Неточные совпадения
Самгин все замедлял шаг, рассчитывая, что густой поток людей обтечет его и освободит, но люди все шли, бесконечно шли, поталкивая его вперед. Его уже ничто не удерживало в толпе, ничто не интересовало; изредка все еще мелькали знакомые лица, не вызывая никаких
впечатлений, никаких мыслей. Вот
прошла Алина
под руку с Макаровым, Дуняша с Лютовым, синещекий адвокат. Мелькнуло еще знакомое лицо, кажется, — Туробоев и с ним один из модных писателей, красивый брюнет.
Хоругвеносцы уже
прошли, публика засмеялась, а длинноусый, обнажая кривые зубы, продолжал говорить все более весело и громко.
Под впечатлением этой сцены Самгин вошел в зал Московской гостиницы.
А пока глупая надежда слепо шепчет: «Не отчаивайся, не бойся ее суровости: она молода; если бы кто-нибудь и успел предупредить тебя, то разве недавно, чувство не могло упрочиться здесь, в доме,
под десятками наблюдающих за ней глаз, при этих наростах предрассудков, страхов, старой бабушкиной морали. Погоди, ты вытеснишь
впечатление, и тогда…» и т. д. — до тех пор недуг не
пройдет!
Именно
под этим
впечатлением Галактион подъезжал к своему Городищу. Начинало уже темниться, а в его комнате светился огонь. У крыльца стоял чей-то дорожный экипаж. Галактион быстро взбежал по лестнице на крылечко,
прошел темные сени, отворил дверь и остановился на пороге, — в его комнате сидели Михей Зотыч и Харитина за самоваром.
Другим и, может быть, еще более тяжким
впечатлением улицы был мастер Григорий Иванович. Он совсем ослеп и
ходил по миру, высокий, благообразный, немой. Его водила
под руку маленькая серая старушка; останавливаясь
под окнами, она писклявым голосом тянула, всегда глядя куда-то вбок...
Но Елена уже не могла беспечно предаваться чувству своего счастия: сердце ее, потрясенное недавними
впечатлениями, не могло успокоиться; а Инсаров,
проходя мимо Дворца дожей, указал молча на жерла австрийских пушек, выглядывавших из-под нижних сводов, и надвинул шляпу на брови.
Доктор Сергей Борисыч был дома; полный, красный, в длинном ниже колен сюртуке и, как казалось, коротконогий, он
ходил у себя в кабинете из угла в угол, засунув руки в карманы, и напевал вполголоса: «Ру-ру-ру-ру». Седые бакены у него были растрепаны, голова не причесана, как будто он только что встал с постели. И кабинет его с подушками на диванах, с кипами старых бумаг по углам и с больным грязным пуделем
под столом производил такое же растрепанное, шершавое
впечатление, как он сам.
Прошел уж и лед на Волге. Два-три легких пароходика пробежали вверх и вниз… На пристанях загудела рабочая сила… Луга и деревья зазеленели, и
под яркими, приветливыми лучами животворного солнца даже сам вечно мрачный завод как-то повеселел, хотя грязный двор с грудами еще не успевшего стаять снега около забора и закоптевшими зданиями все-таки производил неприятное
впечатление на свежего человека… Завсегдатаям же завода и эта осторожная весна была счастьем. Эти желтые, чахлые, суровые лица сияли порой…
Между тем дальний от меня конец залы,
под галереей для оркестра, выказывал зрелище, где его творец
сошел из поражающей красоты к удовольствию точного и законченного
впечатления.
Вот уж почти целый месяц
прошел, как я не притрагивался к этим заметкам моим, начатым
под влиянием
впечатлений, хотя и беспорядочных, но сильных. Катастрофа, приближение которой я тогда предчувствовал, наступила действительно, но во сто раз круче и неожиданнее, чем я думал. Все это было нечто странное, безобразное и даже трагическое, по крайней мере со мной.
Старик нащупал возле себя свою «герлыгу», длинную палку с крючком на верхнем конце, и поднялся. Он молчал и думал. С лица молодого еще не
сошло младенческое выражение страха и любопытства. Он находился
под впечатлением слышанного и с нетерпением ждал новых рассказов.
В 1895 году он ей пишет: «Хотел тебе написать, милый друг, в самый день твоего отъезда,
под свежим
впечатлением того чувства, которое испытал, а вот
прошло полтора дня, и только сегодня пишу.
Вид несчастья сближает людей. Забывшая свою чопорность барыня, Семен и двое Гаврил идут в дом. Бледные, дрожащие от страха и жаждущие зрелища, они
проходят все комнаты и лезут по лестнице на чердак. Всюду темно, и свечка, которую держит Гаврила-лакей, не освещает, а бросает только вокруг себя тусклые световые пятна. Барыня первый раз в жизни видит чердак… Балки, темные углы, печные трубы, запах паутины и пыли, странная, землистая почва
под ногами — всё это производит на нее
впечатление сказочной декорации.
Прошло шесть лет со дня, вероятно не забытого читателями, происшествия в Зиновьево, когда Иван Осипович Лысенко, лишившийся сына, нарушившего честное слово, уехал из княжеского дома, оставив княгиню и ее брата
под впечатлением страшных слов...
Под свежим
впечатлением своих разрушенных надежд и всех этих слухов Марья Викентьевна
ходила мрачнее тучи.
Друзья остались одни, но остальной вечер и ночь
прошли для них томительно долго. Разговор между ними не клеился. Оба находились
под гнетущим
впечатлением происшедшего. Поужинав без всякого аппетита, они отправились в спальню, но там, лежа без сна на своих постелях, оба молчали, каждый думая свою думу.
Она
под первым
впечатлением жалости к больному человеку, каким оказался вернувшийся беглец, согласилась пустить его в Зиновьево, когда имела полное право отправить его в острог, как беглого, и
сослать в Сибирь.
Он на четвертом курсе. Одна из первых лекций в начале учебного года. Каждый год в это время появляются в университете новые лица — еще совсем юноши, робко, нетвердою походкою вступающие
под своды храма наук. Как бы чем-то испуганные, чего-то конфузясь, с тетрадками в руках, сторонясь других,
ходят они по коридорам и залам; это первокурсники, находящиеся еще
под свежим
впечатлением гимназической скамьи.