Неточные совпадения
У меня есть до тебя просьба: ты будешь нынче у них вечером; обещай мне замечать все: я знаю, ты опытен в этих
вещах, ты
лучше меня знаешь женщин…
— Приятное столкновенье, — сказал голос того же самого, который окружил его поясницу. Это был Вишнепокромов. — Готовился было пройти лавку без вниманья, вдруг вижу знакомое лицо — как отказаться от приятного удовольствия! Нечего сказать, сукна в этом году несравненно
лучше. Ведь это стыд, срам! Я никак не мог было отыскать… Я готов тридцать рублей, сорок рублей… возьми пятьдесят даже, но дай
хорошего. По мне, или иметь
вещь, которая бы, точно, была уже отличнейшая, или уж
лучше вовсе не иметь. Не так ли?
Не угощай и не потчевай никого, а веди себя
лучше так, чтобы тебя угощали, а больше всего береги и копи копейку: эта
вещь надежнее всего на свете.
В старости у него образовался постоянный взгляд на
вещи и неизменные правила, — но единственно на основании практическом: те поступки и образ жизни, которые доставляли ему счастие или удовольствия, он считал
хорошими и находил, что так всегда и всем поступать должно. Он говорил очень увлекательно, и эта способность, мне кажется, усиливала гибкость его правил: он в состоянии был тот же поступок рассказать как самую милую шалость и как низкую подлость.
— Я вам, Алена Ивановна, может быть, на днях, еще одну
вещь принесу… серебряную…
хорошую… папиросочницу одну… вот как от приятеля ворочу… — Он смутился и замолчал.
— Здравствуйте, Алена Ивановна, — начал он как можно развязнее, но голос не послушался его, прервался и задрожал, — я вам…
вещь принес… да вот
лучше пойдемте сюда… к свету… — И, бросив ее, он прямо, без приглашения, прошел в комнату. Старуха побежала за ним; язык ее развязался...
Больше я его на том не расспрашивал, — это Душкин-то говорит, — а вынес ему билетик — рубль то есть, — потому-де думал, что не мне, так другому заложит; все одно — пропьет, а пусть
лучше у меня
вещь лежит: дальше-де положишь, ближе возьмешь, а объявится что аль слухи пойдут, тут я и преставлю».
Какие
вещи — рублей пятьсот стоят. «Положите, говорит, завтра поутру в ее комнату и не говорите, от кого». А ведь знает, плутишка, что я не утерплю — скажу. Я его просила посидеть, не остался; с каким-то иностранцем ездит, город ему показывает. Да ведь шут он, у него не разберешь, нарочно он или вправду. «Надо, говорит, этому иностранцу все замечательные трактирные заведения показать!» Хотел к нам привезти этого иностранца. (Взглянув в окно.) А вот и Мокий Парменыч! Не выходи, я
лучше одна с ним потолкую.
Бал
вещь хорошая, неволя-то горька;
И кто жениться нас неволит!
Ведь сказано ж, иному на роду…
— Ну да, конечно, это все в натуре
вещей, — промолвил Василий Иваныч, — только
лучше уж в комнату пойдем. С Евгением вот гость приехал. Извините, — прибавил он, обращаясь к Аркадию, и шаркнул слегка ногой, — вы понимаете, женская слабость; ну, и сердце матери…
— Рубль возвращается, это правда. Это его
хорошее свойство, — его также нельзя и потерять; но зато у него есть другое свойство, очень невыгодное: неразменный рубль не переведется в твоем кармане до тех пор, пока ты будешь покупать на него
вещи, тебе или другим людям нужные или полезные, но раз, что ты изведешь хоть один грош на полную бесполезность — твой рубль в то же мгновение исчезнет.
