Неточные совпадения
— Неволя к вам вернулася?
Погонят вас на барщину?
Луга у вас отобраны? —
«Луга-то?.. Шутишь, брат!»
— Так что ж переменилося?..
Закаркали «Голодную»,
Накликать голод
хочется? —
— «Никак и впрямь ништо!» —
Клим как из пушки выпалил;
У
многих зачесалися
Затылки, шепот слышится:
«Никак и впрямь ништо...
Сработано было чрезвычайно
много на сорок два человека. Весь большой луг, который кашивали два дня при барщине в тридцать кос, был уже скошен. Нескошенными оставались углы с короткими рядами. Но Левину
хотелось как можно больше скосить в этот день, и досадно было на солнце, которое так скоро спускалось. Он не чувствовал никакой усталости; ему только
хотелось еще и еще поскорее и как можно больше сработать.
— А я знаю, отчего вы зовете меня на бал. Вы ждете
много от этого бала, и вам
хочется, чтобы все тут были, все принимали участие.
Приятной даме очень
хотелось выведать дальнейшие подробности насчет похищения, то есть в котором часу и прочее, но
многого захотела.
— Понимаю (вы, впрочем, не утруждайте себя: если хотите, то
много и не говорите); понимаю, какие у вас вопросы в ходу: нравственные, что ли? вопросы гражданина и человека? А вы их побоку; зачем они вам теперь-то? Хе, хе! Затем, что все еще и гражданин и человек? А коли так, так и соваться не надо было; нечего не за свое дело браться. Ну, застрелитесь; что, аль не
хочется?
Ему вдруг почему-то вспомнилось, как давеча, за час до исполнения замысла над Дунечкой, он рекомендовал Раскольникову поручить ее охранению Разумихина. «В самом деле, я, пожалуй, пуще для своего собственного задора тогда это говорил, как и угадал Раскольников. А шельма, однако ж, этот Раскольников!
Много на себе перетащил. Большою шельмой может быть со временем, когда вздор повыскочит, а теперь слишком уж жить ему
хочется! Насчет этого пункта этот народ — подлецы. Ну да черт с ним, как хочет, мне что».
Соня проговорила это точно в отчаянии, волнуясь и страдая и ломая руки. Бледные щеки ее опять вспыхнули, в глазах выразилась мука. Видно было, что в ней ужасно
много затронули, что ей ужасно
хотелось что-то выразить, сказать, заступиться. Какое-то ненасытимое сострадание, если можно так выразиться, изобразилось вдруг во всех чертах лица ее.
Огудалова. Отчего же… Я ее сейчас пришлю к вам. (Берет футляр с вещами.) Да вот, Сергей Сергеич, завтра Ларисы рождение,
хотелось бы подарить eй эти вещи, да денег
много не хватает.
Самгину
хотелось спросить ее о
многом, но он спросил...
— Нет еще.
Многие — сватаются, так как мы — дама с капиталом и не без прочих достоинств. Вот что сватаются — скушно! А вообще — живу ничего! Читаю. Английский язык учу,
хочется в Англии побывать…
— Здесь очень
много русских, и — представь? — на днях я, кажется, видела Алину, с этим ее купцом. Но мне уже не
хочется бесконечных русских разговоров. Я слишком
много видела людей, которые все знают, но не умеют жить. Неудачники, все неудачники. И очень озлоблены, потому что неудачники. Но — пойдем в дом.
«Здесь живут все еще так, как жили во времена Гоголя; кажется, что девяносто пять процентов жителей — «мертвые души» и так жутко мертвые, что и не
хочется видеть их ожившими»… «В гимназии введено обучение военному строю, обучают офицера местного гарнизона, и, представь,
многие гимназисты искренно увлекаются этой вредной игрой. Недавно один офицер уличен в том, что водил мальчиков в публичные дома».
— Вас благоразумие обманывает.
Многие видят то, чего им
хочется, а его, хотимого-то, — нету. Призраки воображаемые, так сказать, видим.
Красавина. А не веришь, так я тебе вот что скажу: хороший-то который жених, ловкий, и без свахи невесту найдет, а хоть и со свахой, так с него
много не возьмешь; ну а твой-то плох: ему без меня этого дела не состряпать; значит, я с него возьму что мне
захочется. Знаешь русскую пословицу: «У всякого плута свой расчет»? Без расчету тоже в нынешнем свете жить нельзя.
— Да, пожалуйста. Послушайте, Вера, мне
хотелось бы так
много сказать вам…
Он добился, что она стала звать его братом, а не кузеном, но на ты не переходила, говоря, что ты, само по себе, без всяких прав, уполномочивает на
многое, чего той или другой стороне иногда не
хочется, порождает короткость, даже иногда стесняет ненужной, и часто не разделенной другой стороной, дружбой.
Я теперь согласен, что
многое из того не надо было объяснять вовсе, тем более с такой прямотой: не говоря уже о гуманности, было бы даже вежливее; но поди удержи себя, когда, растанцевавшись,
захочется сделать хорошенькое па?
