Неточные совпадения
Еще амуры, черти, змеи
На сцене скачут и шумят;
Еще усталые лакеи
На шубах у подъезда
спят;
Еще не перестали топать,
Сморкаться, кашлять, шикать, хлопать;
Еще снаружи и внутри
Везде блистают
фонари;
Еще, прозябнув, бьются кони,
Наскуча упряжью своей,
И кучера, вокруг огней,
Бранят господ и бьют в ладони:
А уж Онегин вышел вон;
Домой одеться едет он.
Финал гремит; пустеет зала;
Шумя, торопится разъезд;
Толпа на площадь побежала
При блеске
фонарей и звезд,
Сыны Авзонии счастливой
Слегка поют мотив игривый,
Его невольно затвердив,
А мы ревем речитатив.
Но поздно. Тихо
спит Одесса;
И бездыханна и тепла
Немая ночь. Луна взошла,
Прозрачно-легкая завеса
Объемлет небо. Всё молчит;
Лишь море Черное шумит…
— Я люблю, — продолжал Раскольников, но с таким видом, как будто вовсе не об уличном пении говорил, — я люблю, как поют под шарманку в холодный, темный и сырой осенний вечер, непременно в сырой, когда у всех прохожих бледно-зеленые и больные лица; или, еще лучше, когда снег мокрый
падает, совсем прямо, без ветру, знаете? а сквозь него
фонари с газом блистают…
Сюда! за мной! скорей! скорей!
Свечей побольше,
фонарей!
Где домовые? Ба! знакомые всё лица!
Дочь, Софья Павловна! страмница!
Бесстыдница! где! с кем! Ни дать ни взять она,
Как мать ее, покойница жена.
Бывало, я с дражайшей половиной
Чуть врознь — уж где-нибудь с мужчиной!
Побойся бога, как? чем он тебя прельстил?
Сама его безумным называла!
Нет! глупость на меня и слепота
напала!
Всё это заговор, и в заговоре был
Он сам, и гости все. За что я так наказан!..
Почти весь день лениво
падал снег, и теперь тумбы,
фонари, крыши были покрыты пуховыми чепцами. В воздухе стоял тот вкусный запах, похожий на запах первых огурцов, каким снег пахнет только в марте. Медленно шагая по мягкому, Самгин соображал...
Самгин мог бы сравнить себя с
фонарем на площади: из улиц торопливо выходят, выбегают люди;
попадая в круг его света, они покричат немножко, затем исчезают, показав ему свое ничтожество. Они уже не приносят ничего нового, интересного, а только оживляют в памяти знакомое, вычитанное из книг, подслушанное в жизни. Но убийство министра было неожиданностью, смутившей его, — он, конечно, отнесся к этому факту отрицательно, однако не представлял, как он будет говорить о нем.
— Солдату из охраны руку прострелили, только и всего, — сказал кондуктор. Он все улыбался, его бритое солдатское лицо как будто таяло на огне свечи. — Я одного видел, — поезд остановился, я спрыгнул на путь, а он идет, в шляпе. Что такое? А он кричит: «Гаси
фонарь, застрелю», и — бац в
фонарь! Ну, тут я
упал…
Поцеловав его в лоб, она исчезла, и, хотя это вышло у нее как-то внезапно, Самгин был доволен, что она ушла. Он закурил папиросу и погасил огонь; на пол легла мутная полоса света от
фонаря и темный крест рамы; вещи сомкнулись; в комнате стало тесней, теплей. За окном влажно вздыхал ветер,
падал густой снег, город был не слышен, точно глубокой ночью.
На улице было пустынно и неприятно тихо. Полночь успокоила огромный город. Огни
фонарей освещали грязно-желтые клочья облаков. Таял снег, и от него уже исходил запах весенней сырости. Мягко
падали капли с крыш, напоминая шорох ночных бабочек о стекло окна.
Одну большую лодку тащили на буксире двадцать небольших с
фонарями; шествие сопровождалось неистовыми криками; лодки шли с островов к городу; наши, К. Н. Посьет и Н. Назимов (бывший у нас), поехали на двух шлюпках к корвету, в проход; в шлюпку Посьета пустили поленом, а в Назимова хотели плеснуть водой, да не
попали — грубая выходка простого народа!
Сторож же продолжал относиться ко всему событию как-то даже презрительно и, отворив окно, произнес угрюмо: «Ладно и так» — и пошел опять
спать, оставив Мите зажженный железный
фонарь.
