Неточные совпадения
Стародум(с важным чистосердечием). Ты теперь в тех летах, в которых душа наслаждаться хочет
всем бытием своим, разум хочет знать, а сердце чувствовать. Ты входишь теперь в свет, где первый шаг решит часто судьбу
целой жизни, где
всего чаще первая встреча бывает: умы, развращенные в своих понятиях, сердца, развращенные в своих чувствиях. О мой друг! Умей различить, умей остановиться с теми, которых дружба к тебе была б надежною порукою за твой разум и сердце.
Дом был большой, старинный, и Левин, хотя жил один, но топил и занимал
весь дом. Он знал, что это было глупо, знал, что это даже нехорошо и противно его теперешним новым планам, но дом этот был
целый мир для Левина. Это был мир, в котором жили и умерли его отец и мать. Они жили тою
жизнью, которая для Левина казалась идеалом всякого совершенства и которую он мечтал возобновить с своею женой, с своею семьей.
Привычный жест крестного знамения вызвал в душе ее
целый ряд девичьих и детских воспоминаний, и вдруг мрак, покрывавший для нее
всё, разорвался, и
жизнь предстала ей на мгновение со
всеми ее светлыми прошедшими радостями.
— Разве я не вижу, как ты себя поставил с женою? Я слышал, как у вас вопрос первой важности — поедешь ли ты или нет на два дня на охоту.
Всё это хорошо как идиллия, но на
целую жизнь этого не хватит. Мужчина должен быть независим, у него есть свои мужские интересы. Мужчина должен быть мужествен, — сказал Облонский, отворяя ворота.
Этот милый Свияжский, держащий при себе мысли только для общественного употребления и, очевидно, имеющий другие какие-то, тайные для Левина основы
жизни и вместе с тем он с толпой, имя которой легион, руководящий общественным мнением чуждыми ему мыслями; этот озлобленный помещик, совершенно правый в своих рассуждениях, вымученных
жизнью, но неправый своим озлоблением к
целому классу и самому лучшему классу России; собственное недовольство своею деятельностью и смутная надежда найти поправку
всему этому —
всё это сливалось в чувство внутренней тревоги и ожидание близкого разрешения.
Он даже не имел никаких планов и
целей для будущей
жизни; он предоставлял решение этого другим, зная, что
всё будет прекрасно.
Слова эти и связанные с ними понятия были очень хороши для умственных
целей; но для
жизни они ничего не давали, и Левин вдруг почувствовал себя в положении человека, который променял бы теплую шубу на кисейную одежду и который в первый раз на морозе несомненно, не рассуждениями, а
всем существом своим убедился бы, что он
всё равно что голый и что он неминуемо должен мучительно погибнуть.
Стива говорит, что
вся цель ее
жизни состоит в том, чтобы доказать свое преимущество над тетушкой Катериной Павловной; это
всё правда; но она добрая, и я ей так благодарна.
То, что почти
целый год для Вронского составляло исключительно одно желанье его
жизни, заменившее ему
все прежние желания; то, что для Анны было невозможною, ужасною и тем более обворожительною мечтою счастия, — это желание было удовлетворено. Бледный, с дрожащею нижнею челюстью, он стоял над нею и умолял успокоиться, сам не зная, в чем и чем.
Увы, на разные забавы
Я много
жизни погубил!
Но если б не страдали нравы,
Я балы б до сих пор любил.
Люблю я бешеную младость,
И тесноту, и блеск, и радость,
И дам обдуманный наряд;
Люблю их ножки; только вряд
Найдете вы в России
целойТри пары стройных женских ног.
Ах! долго я забыть не мог
Две ножки… Грустный, охладелый,
Я
всё их помню, и во сне
Они тревожат сердце мне.
Всегда скромна, всегда послушна,
Всегда как утро весела,
Как
жизнь поэта простодушна,
Как
поцелуй любви мила,
Глаза как небо голубые;
Улыбка, локоны льняные,
Движенья, голос, легкий стан —
Всё в Ольге… но любой роман
Возьмите и найдете, верно,
Ее портрет: он очень мил,
Я прежде сам его любил,
Но надоел он мне безмерно.
Позвольте мне, читатель мой,
Заняться старшею сестрой.
Никакая профессия, кроме этой, не могла бы так удачно сплавить в одно
целое все сокровища
жизни, сохранив неприкосновенным тончайший узор каждого отдельного счастья.
