Неточные совпадения
— А мы
живем и ничего не знаем, — сказал раз Вронский пришедшему к ним поутру Голенищеву. — Ты видел картину Михайлова? — сказал он, подавая ему только что полученную утром русскую газету и указывая на статью о русском
художнике, жившем в том же городе и окончившем картину, о которой давно ходили слухи и которая вперед была куплена. В статье были укоры правительству и Академии за то, что замечательный
художник был лишен всякого поощрения и помощи.
— В этом же углу лежат и замыслы твои «служить, пока станет сил, потому что России нужны руки и головы для разработывания неистощимых источников (твои слова); работать, чтоб слаще отдыхать, а отдыхать — значит
жить другой, артистической, изящной стороной жизни, жизни
художников, поэтов».
«Да, артист не должен пускать корней и привязываться безвозвратно, — мечтал он в забытьи, как в бреду. — Пусть он любит, страдает, платит все человеческие дани… но пусть никогда не упадет под бременем их, но расторгнет эти узы, встанет бодр, бесстрастен, силен и творит: и пустыню, и каменья, и наполнит их жизнью и покажет людям — как они
живут, любят, страдают, блаженствуют и умирают… Зачем
художник послан в мир!..»
Увы! ничто не прочно на земле. Все, что я вам рассказал о житье-бытье моей доброй помещицы, — дело прошедшее; тишина, господствовавшая в ее доме, нарушена навеки. У ней теперь, вот уже более года,
живет племянник,
художник из Петербурга. Вот как это случилось.
Два года с половиной я
прожил с великим
художником и видел, как под бременем гонений и несчастий разлагался этот сильный человек, павший жертвою приказно-казарменного самовластия, тупо меряющего все на свете рекрутской меркой и канцелярской линейкой.
Страстный поклонник красот природы, неутомимый работник в науке, он все делал необыкновенно легко и удачно; вовсе не сухой ученый, а
художник в своем деле, он им наслаждался; радикал — по темпераменту, peaлист — по организации и гуманный человек — по ясному и добродушно-ироническому взгляду, он
жил именно в той жизненной среде, к которой единственно идут дантовские слова: «Qui e l'uomo felice».
Выли и «вечные ляпинцы». Были три
художника — Л., Б. и X., которые по десять — пятнадцать лет
жили в «Ляпинке» и оставались в ней долгое время уже по выходе из училища. Обжились тут, обленились. Существовали разными способами: писали картинки для Сухаревки, малярничали, когда трезвые… Ляпины это знали, но не гнали: пускай
живут, а то пропадут на Хитровке.
Много из «Ляпинки» вышло знаменитых докторов, адвокатов и
художников.
Жил там некоторое время П. И. Постников, известный хирург;
жил до своего назначения профессор Училища живописи
художник Корин;
жили Петровичев, Пырин. Многих «Ляпинка» спасла от нужды и гибели.
Чувство
художника, возмущаясь таким порядком вещей, преследует его в самых разнообразных видоизменениях и передает на позор того самого общества, которое
живет в этом порядке.
Он не только не избил меня, как я был того достоин, но и поделился со мною тою небольшою суммой, которая у него осталась в целости."Будем
жить en artistes!"[как
художники! (франц.)] — сказал он мне.
Я говорю о среднем культурном русском человеке, о литераторе, адвокате, чиновнике,
художнике, купце, то есть о людях, которых прямо или косвенно уже коснулся луч мысли, которые до известной степени свыклись с идеей о труде и которые три четверти года
живут под напоминанием о местах не столь отдаленных.
Я иду по лестнице, которая называется прогрессом, цивилизацией, культурой, иду и иду, не зная определенно, куда иду, но, право, ради одной этой чудесной лестницы стоит
жить; а вы знаете, ради чего
живете, — ради того, чтобы одни не порабощали других, чтобы
художник и тот, кто растирает для него краски, обедали одинаково.
Два поколения женщин, из которых одни еще не отжили, а другие только начинали
жить; роскошные туалеты первых и легкие девственные уборы вторых; богатый зал и таинственные боковые покои, где нарочно на этот случай привезенные гардеробные служанки производили, по требованиям
художника, необходимые перемены в нарядах молодых красавиц, — все это придавало собранию самый живой и интересный характер.
Бакин (Васе). Значит, вы знаете, что это за человек? Это человек в высшей степени почтенный, это наш аристарх, душа нашего общества, человек с большим вкусом, умеющий хорошо
пожить, человек, любящий искусство и тонко его понимающий, покровитель всех
художников, артистов, а преимущественно артисток…
Бегушев почувствовал даже какое-то отвращение к политике и весь предался искусствам и наукам: он долго
жил в Риме, ездил по германским университетским городам и проводил в них целые семестры; ученые, поэты,
художники собирались в его салоне и, под благодушным влиянием Натальи Сергеевны, благодушествовали.
