó пояс Василий Борисыч — полезет по горло; влезет по горло — по́ уши лезь; пó уши оку́нется — маковку в воду… Того хочет Флена Васильевна, такова ее девичья
воля.
«Если я отнимаю у людей собственность, хватаю их от семьи, запираю, ссылаю, казню, если я убиваю людей
чужого народа, разоряю их, стреляю в города по женщинам и детям, то я делаю это не потому, что хочу этого, а только потому, что исполняю
волю власти, которой я обещал повиноваться для блага общего», — говорят подвластные.
Работнику сам хозяин задал дело. И вдруг приходит
чужой человек и говорит ему, чтобы он бросил хозяйское дело и делал бы совсем противное тому, что приказал хозяин, чтобы даже испортил начатое хозяйское дело. Не правда ли, надо, чтоб работник был совсем сумасшедший человек для того, чтобы, зная то, что он весь во власти хозяина и что хозяин может всякую минуту потребовать его к себе, чтобы, зная всё это, работник бы согласился делать всё то противное
воле хозяина, что велит этот
чужой человек.
Дальше я не могла думать. Мне казалось ужасным это насилие над моей судьбой, моей
волей… Жить в
чужой семье, учиться хорошим манерам и получить воспитание у
чужих людей, чтобы стать в конце-концов женой ненавистного Доурова, — о, это было уже слишком! Уж слишком несправедливо, слишком безжалостно обходилась со мной судьба…