— Нет, именно в такие дни нужно жить веселее, чем всегда! Кстати: ты понимаешь что-нибудь в биржевой игре? Я в четверг выиграла восемь тысяч, но предупреждают, что это — опасно и
лучше покупать золото, золотые
вещи…
— Поп крест продал,
вещь —
хорошая, старинное немецкое литье. Говорит: в земле нашел. Врет, я думаю. Мужики, наверное, в какой-нибудь усадьбе со стены сняли.
— Ну, пусть бы я остался: что из этого? — продолжал он. — Вы, конечно, предложите мне дружбу; но ведь она и без того моя. Я уеду, и через год, через два она все будет моя. Дружба —
вещь хорошая, Ольга Сергевна, когда она — любовь между молодыми мужчиной и женщиной или воспоминание о любви между стариками. Но Боже сохрани, если она с одной стороны дружба, с другой — любовь. Я знаю, что вам со мной не скучно, но мне-то с вами каково?
—
Лучше не надо, а то вы расстроите наш кружок. Священник начнет умные
вещи говорить, Натали будет дичиться, а Иван Иванович промолчит все время.
— Даже если тут и «пьедестал», то и тогда
лучше, — продолжал я, — пьедестал хоть и пьедестал, но сам по себе он очень ценная
вещь. Этот «пьедестал» ведь все тот же «идеал», и вряд ли
лучше, что в иной теперешней душе его нет; хоть с маленьким даже уродством, да пусть он есть! И наверно, вы сами думаете так, Васин, голубчик мой Васин, милый мой Васин! Одним словом, я, конечно, зарапортовался, но вы ведь меня понимаете же. На то вы Васин; и, во всяком случае, я обнимаю вас и целую, Васин!
Появившись, она проводила со мною весь тот день, ревизовала мое белье, платье, разъезжала со мной на Кузнецкий и в город, покупала мне необходимые
вещи, устроивала, одним словом, все мое приданое до последнего сундучка и перочинного ножика; при этом все время шипела на меня, бранила меня, корила меня, экзаменовала меня, представляла мне в пример других фантастических каких-то мальчиков, ее знакомых и родственников, которые будто бы все были
лучше меня, и, право, даже щипала меня, а толкала положительно, даже несколько раз, и больно.
Вазы и чашки фарфоровые прекрасны, лакированные
вещи еще
лучше.
Люди наши, заслышав приказ, вытащили весь багаж на палубу и стояли в ожидании, что делать. Между
вещами я заметил зонтик, купленный мной в Англии и валявшийся где-то в углу каюты. «Это зачем ты взял?» — спросил я Тимофея. «Жаль оставить», — сказал он. «Брось за борт, — велел я, — куда всякую дрянь везти?» Но он уцепился и сказал, что ни за что не бросит, что эта
вещь хорошая и что он охотно повезет ее через всю Сибирь. Так и сделал.
— Право, папа, ты сегодня предлагаешь такие странные вопросы; доктор, конечно,
хороший человек, я его всегда уважала, но в таком вопросе он является все-таки чужим человеком… О таких
вещах, папа, с посторонними как-то не принято советоваться.
— Папа, пожалей меня, — говорила девушка, ласкаясь к отцу. — Находиться в положении
вещи, которую всякий имеет право приходить осматривать и приторговывать… нет, папа, это поднимает такое нехорошее чувство в душе! Делается как-то обидно и вместе с тем гадко… Взять хоть сегодняшний визит Привалова: если бы я не должна была являться перед ним в качестве товара, которому только из вежливости не смотрят в зубы, я отнеслась бы к нему гораздо
лучше, чем теперь.
У него была пара
хороших дуэльных пистолетов с патронами, и если до сих пор он ее не заложил, то потому, что любил эту
вещь больше всего, что имел.
Вы вывели вашего мужа из ничтожества, приобрели себе обеспечение на старость лет, — это
вещи хорошие, и для вас были
вещами очень трудными.
Но теперь я дошел до такого обстоятельства, что, при всей бесстыдной низости моих понятий, на меня нападает робость, и думаю я: «Не
лучше ли было бы скрыть эту
вещь?