Свет от костров отражался по реке яркой полосой. Полоса эта как будто двигалась, прерывалась и появлялась вновь у противоположного берега. С бивака доносились удары топора, говор людей и смех. Расставленные на земле комарники, освещенные изнутри огнем, казались громадными
фонарями. Казаки слышали мои выстрелы и ждали добычи. Принесенная кабанина тотчас же была обращена в ужин, после которого мы напились чаю и улеглись
спать. Остался только один караульный для охраны коней, пущенных на волю.
И вдруг мой взгляд
упал на фигуру мадонны, стоявшей на своей колонне высоко в воздухе. Это была местная святыня, одинаково для католиков и православных. По вечерам будочник, лицо официальное, вставлял в
фонарь огарок свечи и поднимал его на блок. Огонек звездочкой висел в темном небе, и над ним красиво, таинственно, неясно рисовалась раскрашенная фигура.
На полных рысях неслась вице-губернаторская карета по главной Никольской улице, на которой полицеймейстер распорядился, чтоб все
фонари горели светлейшим образом, но потом — чего никак не ожидал полицеймейстер — вице-губернатор вдруг повернул в Дворянскую улицу, по которой ему вовсе не следовало ехать и которая поэтому была совершенно не освещена. В улице этой чуть-чуть не
попали им под дышло дрожки инспектора врачебной управы, тоже ладившие объехать лужу и державшиеся к сторонке.
Как-то раз М.М. Чемоданов принес рисунок на первую страницу: у ворот дома на скамейке, освещенный керосиновым
фонарем (тогда так освещалась вся Москва),
спит и сладко улыбается дворник. Мы все расхохотались: живой портрет императора Александра III!
— Ну, где же у вас тут заступ и нет ли еще другого
фонаря? Да не бойтесь, тут ровно нет никого, и в Скворешниках теперь, хотя из пушек отсюдова
пали, не услышат. Это вот здесь, вот тут, на самом этом месте…
Зрелище было страшное, непристойное и поистине возмутительное; а к сему же еще, как назло, железный крест с купольного
фонаря сорвался и повис на цепях, а будучи остервененно понуждаем баграми разорителей к падению,
упал внезапно и проломил пожарному солдату из жидов голову, отчего тот здесь же и помер.
Ему стало так горько, что он решил лучше заснуть… И вскоре он действительно
спал, сидя и закинув голову назад. А по лицу его, при свете электрического
фонаря, проходили тени грустных снов, губы подергивались, и брови сдвигались, как будто от внутренней боли…
На другой день Спирька не явился. Вечером, когда я вместе с Григорьевым возвратился домой после спектакля, Спирька
спал на диване в своих широчайших шароварах и зеленой рубахе. Под глазом виднелся громадный
фонарь, лицо было исцарапано, опухло. Следы страшной оргии были ясно видны на нем.
Весь мокрый, встал он на ноги и вышел на улицу. Темно было.
Фонари были загашены, улицы совершенно опустели. Не отдавая себе хорошенько отчета, Колесов пустился идти скорым шагом. Прошел одну улицу, другую… Прохожие и дворники смотрели с удивлением и сторонились от него, мокрого, грязного… Он шел быстро, а куда — сам не знал… Колесил без разбору по Москве… Наконец, дошел до какой-то церкви, где служили заутреню… Он машинально вошел туда, и встав в самый темный угол церкви,
упал на колени и зарыдал.
— Ни одной ночи, — говорит, — бедная, не
спала: все, бывало, ходила в белый зал гулять, куда, кроме как для балов, никто и не хаживал. Выйдет, бывало, туда таково страшно, без свечи, и все ходит, или сядет у окна, в которое с улицы
фонарь светит, да на портрет Марии Феодоровны смотрит, а у самой из глаз слезы текут. — Надо полагать, что она до самых последних минут колебалась, но потом преданность ее взяла верх над сердцем, и она переломила себя и с той поры словно от княжны оторвалась.
И вдруг, как далекая сказка, фантастический вымысел, представился ему город,
фонари, улицы с двумя рядами домов, газета; как странно
спать, когда над головою крыша и не слышно ни ветра, ни дождя!
Погода была ужасная: ветер выл, мокрый снег
падал хлопьями;
фонари светились тускло; улицы были пусты.