Жило семейство Норков как нельзя тише и скромнее. Кроме каких-то двух старушек и пастора Абеля, у них запросто не бывал никто. С выходом замуж Берты Ивановны, которая поселилась с своим мужем через два дома от матери, ежедневным их посетителем сделался зять. Шульц вместе с женою навещал тещину семью аккуратно каждый вечер и был настоящим их семьянином и сыном Софьи Карловны. Потом в доме их, по известному читателям случаю, появился я, и в тот же день, вслед за моим выходом, Шульц привез
художника Истомина.
— То есть воля пана, — ответил он, пожимая плечами. — Я был очень доволен вами, милостивый государь. Я рад, когда в моем отеле
проживают прекрасные, образованные люди… Пан друг также
художник? — спросил он, обращаясь ко мне с вторичным и весьма изящным поклоном. — Рекомендую себя: капитан Грум-Скжебицкий, старый солдат.
Дорн. Да… Но изображайте только важное и вечное. Вы знаете, я
прожил свою жизнь разнообразно и со вкусом, я доволен, но если бы мне пришлось испытать подъем духа, какой бывает у
художников во время творчества, то, мне кажется, я презирал бы свою материальную оболочку и все, что этой оболочке свойственно, и уносился бы от земли подальше в высоту.
Эти две недели я
прожил в тумане, волнении, нетерпении и успокоился только сейчас, сидя в вагоне Варшавской железной дороги. Я сам себе не верю: я — пенсионер академии,
художник, едущий на четыре года за границу совершенствоваться в искусстве. Vivat Academia!
Если бы Рябовский не дал честного слова
художникам, что он
проживет с ними здесь до двадцатого сентября, то можно было бы уехать сегодня же.
но Гоголь посмотрел на меня как-то значительно и сказал, что «это неправда, что комизм кроется везде, что,
живя посреди него, мы его не видим; но что если
художник перенесет его в искусство, на сцену, то мы же сами над собой будем валяться со смеху и будем дивиться, что прежде не замечали его».
«Лучше бы ты вовсе не существовала! не
жила в мире, а была бы создание вдохновенного
художника!
— Скажите, отчего вы
живете так скучно, так не колоритно? — спросил я у Белокурова, идя с ним домой. — Моя жизнь скучна, тяжела, однообразна, потому что я
художник, я странный человек, я издерган с юных дней завистью, недовольством собой, неверием в свое дело, я всегда беден, я бродяга, но вы-то, вы, здоровый, нормальный человек, помещик, барин, — отчего вы
живете так неинтересно, так мало берете от жизни? Отчего, например, вы до сих пор не влюбились в Лиду или Женю?
Тут же
проживает Шубин, молодой
художник, о котором мы сейчас будем говорить.
Мы уже видели: кто у Толстого
живет в любви и самоотречении, у того
художник выразительно подчеркивает недостаток силы жизни, недостаток огня.
Мы достаточно видели, что к добродетельному хотению резко отрицательно относится и
художник Толстой. Добродетельное хотение — это смерть для души. Выбившись из-под власти добродетельного хотения, Оленин пишет: «Я был мертв, а теперь только я
живу!» И Кити в волнении восклицает: «Ах, как глупо, как гадко!.. Нет, теперь уже я не поддамся на это! Быть дурною, но по крайней мере не лживою, не обманщицей! Пускай они
живут, как хотят, и я, как хочу. Я не могу быть другою!» И так все.
— Перестаньте, стыдитесь! — заговорил голос
художника Петрова. — Какое право имеете вы обвинять его? Разве вы
жили его жизнью? Испытывали его восторги? Искусство есть высочайшее проявление могущества в человеке. Оно поднимает избранника на такую высоту, на которой голова кружится, и трудно удержаться здравым… Да, унижайте, презирайте его, а из всех нас он лучший и счастливейший».
Призывать человека к такому богу, напоминать ему о нем — безумно, как безумно говорить горящему факелу: свети! Раз факел горит, он тем самым и светит… И
художник Толстой не зовет к богу, — не зовет так же, как не зовет и к добру. Одно, одно и одно он только говорит:
живи! Будет жизнь — будет добро, будет и бог.
Зверь не таков. При виде крови глаза его загораются зеленоватым огнем, он радостно разрывает прекрасное тело своей жертвы, превращает его в кровавое мясо и, грозно мурлыча, пачкает морду кровью. Мы знаем
художников, в душе которых
живет этот стихийно-жестокий зверь, радующийся на кровь и смерть. Характернейший среди таких
художников — Редиард Киплинг. Но бесконечно чужд им Лев Толстой.
Жить в добре и самоотвержении большинство героев Толстого совершенно неспособно. Но есть и такие, которые непрерывно
живут в добре и самоотвержении. Отношение к ним
художника Толстого не менее знаменательно.
Один из них
живет в Париже, два докторами, четвертый
художник, а пятый даже, говорят, уже профессор.