То, что он не предвидел этого, произошло от пренебрежения, которое обидно для вас, но само по себе
вещь безразличная, ни дурная, ни
хорошая; то, что он не подготовил вас на всякий случай, произошло из побуждения положительно дурного.
Вопрос тут вовсе не о нравственности или безнравственности, а только о том,
хорошая ли
вещь контрабанда.
Понятно, что и в расходах на их жизнь много сбережений. Они покупают все большими количествами, расплачиваются наличными деньгами, поэтому
вещи достаются им дешевле, чем при покупке в долг и по мелочи;
вещи выбираются внимательно, с знанием толку в них, со справками, поэтому все покупается не только дешевле, но и
лучше, нежели вообще приходится покупать бедным людям.
Но он действительно держал себя так, как, по мнению Марьи Алексевны, мог держать себя только человек в ее собственном роде; ведь он молодой, бойкий человек, не запускал глаз за корсет очень хорошенькой девушки, не таскался за нею по следам, играл с Марьею Алексевною в карты без отговорок, не отзывался, что «
лучше я посижу с Верою Павловною», рассуждал о
вещах в духе, который казался Марье Алексевне ее собственным духом; подобно ей, он говорил, что все на свете делается для выгоды, что, когда плут плутует, нечего тут приходить в азарт и вопиять о принципах чести, которые следовало бы соблюдать этому плуту, что и сам плут вовсе не напрасно плут, а таким ему и надобно быть по его обстоятельствам, что не быть ему плутом, — не говоря уж о том, что это невозможно, — было бы нелепо, просто сказать глупо с его стороны.
Поговоривши со мною с полчаса и увидев, что я, действительно, сочувствую таким
вещам, Вера Павловна повела меня в свою мастерскую, ту, которою она сама занимается (другую, которая была устроена прежде, взяла на себя одна из ее близких знакомых, тоже очень
хорошая молодая дама), и я перескажу тебе впечатления моего первого посещения; они были так новы и поразительны, что я тогда же внесла их в свой дневник, который был давно брошен, но теперь возобновился по особенному обстоятельству, о котором, быть может, я расскажу тебе через несколько времени.
И действительно, не прошло недели, как Федор Васильич получил официальное приглашение пожаловать в губернию. Вспомнились ему в ту пору его же
вещие слова, которыми он некогда напутствовал станового пристава: за
хорошими делами вызывать не будут.
Он говорит о себе некрасивые, дурные
вещи, в этом за ним последовал Жид, но он все-таки считает себя по природе добрым,
хорошим человеком, как и вообще человека, и упоен собой.
В корреспонденции между тем говорилось прямо, что принципиально высшее образование, конечно,
вещь хорошая и крайне желательная, но банковский кулак с высшим образованием — самое печальное знамение времени.
— И я не
лучше других. Это еще не значит, что если я плох, то другие хороши. По крайней мере я сознаю все и мучусь, и даже вот за вас мучусь, когда вы поймете все и поймете, какая ответственная и тяжелая
вещь — жизнь.
Отчего же теперь постоянно такая
вещь выходит: вот я вдовец, у меня дети, я женюсь на
хорошей девушке, а эта
хорошая девушка и начинает изживать со свету моих детей?..
Говорят, что
вещи эти пропиваются и проигрываются отцами, что
лучше бы вместо гармоники прислали хлеба и т. д., но подобные замечания не должны смущать великодушных людей.
— Милый князь, — как-то опасливо подхватил поскорее князь Щ., переглянувшись кое с кем из присутствовавших, — рай на земле нелегко достается; а вы все-таки несколько на рай рассчитываете; рай —
вещь трудная, князь, гораздо труднее, чем кажется вашему прекрасному сердцу. Перестанемте
лучше, а то мы все опять, пожалуй, сконфузимся, и тогда…
У него даже мелькнула мысль: «Нельзя ли что-нибудь сделать из этого человека чьим-нибудь
хорошим влиянием?» Собственное свое влияние он считал по некоторым причинам весьма негодным, — не из самоумаления, а по некоторому особому взгляду на
вещи.
