С веселой, почти торжествующей улыбкой вышел граф Алексей Андреевич из флигеля Минкиной. Забыты были и долг, и клятва перед
церковным алтарем. Изгнание властной домоправительницы, так недавно бесповоротно решенное графом, отличавшимся во всем другом железною волею и непоколебимою решимостью, таким образом, не состоялось. Минкина снова царствовала в его сердце. Такова была власть страсти над этим замечательным человеком.
«Я не смею об этом и думать, я поклялась быть ему верной женой перед
церковным алтарем, и его пример не может служить извинением, это мой долг… Если Бог в супружестве послал мне крест, я безропотно обязана нести его, Он наказывает меня, значит, я заслужила это наказание и должна смиренно его вынести», — думала молодая женщина.
А быть может, и хуже, — неслось далее в его разгоряченном воображении, — быть может, она, готовясь произнести клятву верности перед
церковным алтарем своему будущему нелюбимому мужу, подготовляет себе из любимого человека… друга дома…
Неточные совпадения
Разумеется, я, чтобы благочиния
церковного не нарушать, только подошел к родителям, к братцу, поклонился им в пояс, и ушел скорей совсем в
алтарь, и сам уже не пел…
Моя свадьба, первый шаг от
алтаря, свадебный подарок, который ожидал меня у самого
церковного порога…
Разумеется, я, чтобы благочиния
церковного не нарушать, ушел скорей совсем в
алтарь, так и обедня по чину, как должно, кончилась, и тогда…
Схимонах Мардарий жил в землянке у
церковной стены сзади
алтаря; в старину эта яма тайником была — монастырские сокровища от разбойников прятали в ней, и прямо из
алтаря был в неё подземный ход.
Служение кончилось. Народ медленно, в молчании расходился. Отец Евгений вышел из
алтаря, с трудом передвигая ревматическими ногами, и, узнав Наседкина, ласково кивнул ему головой. Прошла робко, неуверенной походкой, странно не идущей к ее роскошной фигуре, купчиха Щербачева… Иван Вианорыч вышел последним, вместе с
церковным старостой.
Из
алтаря вышел, щуря на народ голубые близорукие глаза, второй соборный священник, о. Евгений — маленький, чистенький старичок, похожий лицом на Николая-угодника, как его пишут на образах. Он был в одной траурной епитрахили поверх черной рясы, и эта простота
церковной одежды, и слабая, утомленная походка священника, и его прищуренные глаза трогательно шли к покаянному настроению толпы и к тишине и к темноте собора.
Он во всем причте пользовался авторитетом по
церковному хозяйству и обыкновенно перед праздниками обметал веником иконостас и собственноручно мыл пол в
алтаре и чистил лампады, и под его же надзором усердные бабы пообещанию вымывали полы в остальной церкви; он же и «отстреливал голубей», которые прилетали на колокольню и марали колокола; а его дьячиха — престарелая «Аллилуева жена», пекла «благовещенские просвиры», о которых надо сказать два слова в объяснение.
Искусство во всяком случае сохранит главное свое приобретение, сделанное в эпоху «секуляризации», — свою полнейшую свободу и автономию: принося к
алтарю, в ограду
церковную, жертву своих вдохновений, оно отнюдь не становится гетерономным, не ограничивает себя, преднамеренно замыкаясь в области культа, но сохраняет широту своего диапазона, по крайней мере как возможность.
Недавно под Мелитополем большевики распяли на
церковных дверях священника, а в
алтаре устроили пирушку с девками.
Архиепископ Елпидифор был изрядно нетерпелив и вспыльчив, но в свою очередь он знал предерзостную натуру Аскоченского, когда тот учился в Воронежской семинарии. Однажды Елпидифор служил обедню в соборе, а Аскоченский стоял в
алтаре (любимое дело ханжей, позволяющих себе нарушать
церковное правило и стеснять собою служащее духовенство).
А наши церкви?.. тесны, ветхи, на крышах поросли деревья, скудна
церковная утварь, истлели одежды служителей
алтаря.
Зарудин тихо опустился на колени возле ее стула. Его лицо было обращено не к ней, а к тонувшему в
церковном полумраке
алтарю…
Он, «оставя все дела монастырские, сбежал неведомо куда», а с ним «из церкви Благовещения из
алтаря не стало разных
церковных из шкафы вещей, — поясов шалевых красных; великой рукии, четыре материи зеленые; локоть восемь штофу разноцветного; кружку кошельковую сломано и денег полтора рубля взято.
В церкви же с «чинившими буйство» дьячком и пономарем попался в плен и бывший в
алтаре священник, стража из крестьян, приставленная старостою к
церковным дверям, содержала там своего духовного отца и его причетников крепко, и только слухом внимала, какие внутри храма происходили боевые действа.