А потом опять утешится, на вас она
все надеется: говорит, что вы теперь ей помощник и что она где-нибудь немного денег займет и поедет в свой город, со мною, и пансион для благородных девиц заведет, а меня возьмет надзирательницей, и начнется у нас совсем новая, прекрасная
жизнь, и
целует меня, обнимает, утешает, и ведь так верит! так верит фантазиям-то!
Поди сейчас, сию же минуту, стань на перекрестке, поклонись,
поцелуй сначала землю, которую ты осквернил, а потом поклонись
всему свету, на
все четыре стороны, и скажи
всем, вслух: «Я убил!» Тогда бог опять тебе
жизни пошлет.
Ушли
все на минуту, мы с нею как есть одни остались, вдруг бросается мне на шею (сама в первый раз), обнимает меня обеими ручонками,
целует и клянется, что она будет мне послушною, верною и доброю женой, что она сделает меня счастливым, что она употребит
всю жизнь, всякую минуту своей
жизни,
всем,
всем пожертвует, а за
все это желает иметь от меня только одно мое уважение и более мне, говорит, «ничего, ничего не надо, никаких подарков!» Согласитесь сами, что выслушать подобное признание наедине от такого шестнадцатилетнего ангельчика с краскою девичьего стыда и со слезинками энтузиазма в глазах, — согласитесь сами, оно довольно заманчиво.
Кудряш. Кто же ему угодит, коли у него
вся жизнь основана на ругательстве? А уж пуще
всего из-за денег; ни одного расчета без брани не обходится. Другой рад от своего отступиться, только бы он унялся. А беда, как его поутру кто-нибудь рассердит!
Целый день ко
всем придирается.
— Послушайте, я давно хотела объясниться с вами. Вам нечего говорить, — вам это самим известно, — что вы человек не из числа обыкновенных; вы еще молоды —
вся жизнь перед вами. К чему вы себя готовите? какая будущность ожидает вас? я хочу сказать — какой
цели вы хотите достигнуть, куда вы идете, что у вас на душе? словом, кто вы, что вы?
Самгин нередко встречался с ним в Москве и даже, в свое время, завидовал ему, зная, что Кормилицын достиг той
цели, которая соблазняла и его, Самгина: писатель тоже собрал обширную коллекцию нелегальных стихов, открыток, статей, запрещенных цензурой; он славился тем, что первый узнавал анекдоты из
жизни министров, епископов, губернаторов, писателей и вообще упорно, как судебный следователь, подбирал
все, что рисовало людей пошлыми, глупыми, жестокими, преступными.
Цель жизни — удовлетворение
всех желаний, пусть они — злые, вредные для других, наплевать на других!
«
Все считает, считает… Странная
цель жизни — считать», — раздраженно подумал Клим Иванович и перестал слушать сухой шорох слов Тагильского, они сыпались, точно песок. Кстати — локомотив коротко свистнул, дернул поезд, тихонько покатил его минуту, снова остановил, среди вагонов, в грохоте, скрежете, свисте, резко пропела какой-то сигнал труба горниста, долетел отчаянный крик...
Давать страсти законный исход, указать порядок течения, как реке, для блага
целого края, — это общечеловеческая задача, это вершина прогресса, на которую лезут
все эти Жорж Занды, да сбиваются в сторону. За решением ее ведь уже нет ни измен, ни охлаждений, а вечно ровное биение покойно-счастливого сердца, следовательно, вечно наполненная
жизнь, вечный сок
жизни, вечное нравственное здоровье.
И
целый день, и
все дни и ночи няни наполнены были суматохой, беготней: то пыткой, то живой радостью за ребенка, то страхом, что он упадет и расшибет нос, то умилением от его непритворной детской ласки или смутной тоской за отдаленную его будущность: этим только и билось сердце ее, этими волнениями подогревалась кровь старухи, и поддерживалась кое-как ими сонная
жизнь ее, которая без того, может быть, угасла бы давным-давно.
Впрочем, Ольга могла только поверхностно наблюдать за деятельностью своего друга, и то в доступной ей сфере. Весело ли он смотрит, охотно ли ездит всюду, является ли в условный час в рощу, насколько занимает его городская новость, общий разговор.
Всего ревнивее следит она, не выпускает ли он из вида главную
цель жизни. Если она и спросила его о палате, так затем только, чтоб отвечать что-нибудь Штольцу о делах его друга.
И на Выборгской стороне, в доме вдовы Пшеницыной, хотя дни и ночи текут мирно, не внося буйных и внезапных перемен в однообразную
жизнь, хотя четыре времени года повторили свои отправления, как в прошедшем году, но
жизнь все-таки не останавливалась,
все менялась в своих явлениях, но менялась с такою медленною постепенностью, с какою происходят геологические видоизменения нашей планеты: там потихоньку осыпается гора, здесь
целые века море наносит ил или отступает от берега и образует приращение почвы.