Неподвижно сидела Ольга, на лице ее была печать безмолвного отчаяния, и глаза изливали какой-то однообразный, холодный луч, и сжатые губки казались растянуты постоянной улыбкой, но в этой улыбке дышал упрек провидению…
Фонарь стоял у ног ее, и догорающий пламень огарка сквозь зеленые стеклы слабо озарял нижние части лица бедной девушки; ее грудь была прикрыта черной душегрейкой, которая по временам приподымалась, и длинная полуразвитая коса
упадала на правое плечо ее.
Его взяли под руки и повели, и он покорно зашагал, поднимая плечи. На дворе его сразу обвеяло весенним влажным воздухом, и под носиком стало мокро; несмотря на ночь, оттепель стала еще сильнее, и откуда-то звонко
падали на камень частые веселые капли. И в ожидании, пока в черную без
фонарей карету влезали, стуча шашками и сгибаясь, жандармы, Янсон лениво водил пальцем под мокрым носом и поправлял плохо завязанный шарф.
И внезапно, со знакомым страхом, Артамонов старший почувствовал, что снова идёт по краю глубокого оврага, куда в следующую минуту может
упасть. Он ускорил шаг, протянул руки вперёд, щупая пальцами водянистую пыль ночной тьмы, неотрывно глядя вдаль, на жирное пятно
фонаря.
— М-да… Я, знаете ли, никогда не волнуюсь, — сказал я неизвестно зачем, но почувствовал, что от усталости даже устыдиться не могу, только глаза отвел в сторону. Попрощался и ушел к себе. Крупный снег шел, все застилало,
фонарь горел, и дом мой был одинок, спокоен и важен. И я, когда шел, хотел одного —
спать.
Незнакомец остановился действительно, так шагах в десяти от господина Голядкина, и так, что свет близ стоявшего
фонаря совершенно
падал на всю фигуру его, — остановился, обернулся к господину Голядкину и с нетерпеливо озабоченным видом ждал, что он скажет.
Было тихо, валил снег и
падал почти перпендикулярно, настилая подушку на тротуар и на пустынную улицу. Никого не было прохожих, никакого звука не слышалось. Уныло и бесполезно мерцали
фонари. Я отбежал шагов двести до перекрестка и остановился.
Туда Аксинья подавала им есть и пить, там они
спали, невидимые никому, кроме меня и кухарки, по-собачьи преданной Ромасю, почти молившейся на него. По ночам Изот и Панков отвозили этих гостей в лодке на мимо идущий пароход или на пристань в Лобышки. Я смотрел с горы, как на черной — или посеребренной луною — реке мелькает чечевица лодки, летает над нею огонек
фонаря, привлекая внимание капитана парохода, — смотрел и чувствовал себя участником великого, тайного дела.
…Уборная актеров в Пале-Рояле. И так же по-прежнему висит старая зеленая афиша, и так же у распятия горит лампадка и зеленый
фонарь у Лагранжа. Но за занавесами слышны гул и свистки. В кресле сидит Мольер, в халате и колпаке, в гриме с карикатурным носом. Мольер возбужден, в странном состоянии, как будто пьян. Возле него — в черных костюмах врачей, но без грима, Лагранж и дю Круази. Валяются карикатурные маски врачей.
Муаррон. Ушли. Ушли. Чтоб вас черти унесли, дьяволы, черти… (Хнычет.) Я несчастный мальчик, грязный… не
спал два дня… Я никогда не
сплю… (Всхлипывает, ставит
фонарь,
падает, засыпает.)
Мы вытащили четыре грязные туши, положили их среди двора. Чуть брезжило;
фонарь, поставленный на землю, освещал тихо падавшие снежинки и тяжелые головы свиней с открытыми
пастями, — у одной из них глаз выкатился, точно у пойманной рыбы.
Я остался в сенях, глядя в щель на двор: в сумраке утра натужно горел огонь
фонаря, едва освещая четыре серых мешка, они вздувались и
опадали со свистом и хрипом; хозяин — без шапки — наклонился над ними, волосы свесились на лицо ему, он долго стоял, не двигаясь, в этой позе, накрытый шубой, точно колоколом… Потом я услышал сопенье и тихий человечий шепот...
Дали ему весь нужный припас: флаг зеленый, флаг красный,
фонари, рожок, молот, ключ — гайки подвинчивать, лом, лопату, метел, болтов, костылей; дали две книжечки с правилами и расписание поездов. Первое время Семен ночи не
спал, все расписание твердил; поезд еще через два часа пойдет, а он обойдет свой участок, сядет на лавочку у будки и все смотрит и слушает, не дрожат ли рельсы, не шумит ли поезд. Вытвердил он наизусть и правила; хоть и плохо читал, по складам, а все-таки вытвердил.