Кулачный господин при слове «бокс» только презрительно и обидчиво улыбался и, с своей стороны, не удостоивая соперника явного прения, показывал иногда, молча, как бы невзначай, или,
лучше сказать, выдвигал иногда на вид одну совершенно национальную
вещь — огромный кулак, жилистый, узловатый, обросший каким-то рыжим пухом, и всем становилось ясно, что если эта глубоко национальная
вещь опустится без промаху на предмет, то действительно только мокренько станет.
Ванька принялся вынимать или,
лучше сказать, выбрасывать из чемодана разные
вещи.
— Нет, не глупости! — воскликнул, в свою очередь, Живин. — Прежде, когда вот ты, а потом и я, женившись, держали ее на пушкинском идеале, она была женщина совсем
хорошая; а тут, как ваши петербургские поэты стали воспевать только что не публичных женщин, а критика — ругать всю Россию наповал, она и спятила, сбилась с панталыку: сначала объявила мне, что любит другого; ну, ты знаешь, как я всегда смотрел на эти
вещи. «Очень жаль, говорю, но, во всяком случае, ни стеснять, ни мешать вам не буду!»
Консерваторы
лучше других должны были понимать, что есть
вещи, которые следует молчаливо оставлять предметом боязливого культа, даже и в таком случае, если б интрига (притом же существующая только в воображении) и действительно направляла против них свое жало.
Конечно, такое положение
вещей не составляет новости (и в прежние времена, в этом отношении, не
лучше было), но ново то, что оно начинает пробуждать пытливость человеческого ума.
— Впрочем, тебе
лучше знать, — продолжала Раиса Павловна, как о
вещи известной.
— Вот здесь… — проговорил Родион Антоныч с подавленным вздохом. — Григорий, ты вынесешь
вещи, — обратился он к следовавшему в почтительном отдалении швейцару. — Или
лучше я сам вытащу чемоданы…
Делают мне упрек, что манеры мои несколько жестки, что весь я будто сколочен из одного куска, что вид мой не внушает доверия и т. п. Странная
вещь! от чиновника требовать грациозности! Какая в том польза, что я буду мил, любезен и предупредителен? Не
лучше ли, напротив, если я буду стоять несколько поодаль, чтобы всякий смотрел на меня если не со страхом, то с чувством неизвестности?
Нередко видали его сидящим у окна и как будто чего-то поджидающим. Вероятно, он поджидал зарю, о которой когда-то мечтал и без которой немыслимо появление солнца. Но заря не занималась, и ему невольно припомнились
вещие слова:"В сумерках
лучше!"
Она не проронила ни слова жалобы, но побелела как полотно. Затем положила письмо в конверт и спрятала его в шкатулку, где лежали
вещи, почему-либо напоминавшие ей сравнительно
хорошие минуты жизни. В числе этих минут та, о которой говорилось в этом письме, все-таки была лучшая.
— Деньги ваши. Деньги —
вещь хорошая. Не угодно ли получить и расписаться? — отвечал тот.
— Дядюшка, что бы сказать? Вы
лучше меня говорите… Да вот я приведу ваши же слова, — продолжал он, не замечая, что дядя вертелся на своем месте и значительно кашлял, чтоб замять эту речь, — женишься по любви, — говорил Александр, — любовь пройдет, и будешь жить привычкой; женишься не по любви — и придешь к тому же результату: привыкнешь к жене. Любовь любовью, а женитьба женитьбой; эти две
вещи не всегда сходятся, а
лучше, когда не сходятся… Не правда ли, дядюшка? ведь вы так учили…
— Да — я. Меня monsieur Gaston выучил. Я с ним «Энеиду» прочла. Скучная
вещь, но есть места
хорошие. Помните, когда Дидона с Энеем в лесу…