Неточные совпадения
Вронский и Анна тоже что-то говорили тем тихим голосом, которым, отчасти чтобы не оскорбить
художника, отчасти чтобы не
сказать громко глупость, которую так легко
сказать, говоря об искусстве, обыкновенно говорят на выставках картин.
Разговор зашел о новом направлении искусства, о новой иллюстрации Библии французским
художником. Воркуев обвинял
художника в реализме, доведенном до грубости. Левин
сказал, что Французы довели условность в искусстве как никто и что поэтому они особенную заслугу видят в возвращении к реализму. В том, что они уже не лгут, они видят поэзию.
— А мы живем и ничего не знаем, —
сказал раз Вронский пришедшему к ним поутру Голенищеву. — Ты видел картину Михайлова? —
сказал он, подавая ему только что полученную утром русскую газету и указывая на статью о русском
художнике, жившем в том же городе и окончившем картину, о которой давно ходили слухи и которая вперед была куплена. В статье были укоры правительству и Академии за то, что замечательный
художник был лишен всякого поощрения и помощи.
— Знаете что, —
сказала Анна, уже давно осторожно переглядывавшаяся с Вронским и знавшая, что Вронского не интересовало образование этого
художника, а занимала только мысль помочь ему и заказать ему портрет. — Знаете что? — решительно перебила она разговорившегося Голенищева. — Поедемте к нему!
Он знал очень хорошо манеру дилетантов (чем умнее они были, тем хуже) осматривать студии современных
художников только с той целью, чтоб иметь право
сказать, что искусство пало и что чем больше смотришь на новых, тем более видишь, как неподражаемы остались великие древние мастера.
— Как удивительно выражение Христа! —
сказала Анна. Из всего, что она видела, это выражение ей больше всего понравилось, и она чувствовала, что это центр картины, и потому похвала этого будет приятна
художнику. — Видно, что ему жалко Пилата.
В то время как бабушка
сказала, что он очень вырос, и устремила на него свои проницательные глаза, я испытывал то чувство страха и надежды, которое должен испытывать
художник, ожидая приговора над своим произведением от уважаемого судьи.
Кнуров. Совершенную правду вы
сказали. Ювелир — не простой мастеровой, он должен быть
художником. В нищенской обстановке, да еще за дураком мужем, она или погибнет, или опошлится.
— Отличный и правдивейший
художник, —
сказал Самгин и услышал, что сказано это тоном неуместно строгим и вышло смешно. Он взглянул на Попова, но инженер внимательно выбирал сигару, а Бердников, поправив галстук, одобрительно сунул голову вперед, — видимо, это была его манера кланяться.
— Ленин — не торопится, —
сказал Кутузов. — Он просто утверждает необходимость воспитания из рабочих, из интеллигентов мастеров и
художников революции.
— Донат Ястребов,
художник, бывший преподаватель рисования, а теперь — бездельник, рантье, но не стыжусь! — весело
сказал племянник; он казался немногим моложе тетки, в руке его была толстая и, видимо, тяжелая палка с резиновой нашлепкой на конце, но ходил он легко.
«Весьма вероятно, что если б не это — я был бы литератором. Я много и отлично вижу. Но — плохо формирую, у меня мало слов. Кто это
сказал: «Дикари и
художники мыслят образами»? Вот бы написать этих стариков…»
Вошла Лидия, одетая в необыкновенный халатик оранжевого цвета, подпоясанный зеленым кушаком. Волосы у нее были влажные, но от этого шапка их не стала меньше. Смуглое лицо ярко разгорелось, в зубах дымилась папироса, она рядом с Алиной напоминала слишком яркую картинку не очень искусного
художника. Морщась от дыма, она взяла чашку чая, вылила чай в полоскательницу и
сказала...
— Да, —
сказал он, — это один из последних могикан: истинный, цельный, но ненужный более
художник. Искусство сходит с этих высоких ступеней в людскую толпу, то есть в жизнь. Так и надо! Что он проповедует: это изувер!
— Да,
художник! — со вздохом
сказал Райский, — художество мое здесь, — он указал на голову и грудь, — здесь образы, звуки, формы, огонь, жажда творчества, и вот еще я почти не начал…
— Какая ты прелесть! Ты цельная, чистая натура! и как ты верна ей, —
сказал он, — ты находка для
художника! Сама естественность!