— Так-то так… — сказал
художник и брезгливо поморщился, — но можно все-таки лучше
жить… Развитой человек обязательно должен быть эстетиком. Не правда ли? А у вас тут чёрт знает что! Постель не прибрана, помои, сор… вчерашняя каша на тарелке… тьфу!
Дюма
жил в Елисейских полях (кажется, в Avenue Friedland) в барской квартире, полной художественных вещей. Он был знаток живописи, друг тогдашних даровитейших
художников, умел дешево покупать их полотна начерно и с выгодою продавал их. Тогда весь Париж знал и его очень удачный портрет работы Дюбёфа.
В том, что теперь зовут"интеллигенцией", у меня не было еще больших связей за недостатком времени, да и вообще тогдашние профессиональные литераторы, учители, профессора,
художники — все это
жило очень скромно. Центра, вроде Союза писателей, не существовало. Кажется, открылся уже Шахматный клуб; но я в него почему-то не попадал; да он и кончил фиаско. Вместо объединения кружков и партий он, кажется, способствовал только тому, что все это гораздо сильнее обострилось.
В первых своих вещах он был более объективным
художником, склоняясь и к народническим симпатиям ("Не в свои сани не садись","Бедность не порок"и в особенности драма"Не так
живи, как хочется").
И все-таки за границей Тургенев и при семье Виардо, и с приятельскими связями с немецкими писателями и
художниками —
жил одиноко. И около него не было и одной десятой той русской атмосферы, какая образовалась около него же в Париже к половине 70-х годов. Это достаточно теперь известно по переписке и воспоминаниям того периода, вплоть-до его смерти в августе 1883 года.
Точно какой серьезный, но с юмором, московский обитатель Замоскворечья или Козихи (где он и
жил в собственном домике), вряд ли имеющий что-нибудь общее с миром искусства и в то же время такой прирожденный
художник сцены.
Там же
живут и
художники — и с именем и без имени.
Там обыкновенно
живут люди тихие, не участвующие в парижском водовороте: или рантье в собственных домиках и небольших отелях, или артисты, to есть
художники и актеры, большие любители воздуха, отдыха и зелени.
И в самом деле, если признать, что Гонкур и покойный его брат
жили только литературным интересом, работали, как истинные
художники, и при этом больше десяти лет встречали одно равнодушие, а то так и непонимание, то станет понятно, как подобная борьба с публикой наложила не совсем мягкую и симпатичную печать на людей, принадлежащих по своему происхождению и воспитанию к консервативной сфере.
«Тут отношения кормящих к кормимым, — пишет он
художнику Н. Н. Ге, — тут греха конца нет, но не могу
жить дома, писать.
Бессознательным, интуитивным женским своим чутьем она чувствует саму душу художника-мужа, сливается с нею и как бы сама
живет душою в этой родной ей душе.
Николай Ильич Петухов
жил уже не на набережной Москвы-реки, а в одном из переулков, прилегающих к Воздвиженке, занимая две квартиры — внизу помещалась редакция и контора, а в бельэтаже
жил он сам со своим семейством. Николай Ильич занимал большую квартиру, зала, гостиная и кабинет были убраны комфортабельно, хотя немного безвкусно, так как новая блестящая бронза и картины в золоченых рамах неведомых миру
художников резали глаз.
После отречения от короны Христина
жила в основном в Италии, покровительствуя
художникам и ученым.], хотела только собирать дань удивления чуждых народов, а не любовь своего.
И она вспомнила, что еще на днях у кузины офицер рассказывал про одного известного
художника: как жиды дали ему адрес"ростовщицы", у которой есть редкие жирандоли"Louis XVI", как его встретил сын Анны Денисовны и
художник чуть не спросил его:"Здесь
живет закладчица?"
А вот и флигель Левитана,
Художник милый здесь
живет,
Встает он очень-очень рано,
И, вставши, тотчас чай он пьет...
Русский народ всегда чувствовал себя народом христианским. Многие русские мыслители и
художники склонны были даже считать его народом христианским по преимуществу. Славянофилы думали, что русский народ
живет православной верой, которая есть единственная истинная вера, заключающая в себе полноту истины. Тютчев пел про Россию...
Зенона это ничто не коснется, а причинит тревогу и гибель только другим людям, совсем посторонним, которые лично перед Нефорою ни в чем не виноваты, а
художник Зенон останется
жить в прежнем покое!..
Прощай, друг мой Нефора, — возвратись скорей в город и обо мне не заботься: я делаю то, что я должен делать; я не боюсь каменоломен: я
художник, и меня не заставят катать гранит, а я буду выделывать гаторовы головы… и я буду счастлив там, далеко в изгнании, я буду вспоминать о тебе и буду радоваться, что ты стала не та, какою была, что ты любишь людей и
живешь для того, чтобы делать добро людям.
Здесь было свежо, тихо и целомудренно: здесь
жил художник.