И после такой
жизни на него вдруг навалили тяжелую обузу выносить на плечах службу
целого дома! Он и служи барину, и мети, и чисть, он и на побегушках! От
всего этого в душу его залегла угрюмость, а в нраве проявилась грубость и жесткость; от этого он ворчал всякий раз, когда голос барина заставлял его покидать лежанку.
Нет ее горячего дыхания, нет светлых лучей и голубой ночи; через годы
все казалось играми детства перед той далекой любовью, которую восприняла на себя глубокая и грозная
жизнь. Там не слыхать
поцелуев и смеха, ни трепетно-задумчивых бесед в боскете, среди цветов, на празднике природы и
жизни…
Все «поблекло и отошло».
Дети ее пристроились, то есть Ванюша кончил курс наук и поступил на службу; Машенька вышла замуж за смотрителя какого-то казенного дома, а Андрюшу выпросили на воспитание Штольц и жена и считают его членом своего семейства. Агафья Матвеевна никогда не равняла и не смешивала участи Андрюши с судьбою первых детей своих, хотя в сердце своем, может быть бессознательно, и давала им
всем равное место. Но воспитание, образ
жизни, будущую
жизнь Андрюши она отделяла
целой бездной от
жизни Ванюши и Машеньки.
Начал гаснуть я над писаньем бумаг в канцелярии; гаснул потом, вычитывая в книгах истины, с которыми не знал, что делать в
жизни, гаснул с приятелями, слушая толки, сплетни, передразниванье, злую и холодную болтовню, пустоту, глядя на дружбу, поддерживаемую сходками без
цели, без симпатии; гаснул и губил силы с Миной: платил ей больше половины своего дохода и воображал, что люблю ее; гаснул в унылом и ленивом хождении по Невскому проспекту, среди енотовых шуб и бобровых воротников, — на вечерах, в приемные дни, где оказывали мне радушие как сносному жениху; гаснул и тратил по мелочи
жизнь и ум, переезжая из города на дачу, с дачи в Гороховую, определяя весну привозом устриц и омаров, осень и зиму — положенными днями, лето — гуляньями и
всю жизнь — ленивой и покойной дремотой, как другие…
И в Обломове играла такая же
жизнь; ему казалось, что он живет и чувствует
все это — не час, не два, а
целые годы…
— Где же идеал
жизни, по-твоему? Что ж не обломовщина? — без увлечения, робко спросил он. — Разве не
все добиваются того же, о чем я мечтаю? Помилуй! — прибавил он смелее. — Да
цель всей вашей беготни, страстей, войн, торговли и политики разве не выделка покоя, не стремление к этому идеалу утраченного рая?
Она
все колола его легкими сарказмами за праздно убитые годы, изрекала суровый приговор, казнила его апатию глубже, действительнее, нежели Штольц; потом, по мере сближения с ним, от сарказмов над вялым и дряблым существованием Обломова она перешла к деспотическому проявлению воли, отважно напомнила ему
цель жизни и обязанностей и строго требовала движения, беспрестанно вызывала наружу его ум, то запутывая его в тонкий, жизненный, знакомый ей вопрос, то сама шла к нему с вопросом о чем-нибудь неясном, не доступном ей.
Придет Анисья, будет руку ловить
целовать: ей дам десять рублей; потом… потом, от радости, закричу на
весь мир, так закричу, что мир скажет: „Обломов счастлив, Обломов женится!“ Теперь побегу к Ольге: там ждет меня продолжительный шепот, таинственный уговор слить две
жизни в одну!..»
Он кончил портрет Марфеньки и исправил литературный эскиз Наташи, предполагая вставить его в роман впоследствии, когда раскинется и округлится у него в голове
весь роман, когда явится «
цель и необходимость» создания, когда
все лица выльются каждое в свою форму, как живые, дохнут, окрасятся колоритом
жизни и
все свяжутся между собою этою «необходимостью и
целью» — так что, читая роман, всякий скажет, что он был нужен, что его недоставало в литературе.
Там нет глубоких
целей, нет прочных конечных намерений и надежд. Бурная
жизнь не манит к тихому порту. У жрицы этого культа, у «матери наслаждений» — нет в виду, как и у истинного игрока по страсти, выиграть фортуну и кончить, оставить
все, успокоиться и жить другой
жизнью.
