Неточные совпадения
Тень сатанизма вечно тянется за католичеством потому, что католичество обожествляет
человеческую природу не внутренним насыщением, а страстным, воспаленным устремлением вверх.
В православии нет этой
тени сатанизма, в нем дан путь обожествления
человеческой природы изнутри.
Нет ни одной стороны
человеческой жизни, где бы основная, главная правда сияла с такой чудовищной, безобразной голой яркостью, без всякой
тени человеческого лганья и самообеления.
— Прошлялся я по фабрикам пять лет, отвык от деревни, вот! Пришел туда, поглядел, вижу — не могу я так жить! Понимаешь? Не могу! Вы тут живете — вы обид таких не видите. А там — голод за человеком
тенью ползет и нет надежды на хлеб, нету! Голод души сожрал, лики
человеческие стер, не живут люди, гниют в неизбывной нужде… И кругом, как воронье, начальство сторожит — нет ли лишнего куска у тебя? Увидит, вырвет, в харю тебе даст…
А потом согнутая
человеческая щепочка в дверях, крошечная
тень за стеной — не оглядываясь, быстро — все быстрее…
Когда
тень дубовых листьев, колеблемых ветром снаружи окна, трепетала на стене подвижною сеткой, ему казалось, что грешники и диаволы, писанные в
человеческий рост, дышат и движутся…
Простим же грешной
тени Ивана Васильевича, но помянем добром тех, которые, завися от него, устояли в добре, ибо тяжело не упасть в такое время, когда все понятия извращаются, когда низость называется добродетелью, предательство входит в закон, а самая честь и
человеческое достоинство почитаются преступным нарушением долга!
В то же время откуда-то из
тени человеческий голос сказал что-то по-английски резко и сердито. Матвею этот окрик показался хуже ворчания лесного зверя. Он вздрогнул и пугливо пошел опять к опушке. Тут он остановился и погрозил кулаком. Кому? Неизвестно, но человек без языка чувствовал, что и в нем просыпается что-то волчье…
Луна взошла. Ее диск был велик, кроваво-красен, она казалась вышедшей из недр этой степи, которая на своем веку так много поглотила
человеческого мяса и выпила крови, отчего, наверное, и стала такой жирной и щедрой. На нас упали кружевные
тени от листвы, я и старуха покрылись ими, как сетью. По степи, влево от нас, поплыли
тени облаков, пропитанные голубым сиянием луны, они стали прозрачней и светлей.
— Господи! Вы меня уморите прежде, чем смерть придет за мною, — говорила больная. — Все шушукают, да скользят без следа, точно
тени могильные. Да поживите вы еще со мною! Дайте мне послушать
человеческого голоса! Дайте хоть поглядеть на живых людей!
Красные пятна от костра вместе с
тенями ходили по земле около темных
человеческих фигур, дрожали на горе, на деревьях, на мосту, на сушильне; на другой стороне обрывистый, изрытый бережок весь был освещен, мигал и отражался в речке, и быстро бегущая бурливая вода рвала на части его отражение.
Перед Вадимом было волнующееся море голов, и он с возвышения свободно мог рассматривать каждую; тут мелькали уродливые лица, как странные китайские
тени, которые поражали слиянием скотского с
человеческим, уродливые черты, которых отвратительность определить невозможно было, но при взгляде на них рождались горькие мысли; тут являлись старые головы, исчерченные морщинами, красные, хранящие столько смешанных следов страстей унизительных и благородных, что сообразить их было бы трудней, чем исчислить; и между ними кое-где сиял молодой взор, и показывались щеки, полные, раскрашенные здоровьем, как цветы между серыми камнями.
Князь Абрезков. Пожалуйста, делайте. Верьте, что для меня важнее моей миссии определенные к вам мои
человеческие отношения, мое желание понять вполне эти отношения. Я понимаю вас. Понимаю, что эта
тень, как вы прекрасно выразились, могла быть…
Каждое дело, требующее обновления, вызывает
тень Чацкого — и кто бы ни были деятели, около какого бы
человеческого дела — будет ли то новая идея, шаг в науке, в политике, в войне — ни группировались люди, им никуда не уйти от двух главных мотивов борьбы: от совета «учиться, на старших глядя», с одной стороны, и от жажды стремиться от рутины к «свободной жизни» вперед и вперед — с другой.
