Неточные совпадения
Ему
хотелось плакать над своим умирающим
любимым братом, и он должен
был слушать и поддерживать разговор о том, как он
будет жить.
А Вера Павловна чувствовала едва ли не самую приятную из всех своих радостей от мастерской, когда объясняла кому-нибудь, что весь этот порядок устроен и держится самими девушками; этими объяснениями она старалась убедить саму себя в том, что ей
хотелось думать: что мастерская могла бы идти без нее, что могут явиться совершенно самостоятельно другие такие же мастерские и даже почему же нет? вот
было бы хорошо! — это
было бы лучше всего! — даже без всякого руководства со стороны кого-нибудь не из разряда швей, а исключительно мыслью и уменьем самих швей: это
была самая
любимая мечта Веры Павловны.
— Да что ж вы думаете, мне полюбить-то и
быть любимым не
хочется, что ли?
Захотелось ей осмотреть весь дворец, и пошла она осматривать все его палаты высокие, и ходила она немало времени, на все диковинки любуючись; одна палата
была краше другой, и все краше того, как рассказывал честной купец, государь ее батюшка родимый; взяла она из кувшина золоченого
любимый цветочик аленькой, сошла она в зеленые сады, и запели ей птицы свои песни райские, а деревья, кусты и цветы замахали своими верхушками и ровно перед ней преклонилися; выше забили фонтаны воды и громче зашумели ключи родниковые; и нашла она то место высокое, пригорок муравчатый, на котором сорвал честной купец цветочик аленькой, краше которого нет на белом свете.
Есперу Иванычу тоже
хотелось: ему, может
быть, даже думалось, что один вид и присутствие до сих пор еще
любимой женщины оживят его.
— Пиши, пиши, отец мой, — сказал он шопотом, как будто предполагая, что какой-нибудь дух сидит между им и бумагой, и, боясь спугнуть его, без шума, потихоньку сел на пол. Когда дядя Ерошка бывал пьян,
любимое положение его бывало на полу. Оленин оглянулся, велел подать вина и продолжал писать. Ерошке
было скучно
пить одному; ему
хотелось поговорить.
— Ах, да, эта высокая, с которой вы гуляли в саду. Она очень хорошенькая… Если бы я
была такая, Агафон Павлыч не уехал бы в Петербург. Вы на ней женитесь? Да? Вы о ней думали все время? Как приятно думать о
любимом человеке… Точно сам лучше делаешься… Как-то немножко и стыдно, и хорошо, и
хочется плакать. Вчера я долго бродила мимо дач… Везде огоньки, все счастливы, у всех свой угол… Как им всем хорошо, а я должна
была бродить одна, как собака, которую выгнали из кухни. И я все время думала…
Пришло раз ему письмо из дома. Пишет ему старуха мать: «Стара я уж стала, и
хочется перед смертью повидать
любимого сынка. Приезжай со мной проститься, похорони, а там и с богом, поезжай опять на службу. А я тебе и невесту приискала: и умная, и хорошая, и именье
есть. Полюбится тебе, может, и женишься и совсем останешься».
«Кити крепче оперлась на руку Левина и прижала ее к себе. Он наедине с нею испытывал теперь, когда мысль о ее беременности ни на минуту не покидала его, то еще новое для него и радостное, совершенно чистое от чувственности наслаждение близости к
любимой женщине. Ему
хотелось слышать звук ее голоса, изменившегося теперь при беременности. В голосе, как и во взгляде,
была мягкость и серьезность, подобная той, которая бывает у людей, постоянно сосредоточенных над одним
любимым делом».
— Посмотрите, папахен, — радостно продолжала она, садясь к нему на колени и показывая маленький костяной лук с серебряной стрелой, — это подарил мне мой братец — Гритлих, чтобы стрелять птичек, которые оклевывают мою
любимую вишню. Он учил меня, как действовать им, но мне жаль убивать их. Они так мило щебечут и трепещут крылышками и у них такие маленькие носики, что едва ли они могут много склевать… Пусть их тешатся, и им ведь
хочется есть, бедняжкам…
— Посмотрите, папахен, — радостно продолжала она, садясь к нему на колени и показывая маленький костяной лук с серебряною стрелою, — это подарил мне мой братец Гритлих, чтобы стрелять птичек, которые оклевывают мою
любимую вишню. Он учил меня как действовать им, но мне жаль убивать их. Они так мило щебечут и трепещут крылышками и у них такие маленькие носики, что едва ли они могут много склевать… Пусть их тешатся, и им ведь
хочется есть, бедняжкам…
Это казалось Наталье Федоровне легче, нежели
быть отвергнутым
любимым существом, не чувствовать взаимности любви, а напротив, видеть, что это существо любит другое лицо, с ним ищет то житейское счастье, которым бы так
хотелось окружить его.
А позднею ночью случилось так. Насытясь друг другом, они лежали рядом под одним одеялом. У Лельки
была сладкая и благодарная усталость во всем теле,
хотелось с материнскою ласкою обнять
любимого, и чтобы он прижался щекою к ее груди. А он лежал на спине, стараясь не прикасаться к ее телу, глядел в потолок и мрачно курил.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не
хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорд. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала
петь любимую пьесу своей матери.