Неточные совпадения
В старом приваловском
доме шла прежняя жизнь, с той разницей, что присутствие Тита Привалова накладывало на нее
цыганский отпечаток.
Та общая нить, которая связывает людей, порвалась сама собой, порвалась прежде, чем успела окрепнуть, и Привалов со страхом смотрел на ту
цыганскую жизнь, которая царила в его
доме, с каждым днем отделяя от него жену все дальше и дальше.
Дома он почти не жил, потому что вел самую
цыганскую жизнь, посещая ярмарки, клубы, игорные притоны и тому подобные злачные места.
Мы были больше часу в особой комнате Перова трактира, а коляска с Матвеем еще не приезжала! Кетчер хмурился. Нам и в голову не шла возможность несчастия, нам так хорошо было тут втроем и так
дома, как будто мы и всё вместе были. Перед окнами была роща, снизу слышалась музыка и раздавался
цыганский хор; день после грозы был прекрасный.
Дворник в
доме Багова на вопрос: «Здесь ли живет Амальхен?» — отвечал с полуулыбкой: «Здесь, сударь! Пожалуйте: в первом этаже, дверь направо, без надписи». Калинович позвонил. Дверь ему отворила лет тридцати пяти женщина, с строгими
цыганскими чертами лица.
Город мало-помалу расширялся во все стороны;
Цыганскую слободку уже называли улицей, и там, где были сад «Тиволи» и лесные склады, выросли уже
дома, и образовался ряд переулков.
Дом, в котором она жила со дня рождения и который в завещании был записан на ее имя, находился на окраине города, в
Цыганской слободке, недалеко от сада «Тиволи»; по вечерам и по ночам ей слышно было, как в саду играла музыка, как лопались с треском ракеты, и ей казалось, что это Кукин воюет со своей судьбой и берет приступом своего главного врага — равнодушную публику; сердце у нее сладко замирало, спать совсем не хотелось, и, когда под утро он возвращался домой, она тихо стучала в окошко из своей спальни и, показывая ему сквозь занавески только лицо и одно плечо, ласково улыбалась…
«Она только обмерла с перепугу, касаточка! Не ожидала, что готовит ей любимица,
цыганское отродье проклятое! Не подслушай Маша, дай ей Бог здоровья, быть бы ей, голубке чистой, в когтях у коршуна! — проносилось в его голове. — Но как же теперь ее в
дом незаметно доставить? — возникал в его уме вопрос. — Надо прежде в чувство привести, да не здесь; на ветру и так с час места пролежала, еще совсем ознобится. Отнесу-ка я ее в сад, в беседку, авось очнется, родная».
В угловой гостиной помещичьего
дома, за круглым преддиванным столом, на котором горела высокая, старинная, видимо, переделанная из олеиновой в керосиновую, лампа под уже новейшим огромным пунцовым абажуром, сидели на диване Фанни Михайловна Савина и наискосок от нее молодая девушка лет восемнадцати, с оригинальным смуглым лицом
цыганского типа.