— Иуда, — сказал Иисус и молнией своего взора осветил ту чудовищную груду насторожившихся
теней, что была душой Искариота, — но в бездонную глубину ее не мог проникнуть. — Иуда! Целованием ли предаешь сына
человеческого?
Старик встает и вместе со своею длинною
тенью осторожно спускается из вагона в потемки. Он пробирается вдоль поезда к локомотиву и, пройдя десятка два вагонов, видит раскрытую красную печь; против печи неподвижно сидит
человеческая фигура; ее козырек, нос и колени выкрашены в багровый цвет, все же остальное черно и едва вырисовывается из потемок.
В самой природе — хотя не Бога, а человека и вообще твари — заложена возможность не только блаженства, но и муки, причем индивидуальная неповторяемость
человеческой личности простирается и на это: всякий лик бытия имеет не только свою светлую сторону, но и свою особую изнанку или
тень.
Искание шедевра [Выражение, возможно, навеянное названиями двух «философских этюдов» Бальзака: «Неведомый шедевр» и «Поиски абсолюта» (М., 1966).], при невозможности найти его, пламенные объятия, старающиеся удержать всегда ускользающую
тень, подавленность и род разочарования, подстерегающего творческий акт, что же все это означает, как не то, что
человеческому духу не под силу создание собственного мира, чем только и могла бы быть утолена эта титаническая жажда.
Мысль не отвечала. Она была недвижна, пуста и молчала. Два безмолвия окружали Меня, два мрака покрывали мою голову. Две стены хоронили Меня, и за одною, в бледном движении
теней, проходила ихняя,
человеческая, жизнь, а за другою — в безмолвии и мраке простирался мир Моего истинного и вечного бытия. Откуда услышу зовущий голос? Куда шагну?
Крутился вихрь, — какая-то сумасшедшая смесь гордо провозглашаемых прав и небывалого унижения личности… Мелькали клочья растерзанных понятий о собственности,
тени обесцененных
человеческих жизней, осмеянные образы обезображенных христосов и богородиц, призывы к братству и ненависти, обрывки разорванных брачных цепей, выброшенные яти и еры, спутавшиеся числа календарных стилей.
Есть люди, есть странные условия, при которых судьба сводит с ними. Живой, осязаемый человек, с каким-нибудь самым реальным шрамом на лбу, — а впечатление, что это не человек, а призрак, какой-то миф. Таков Турман. Темною, зловещею
тенью он мелькнул передо мною в первый раз, когда я его увидел. И с тех пор каждый раз, как он пройдет передо мною, я спрашиваю себя: кто это был, — живой человек или странное испарение жизни, сгустившееся в
человеческую фигуру с наивно-реальным шрамом на лбу?
И к детскому плачу присоединился мужской. Этот голос
человеческого горя среди воя непогоды коснулся слуха девушки такой сладкой,
человеческой музыкой, что она не вынесла наслаждения и тоже заплакала. Слышала она потом, как большая черная
тень тихо подходила к ней, поднимала с полу упавшую шаль и кутала ее ноги.
Кругом все было тихо. Громадные, столетние деревья окутывали весь парк густою
тенью и распространяли приятную влажность. Легкий, чуть заметный ветерок шелестел их вершинами. Слышался как бы таинственный шепот, прерываемый лишь изредка криком загулявшей или одержимой бессонницей птицы, кваканьем лягушек на берегу недалекой реки, или отдаленным
человеческим голосом, доносившимся со двора усадьбы.
Но, чу!.. В одной из слободских землянок скрипнула дверь, отворилась, и на пороге появилась
человеческая фигура. Заметив проходившего Сабирова, фигура пропустила его мимо себя и как
тень последовала за ним.
Ей почудилось, что это словно
тень человеческая.