В этом я убежден, несмотря на то что ничего не знаю, и если бы было противное, то надо бы было разом низвести всех женщин на степень простых домашних животных и в таком только виде держать их при себе; может быть, этого очень
многим хотелось бы.
Было уже восемь часов; я бы давно пошел, но все поджидал Версилова:
хотелось ему
многое выразить, и сердце у меня горело. Но Версилов не приходил и не пришел. К маме и к Лизе мне показываться пока нельзя было, да и Версилова, чувствовалось мне, наверно весь день там не было. Я пошел пешком, и мне уже на пути пришло в голову заглянуть во вчерашний трактир на канаве. Как раз Версилов сидел на вчерашнем своем месте.
— Не знаю; не берусь решать, верны ли эти два стиха иль нет. Должно быть, истина, как и всегда, где-нибудь лежит посредине: то есть в одном случае святая истина, а в другом — ложь. Я только знаю наверно одно: что еще надолго эта мысль останется одним из самых главных спорных пунктов между людьми. Во всяком случае, я замечаю, что вам теперь танцевать
хочется. Что ж, и потанцуйте: моцион полезен, а на меня как раз сегодня утром ужасно
много дела взвалили… да и опоздал же я с вами!
Хотелось бы верно изобразить вам, где я, что вижу, но о
многом говорят чересчур
много, а сказать нечего; с другого, напротив, как ни бейся, не снимешь и бледной копии, разве вы дадите взаймы вашего воображения и красок.
Многие обрадовались бы видеть такой необыкновенный случай: праздничную сторону народа и столицы, но я ждал не того; я видел это у себя; мне улыбался завтрашний, будничный день. Мне
хотелось путешествовать не официально, не приехать и «осматривать», а жить и смотреть на все, не насилуя наблюдательности; не задавая себе утомительных уроков осматривать ежедневно, с гидом в руках, по стольку-то улиц, музеев, зданий, церквей. От такого путешествия остается в голове хаос улиц, памятников, да и то ненадолго.
«Узнав, что вы посещаете острог, интересуясь одной уголовной личностью, мне
захотелось повидаться с вами. Просите свидания со мной. Вам дадут, а я передам вам
много важного и для вашей протеже и для нашей группы. Благодарная вам Вера Богодуховская».
— Хорошо, я так и скажу ей. Вы не думайте, что я влюблен в нее, — продолжал он. — Я люблю ее как прекрасного, редкого,
много страдавшего человека. Мне от нее ничего не нужно, но страшно
хочется помочь ей, облегчить ее поло…
— Ох, Сереженька, голубчик,
много болтают, да только верить-то не
хочется…
У него
много хлопот, но все же он не бросает земского места; жадность одолела,
хочется поспеть и здесь и там. В Дялиже и в городе его зовут уже просто Ионычем. «Куда это Ионыч едет?» или: «Не пригласить ли на консилиум Ионыча?»
В реке было
много крупной мальмы. Дерсу хотел было стрелять в нее из ружья, но я уговорил его поберечь патроны. Мне
хотелось поскорее присоединиться к отряду, тем более что стрелки считали меня и Дерсу находящимися впереди и, конечно, торопились догнать нас. Таким образом, они могли уйти далеко вперед.
Он опять слушал, сказал, что расстроена больше прежнего,
много говорил; да и грудь-то у меня болела, — я и расчувствовалась, заплакала: ведь умирать-то не
хотелось, а он все чахоткой пугал.
Но у меня есть другое — желание: мне
хотелось бы, чтобы женщины подружились с моею невестою, — она и о них заботится, как заботится о
многом, обо всем.
Лошади были давно готовы, а мне все не
хотелось расстаться с смотрителем и его дочкой. Наконец я с ними простился; отец пожелал мне доброго пути, а дочь проводила до телеги. В сенях я остановился и просил у ней позволения ее поцеловать; Дуня согласилась…
Много могу я насчитать поцелуев, [с тех пор, как этим занимаюсь,] но ни один не оставил во мне столь долгого, столь приятного воспоминания.
Последний раз я виделся с Прудоном в С.-Пелажи, меня высылали из Франции, — ему оставались еще два года тюрьмы. Печально простились мы с ним, не было ни тени близкой надежды. Прудон сосредоточенно молчал, досада кипела во мне; у обоих было
много дум в голове, но говорить не
хотелось.
Через месяц она опять проезжала Владимиром — одна. Петербург и две-три аристократические гостиные вскружили ей голову. Ей
хотелось внешнего блеска, ее тешило богатство. «Как-то сладит она с этим?» — думал я.
Много бед могло развиться из такой противуположности вкусов. Но ей было ново и богатство, и Петербург, и салоны; может, это было минутное увлеченье — она была умна, она любила Огарева — и я надеялся.
Матушка сдерживается. Ей
хотелось бы прикрикнуть, но она понимает, что впереди еще
много разговору будет и что для этого ей необходимо сохранить присутствие духа. На время воюющие стороны умолкают.
Многое хотелось бы не видеть так ясно и так близко.