— От этого и надо думать, что птичек, цветов и
всей этой мелочи не станет, чтоб прожить ею
целую жизнь. Нужны другие интересы, другие связи, симпатии…
Смирение значит — выносить взгляд укоризны чистой женщины, бледнеть под этим взглядом
целые годы,
всю жизнь, и не сметь роптать.
— Какое рабство! — сказал Райский. — И так
всю жизнь прожить, растеряться в мелочах! Зачем же, для какой
цели эти штуки, бабушка, делает кто-то, по вашему мнению, с умыслом? Нет, я отчаиваюсь воспитать вас… Вы испорчены!
Между тем, отрицая в человеке человека — с душой, с правами на бессмертие, он проповедовал какую-то правду, какую-то честность, какие-то стремления к лучшему порядку, к благородным
целям, не замечая, что
все это делалось ненужным при том, указываемом им, случайном порядке бытия, где люди, по его словам, толпятся, как мошки в жаркую погоду в огромном столбе, сталкиваются, мятутся, плодятся, питаются, греются и исчезают в бестолковом процессе
жизни, чтоб завтра дать место другому такому же столбу.
Он вспомнил, что когда она стала будто бы
целью всей его
жизни, когда он ткал узор счастья с ней, — он, как змей, убирался в ее цвета, окружал себя, как в картине, этим же тихим светом; увидев в ней искренность и нежность, из которых создано было ее нравственное существо, он был искренен, улыбался ее улыбкой, любовался с ней птичкой, цветком, радовался детски ее новому платью, шел с ней плакать на могилу матери и подруги, потому что плакала она, сажал цветы…
Она чувствовала условную ложь этой формы и отделалась от нее, добиваясь правды. В ней много именно того, чего он напрасно искал в Наташе, в Беловодовой: спирта, задатков самобытности, своеобразия ума, характера —
всех тех сил, из которых должна сложиться самостоятельная, настоящая женщина и дать направление своей и чужой
жизни, многим
жизням, осветить и согреть
целый круг, куда поставит ее судьба.
— Можно удержаться от бешенства, — оправдывал он себя, — но от апатии не удержишься, скуку не утаишь, хоть подвинь
всю свою волю на это! А это убило бы ее: с летами она догадалась бы… Да, с летами, а потом примирилась бы, привыкла, утешилась — и жила! А теперь умирает, и в
жизни его вдруг ложится неожиданная и быстрая драма,
целая трагедия, глубокий, психологический роман.
— Да, если воображать себя ангелами, то, конечно, вы правы, Вера: тогда на
всю жизнь. Вон и этот седой мечтатель, Райский, думает, что женщины созданы для какой-то высшей
цели…
Самый процесс
жизни он выдавал и за ее конечную
цель. Разлагая материю на составные части, он думал, что разложил вместе с тем и
все, что выражает материя.
Утром он чувствовал себя всегда бодрее и мужественнее для всякой борьбы: утро приносит с собою силу,
целый запас надежд, мыслей и намерений на
весь день: человек упорнее налегает на труд, мужественнее несет тяжесть
жизни.
— Фу, дурак! Поди сюда,
поцелуй меня, дуру! — проговорила она вдруг, плача и смеясь, — и не смей, не смей никогда мне это повторить… А я тебя люблю и
всю жизнь любила… дурака.
История эта, несмотря на
все старания мои, оставалась для меня в главнейшем невыясненною, несмотря на
целый месяц
жизни моей в Петербурге.
Я с судорожным нетерпением мечтал о
целой новой программе
жизни; я мечтал постепенно, методическим усилием, разрушить в душе ее этот постоянный ее страх предо мной, растолковать ей ее собственную цену и
все, чем она даже выше меня.
Разъясни мне тоже, кстати, друг мой: ты для чего это и с какою бы
целью распространял и в школе, и в гимназии, и во
всю жизнь свою, и даже первому встречному, как я слышал, о своей незаконнорожденности?
Тут тот же монастырь, те же подвиги схимничества. Тут чувство, а не идея. Для чего? Зачем? Нравственно ли это и не уродливо ли ходить в дерюге и есть черный хлеб
всю жизнь, таская на себе такие деньжища? Эти вопросы потом, а теперь только о возможности достижения
цели.
Со мной случился рецидив болезни; произошел сильнейший лихорадочный припадок, а к ночи бред. Но не
все был бред: были бесчисленные сны,
целой вереницей и без меры, из которых один сон или отрывок сна я на
всю жизнь запомнил. Сообщаю без всяких объяснений; это было пророчество, и пропустить не могу.