Но как только сумерки
упадут на домы и улицы и будочник, накрывшись рогожею, вскарабкается на лестницу зажигать
фонарь, а из низеньких окошек магазинов выглянут те эстампы, которые не смеют показаться среди дня, тогда Невский проспект опять оживает и начинает шевелиться.
Спать еще рано. Жанна встает, накидывает на голову толстый платок, зажигает
фонарь и выходит на улицу посмотреть, не тише ли стало море, не светает ли, и горит ли лампа на маяке, в не видать ли лодки мужа. Но на море ничего не видно. Ветер рвет с нее платок и чем-то оторванным стучит в дверь соседней избушки, и Жанна вспоминает о том, что она еще с вечера хотела зайти проведать больную соседку. «Некому и приглядеть за ней», — подумала Жанна и постучала в дверь. Прислушалась… Никто не отвечает.
Ответа нет. Неподвижная фигура, очевидно,
спит. Старик нетерпеливо крякает и, пожимаясь от едкой сырости, обходит локомотив, причем яркий свет двух
фонарей на мгновение бьет ему в глаза, а ночь от этого становится для него еще чернее; он идет к полустанку.
Видно, что человек еще не потерялся и держит путь верно, прямо на свет
фонарей, но только он, разумеется, все-таки не спасется, потому что именно тут на этом пути он
попадет в иорданскую прорубь.
Город, вероятно, уже
спал, так как, кроме редких
фонарей на улицах, не видно было ни одного освещенного окна и езды не слышно было.
Летит себе как птица, как птица… (тут схватывает он себя за бока и прислоняется к
фонарю, чтобы не
упасть наземь); ты куда идешь?» заключает от, наконец, блуждая глазами, налившимися кровью от натуги.
В комнатке было темно, и только неясно желтел четвероугольник окна, в которое
падал свет от
фонаря, стоявшего у богатого дома.
Человек идет ночью с
фонарем и с трудом разбирает дорогу, сбивается и опять справляется. И вот человеку надоело разбирать дорогу, и он задувает свет в
фонаре и идет, куда
попало.
В жилой, освещенной несколькими
фонарями палубе, в тесном ряду подвешенных на крючки парусиновых коек,
спали матросы. Раздавался звучный храп на все лады. Несмотря на пропущенные в люки виндзейли [Виндзейль — длинная парусиновая труба с металлическими или деревянными обручами. Ставится в жилые помещения или в трюм вместо вентилятора.], Володю так и охватило тяжелым крепким запахом. Пахло людьми, сыростью и смолой.
« — Любите вы уличное пение? — спрашивает Раскольников. — Я люблю, как поют под шарманку, в холодный, темный и сырой осенний вечер, непременно в сырой, когда у всех прохожих бледно-зеленые и больные лица; или еще лучше, когда снег мокрый
падает, совсем прямо, без ветру, знаете? А сквозь него
фонари с газом блистают…»
На другой день я встал чуть свет. Майданов лежал на кровати одетый и мирно
спал. Потом я узнал, что ночью он дважды подымался к
фонарю, ходил к сирене, был на берегу и долго смотрел в море. Под утро он заснул. В это время в «каюту» вошел матрос. Я хотел было сказать ему, чтобы он не будил смотрителя, но тот предупредил меня и громко доложил...
Но как раз между выходом и все так же медленно и бесшумно подвигающейся к нему Милицей, раскинувшись беспорядочной группой,
спали неприятельские солдаты. Надо было во что бы то ни стало, бесшумнее и быстрее миновать освещенное место, или же, что было еще лучше, протянуть руку и потушит
фонарь.
Досадуя на то, что нельзя было зажечь
фонаря без того, чтобы привлечь на себя внимание врага, Игорь, сгибаясь под тяжестью своей ноши, побрел наудачу в глубину сарайчика и, споткнувшись, неожиданно
упал в мягкое, еще влажное сено.
Мы сейчас же нашли его, этого раненого, у которого на лице были одни только глаза — так велики показались они, когда на лицо его
пал свет
фонаря.
Грачевка не
спала. У трактиров и номеров подслеповато горели
фонари и дремали извозчики, слышалась пьяная перебранка… Городовой стоял на перекрестке… Сани стукались в ухабы… Из каждых дверей несло вином или постным маслом. Кое-где в угольных комнатах теплились лампады. Давно не заглядывали сюда приятели… Палтусов больше двух лет.