Я любил рисовать, ограничиваясь рабским копированием, но теперь мне страстно
хотелось передать эту картину вот так же просто; с ровной темнотой этих крыш, кольями плетня, врезавшимися в посветлевшее от месяца небо, со всей глубиной влажных теней, в которых чувствуется так
много утонувших во тьме предметов, чувствуется даже недавно выпавший дождь…
Я сразу заметил его среди остальных учеников, и понемногу мы сблизились, как сближаются школьники: то есть оказывали друг другу мелкие услуги, делились перьями и карандашами, в свободные часы уединялись от товарищей, ходили вдвоем и говорили о
многом, о чем не
хотелось говорить с другими.
Лопахин. Ваш брат, вот Леонид Андреич, говорит про меня, что я хам, я кулак, но это мне решительно все равно. Пускай говорит.
Хотелось бы только, чтобы вы мне верили по-прежнему, чтобы ваши удивительные, трогательные глаза глядели на меня, как прежде. Боже милосердный! Мой отец был крепостным у вашего деда и отца, но вы, собственно вы, сделали для меня когда-то так
много, что я забыл все и люблю вас, как родную… больше, чем родную.
Такие и подобные рассказы были уже хорошо знакомы мне, я
много слышал их из уст бабушки и деда. Разнообразные, они все странно схожи один с другим: в каждом мучили человека, издевались над ним, гнали его. Мне надоели эти рассказы, слушать их не
хотелось, и я просил извозчика...
Началась и потекла со страшной быстротой густая, пестрая, невыразимо странная жизнь. Она вспоминается мне, как суровая сказка, хорошо рассказанная добрым, но мучительно правдивым гением. Теперь, оживляя прошлое, я сам порою с трудом верю, что всё было именно так, как было, и
многое хочется оспорить, отвергнуть, — слишком обильна жестокостью темная жизнь «неумного племени».
Всё болело; голова у меня была мокрая, тело тяжелое, но не
хотелось говорить об этом, — всё кругом было так странно: почти на всех стульях комнаты сидели чужие люди: священник в лиловом, седой старичок в очках и военном платье и еще
много; все они сидели неподвижно, как деревянные, застыв в ожидании, и слушали плеск воды где-то близко. У косяка двери стоял дядя Яков, вытянувшись, спрятав руки за спину. Дед сказал ему...
Многое из того, что он рассказывал, не
хотелось помнить, но оно и без приказаний деда насильно вторгалось в память болезненной занозой. Он никогда не рассказывал сказок, а всё только бывалое, и я заметил, что он не любит вопросов; поэтому я настойчиво расспрашивал его...
— Отсюда все бегут, — сказал он, — и каторжные, и поселенцы, и чиновники. Мне еще не
хочется бежать, но я уже чувствую утомление от мозговой работы, которой требуется здесь так
много, благодаря, главным образом, разбросанности дела.
Много детей, все на улице и играют в солдаты или в лошадки и возятся с сытыми собаками, которым
хочется спать.
Я тебе, читатель, позабыл сказать, что парнасский судья, с которым я в Твери обедал в трактире, мне сделал подарок. Голова его над
многим чем испытывала свои силы. Сколь опыты его были удачны, коли хочешь, суди сам; а мне скажи на ушко, каково тебе покажется. Если, читая, тебе
захочется спать, то сложи книгу и усни. Береги ее для бессонницы.
— О, наверно не помешает. И насчет места я бы очень даже желал, потому что самому
хочется посмотреть, к чему я способен. Учился же я все четыре года постоянно, хотя и не совсем правильно, а так, по особой его системе, и при этом очень
много русских книг удалось прочесть.
Тема завязавшегося разговора, казалось, была не
многим по сердцу; разговор, как можно было догадаться, начался из-за нетерпеливого спора и, конечно, всем бы
хотелось переменить сюжет, но Евгений Павлович, казалось, тем больше упорствовал и не смотрел на впечатление; приход князя как будто возбудил его еще более. Лизавета Прокофьевна хмурилась, хотя и не всё понимала. Аглая, сидевшая в стороне, почти в углу, не уходила, слушала и упорно молчала.
Он проснулся в девятом часу, с головною болью, с беспорядком в мыслях, с странными впечатлениями. Ему ужасно почему-то
захотелось видеть Рогожина; видеть и
много говорить с ним, — о чем именно, он и сам не знал; потом он уже совсем решился было пойти зачем-то к Ипполиту. Что-то смутное было в его сердце, до того, что приключения, случившиеся с ним в это утро, произвели на него хотя и чрезвычайно сильное, но все-таки какое-то неполное впечатление. Одно из этих приключений состояло в визите Лебедева.
Извините, я вас прервал; вам, кажется,
хотелось еще
много сказать.
— И это правда. Верите ли, дивлюсь на себя, как говорить по-русски не забыл. Вот с вами говорю теперь, а сам думаю: «А ведь я хорошо говорю». Я, может, потому так
много и говорю. Право, со вчерашнего дня все говорить по-русски
хочется.
Мари чуть с ума не сошла от такого внезапного счастия; ей это даже и не грезилось; она стыдилась и радовалась, а главное, детям
хотелось, особенно девочкам, бегать к ней, чтобы передавать ей, что я ее люблю и очень
много о ней им говорю.