— Что ж, это не правда? — добавил Райский, —
скажите по совести! Я согласен с вами, что я принадлежу к числу тех
художников, которых вы назвали… как?
— Известно что… поздно было: какая академия после чада петербургской жизни! — с досадой говорил Райский, ходя из угла в угол, — у меня, видите, есть имение, есть родство, свет… Надо бы было все это отдать нищим, взять крест и идти… как говорит один
художник, мой приятель. Меня отняли от искусства, как дитя от груди… — Он вздохнул. — Но я ворочусь и дойду! —
сказал он решительно. — Время не ушло, я еще не стар…
«Но ведь иной недогадливый читатель подумает, что я сам такой, и только такой! —
сказал он, перебирая свои тетради, — он не сообразит, что это не я, не Карп, не Сидор, а тип; что в организме
художника совмещаются многие эпохи, многие разнородные лица… Что я стану делать с ними? Куда дену еще десять, двадцать типов!..»
— Да, если много таких
художников, как я, —
сказал Райский, — то таких артистов, как вы, еще больше: имя им легион!
— Вы заметили, —
сказал Райский, — что наши
художники перестали пить, и справедливо видите в этом прогресс, то есть воспитание. Артисты вашего сорта — еще не улучшились… всё те же, как я вижу…
«Я…
художником хочу быть…» — думал было он
сказать, да вспомнил, как приняли это опекун и бабушка, и не
сказал.
Он нарочно станет думать о своих петербургских связях, о приятелях, о
художниках, об академии, о Беловодовой — переберет два-три случая в памяти, два-три лица, а четвертое лицо выйдет — Вера. Возьмет бумагу, карандаш, сделает два-три штриха — выходит ее лоб, нос, губы. Хочет выглянуть из окна в сад, в поле, а глядит на ее окно: «Поднимает ли белая ручка лиловую занавеску», как говорит справедливо Марк. И почем он знает? Как будто кто-нибудь подглядел да
сказал ему!
Я не знал и ничего не слыхал об этом портрете прежде, и что, главное, поразило меня — это необыкновенное в фотографии сходство, так
сказать, духовное сходство, — одним словом, как будто это был настоящий портрет из руки
художника, а не механический оттиск.
— Вот какие вопросы вы задаете! Ну-с, это, батюшка, философия. Что ж, можно и об этом потолковать. Вот приезжайте в субботу. Встретите у меня ученых, литераторов,
художников. Тогда и поговорим об общих вопросах, —
сказал адвокат, с ироническим пафосом произнося слова: «общие вопросы». — С женой знакомы. Приезжайте.
Дергалось оно потому, что следующая буква, по мнению генерала, должна была быть «л», т. е. Иоанна д’Арк, по его мнению, должна была
сказать, что души будут признавать друг друга только после своего очищения от всего земного или что-нибудь подобное, и потому следующая буква должна быть «л»,
художник же думал, что следующая буква будет «в», что душа
скажет, что потом души будут узнавать друг друга по свету, который будет исходить из эфирного тела душ.
— А, — одобрительно
сказал генерал, закрыв глаза. — Но как узнаешь, если свет у всех один? — спросил он и, опять скрестив пальцы с
художником, сел за столик.
— Позвольте, ваше превосходительство, я один докончу, —
сказал художник, вставая. — Я чувствую присутствие.
«Вы мне
скажите откровенно, — начал г. Беневоленский голосом, исполненным достоинства и снисходительности, — желаете ли вы быть
художником, молодой человек, чувствуете ли вы священное призвание к искусству?» — «Я желаю быть
художником, Петр Михайлыч», — трепетно подтвердил Андрюша.
И указывал на кого-нибудь, не предупреждая, — приходилось говорить. А
художник Синцов уже сидел за роялем, готовый закончить речь гимном…
Скажет кто хорошо — стол кричит...
«Среды» Шмаровина были демократичны. Каждый
художник, состоявший членом «среды», чувствовал себя здесь как дома, равно как и гости. Они пили и ели на свой счет, а хозяин дома, «дядя Володя», был, так
сказать, только организатором и директором-распорядителем.
Критика должна
сказать: «Вот лица и явления, выводимые автором; вот сюжет пьесы; а вот смысл, какой, по нашему мнению, имеют жизненные факты, изображаемые
художником, и вот степень их значения в общественной жизни».
— Послушайте, —
сказал он, — не будемте больше говорить обо мне; станемте разыгрывать нашу сонату. Об одном только прошу я вас, — прибавил он, разглаживая рукою листы лежавшей на пюпитре тетради, — думайте обо мне, что хотите, называйте меня даже эгоистом — так и быть! но не называйте меня светским человеком: эта кличка мне нестерпима… Anch’io sono pittore. [И я тоже
художник (итал.).] Я тоже артист, хотя плохой, и это, а именно то, что я плохой артист, — я вам докажу сейчас же на деле. Начнем же.
— Что, вы какого мнения о сих разговорах? — спрашивал Розанов Белоярцева; но всегда уклончивый Белоярцев отвечал, что он
художник и вне сферы чистого художества его ничто не занимает, — так с тем и отошел. Помада говорил, что «все это просто скотство»; косолапый маркиз делал ядовито-лукавые мины и изображал из себя крайнее внимание, а Полинька Калистратова
сказала, что «это, бог знает, что-то такое совсем неподобное».
И все мы
скажем: «Да ведь это всё мы сами видели и знали, но мы и предположить не могли, что это так ужасно!» В этого грядущего
художника я верю всем сердцем.
Он не только не избил меня, как я был того достоин, но и поделился со мною тою небольшою суммой, которая у него осталась в целости."Будем жить en artistes!"[как
художники! (франц.)] —
сказал он мне.
— Нет, нет. Я помню также раз, надо мной все смеялись, когда я
сказала, что в лунном свете есть какой-то розовый оттенок. А на днях
художник Борицкий — вот тот, что пишет мой портрет, — согласился, что я была права и что
художники об этом давно знают.
— А, то другое дело! —
сказал с важностью Сергей Степаныч. — Даровитые
художники у нас есть, я не спорю, но оригинальных нет, да не знаю, и будут ли они!
— Ну, много вы пониматете! — обиженно
сказала Грушина, — эти картинки очень хорошие и дорогие.
Художникам без таких нельзя.
Скажите, — промолвил он после небольшого молчания, — вы никогда, ни за что, ни в каком случае не полюбили бы
художника?
Ее лицо было не тем, какое я знал, — не вполне тем, но уже то, что я сразу узнал его, показывало, как приблизил тему
художник и как, среди множества представляющихся ему лиц,
сказал: «Вот это должно быть тем лицом, какое единственно может быть высечено».
Художник посмотрел на веселые рожи детей старика и
сказал...
— Вот и отлично, —
сказал художник, — теперь бы кусочек чего-нибудь.
— Не влюбился ли Несторушка в итальяночку какую? — посмеиваясь и потирая руки,
сказал художник.
— Слово надо
сказать; одно слово иногда заставляет человека опомниться, — таинственно произнес
художник.
Несмотря на то, что мы давно знакомы с
художником по нашему рассказу, здесь будет нелишним
сказать еще пару слов о его теплой личности. Илье Макаровичу Журавке было лет около тридцати пяти; он был белокур, с горбатым тонким носом, очень выпуклыми близорукими глазами, довольно окладистой бородкой и таким курьезным ротиком, что мало привычный к нему человек, глядя на собранные губки Ильи Макаровича, все ожидал, что он вот-вот сейчас свистнет.
Теперь, для начала нашей беседы,
скажите, не находите ли вы, что если бы силу воли, это напряжение, всю эту потенцию, вы затратили на что-нибудь другое, например, на то, чтобы сделаться со временем великим ученым или
художником, то ваша жизнь захватывала бы шире и глубже и была бы продуктивнее во всех отношениях?
Для того чтобы
художник мог удобнее сообразить, как ему распорядиться, девиц свозили вместе в один из больших домов, где им были, так
сказать, художественные смотрины, обратившиеся в своего рода довольно изящное торжество.
— Бога ради, барон! —
сказала хозяйка, — не говорите этого при родственнике моем князе Радугине. Он без памяти от этой церкви, и знаете ли почему? Потому что в построении ее участвовали одни русские
художники.
— Глаз
художника и сердце бульдога! —
сказал Галуэй. Капитан шумно откашлялся.