Неточные совпадения
(
Народ с Ильею Муромцем
Сравнил
ученый поп...
Сперва
ученый подъезжает в них необыкновенным подлецом, начинает робко, умеренно, начинает самым смиренным запросом: не оттуда ли? не из того ли угла получила имя такая-то страна? или: не принадлежит ли этот документ к другому, позднейшему времени? или: не нужно ли под этим
народом разуметь вот какой
народ?
Наша братья,
народ умный, как мы называем себя, поступает почти так же, и доказательством служат наши
ученые рассуждения.
— Тамошние
ученые дельный
народ.
У
ученых перемололся язык; они впали в детство и стали посмешищем у простого, живущего без
ученых, а только здравым смыслом
народа.
Говорить ли о теории ветров, о направлении и курсах корабля, о широтах и долготах или докладывать, что такая-то страна была когда-то под водою, а вот это дно было наруже; этот остров произошел от огня, а тот от сырости; начало этой страны относится к такому времени,
народ произошел оттуда, и при этом старательно выписать из
ученых авторитетов, откуда, что и как?
Нет науки о путешествиях: авторитеты, начиная от Аристотеля до Ломоносова включительно, молчат; путешествия не попали под ферулу риторики, и писатель свободен пробираться в недра гор, или опускаться в глубину океанов, с
ученою пытливостью, или, пожалуй, на крыльях вдохновения скользить по ним быстро и ловить мимоходом на бумагу их образы; описывать страны и
народы исторически, статистически или только посмотреть, каковы трактиры, — словом, никому не отведено столько простора и никому от этого так не тесно писать, как путешественнику.
— В
ученых обществах, правительственных учреждениях и газетах толкуем о причинах бедности
народа и средствах поднятия его, только не о том одном несомненном средстве, которое наверное поднимет
народ и состоит в том, чтобы перестать отнимать у него необходимую ему землю.
В один из приездов Николая в Москву один
ученый профессор написал статью в которой он, говоря о массе
народа, толпившейся перед дворцом, прибавляет, что стоило бы царю изъявить малейшее желание — и эти тысячи, пришедшие лицезреть его, радостно бросились бы в Москву-реку.
— У нас, евреев, это делается очень часто… Ну, и опять нужно знать, за кого она выйдет. А! Ее нельзя-таки отдать за первого встречного… А такого жениха тоже на улице каждый день не подымешь. Когда его дед, хасид такой-то, приезжает в какой-нибудь город, то около дома нельзя пройти… Приставляют даже лестницы, лезут в окна, несут больных,
народ облепляет стены, чисто как мухи. Забираются на крыши… А внук… Ха! Он теперь уже великий
ученый, а ему еще только пятнадцать лет…
Как тяжело думать, что вот „может быть“ в эту самую минуту в Москве поет великий певец-артист, в Париже обсуждается доклад замечательного
ученого, в Германии талантливые вожаки грандиозных политических партий ведут агитацию в пользу идей, мощно затрагивающих существенные интересы общественной жизни всех
народов, в Италии, в этом краю, „где сладостный ветер под небом лазоревым веет, где скромная мирта и лавр горделивый растут“, где-нибудь в Венеции в чудную лунную ночь целая флотилия гондол собралась вокруг красавцев-певцов и музыкантов, исполняющих так гармонирующие с этой обстановкой серенады, или, наконец, где-нибудь на Кавказе „Терек воет, дик и злобен, меж утесистых громад, буре плач его подобен, слезы брызгами летят“, и все это живет и движется без меня, я не могу слиться со всей этой бесконечной жизнью.
«Нынешний
народ не приветствовал бы так
ученого или артиста, или даже сверхъестественное существо, какого-нибудь святого».
Нигилисты все-таки иногда
народ сведущий, даже
ученый, а эти — дальше пошли-с, потому что прежде всего деловые-с.
— Нет-с, — талантливый
народ, — преталантливый
народ: сколько оттуда у нас писателей, артистов,
ученых! Преталантливый край! — расписывал Помада.
— А оттого-с, — отвечал Евгений Петрович, — что я человек старый, может быть, даже отсталый, вы там будете все
народ ученый, высокоумный; у вас будет своя беседа, свои разговоры, — что ж я тут буду как пятое колесо в колеснице.
— Всё от слабости духовной и от невежества. Ты человек
ученый. Я на тебя надеюсь. Поезжай, созови и при
народе разъясни.
— Греки обыкновенно, — начал поучать молодой
ученый, — как
народ в высокой степени культурный и изобретательный, наполняли свои вечера играми, загадками, музыкой и остротами, которые по преимуществу у них говорили так называемые паразиты, то есть люди, которым не на что самим было угощать, и они обыкновенно ходили на чужие пиры, иногда даже без зова, отплачивая за это остротами.
Ученые люди собираются в общества (таких обществ много, более 100), собираются на конгрессы (такие были недавно в Париже и Лондоне, теперь будет в Риме), читают речи, обедают, говорят спичи, издают журналы, посвященные этой цели, и во всех доказывается, что напряжение
народов, принужденных содержать миллионы войск, дошло до крайних пределов и что это вооружение противоречит всем целям, свойствам, желаниям всех
народов, но что если много исписать бумаги и наговорить слов, то можно согласовать всех людей и сделать, чтобы у них не было противоположных интересов, и тогда войны не будет.
Люди, владеющие большим количеством земель и капиталов или получающие большие жалованья, собранные с нуждающегося в самом необходимом рабочего
народа, равно и те, которые, как купцы, доктора, художники, приказчики,
ученые, кучера, повара, писатели, лакеи, адвокаты, кормятся около этих богатых людей, любят верить в то, что те преимущества, которыми они пользуются, происходят не вследствие насилия, а вследствие совершенно свободного и правильного обмена услуг, и что преимущества эти не только не происходят от совершаемых над людьми побоев и убийств, как те, которые происходили в Орле и во многих местах в России нынешним летом и происходят постоянно по всей Европе и Америке, но не имеют даже с этими насилиями никакой связи.
Можно находить, что ответ, данный Христом, неправилен; можно выставить на место его другой, лучший, найдя такой критериум, который для всех несомненно и одновременно определял бы зло; можно просто не сознавать сущности вопроса, как не сознают этого дикие
народы, но нельзя, как это делают
ученые критики христианского учения, делать вид, что вопроса никакого вовсе и не существует или что признание за известными лицами или собраниями людей (тем менее, когда эти люди мы сами) права определять зло и противиться ему насилием разрешает вопрос; тогда как мы все знаем, что такое признание нисколько не разрешает вопроса, так как всегда есть люди, не признающие за известными людьми или собраниями этого права.
Мы, все христианские
народы, живущие одной духовной жизнью, так что всякая добрая, плодотворная мысль, возникающая на одном конце мира, тотчас же сообщаясь всему христианскому человечеству, вызывает одинаковые чувства радости и гордости независимо от национальности; мы, любящие не только мыслителей, благодетелей, поэтов,
ученых чужих
народов; мы, гордящиеся подвигом Дамиана, как своим собственным; мы, просто любящие людей чужих национальностей: французов, немцев, американцев, англичан; мы, не только уважающие их качества, но радующиеся, когда встречаемся с ними, радостно улыбающиеся им, не могущие не только считать подвигом войну с этими людьми, но не могущие без ужаса подумать о том, чтобы между этими людьми и нами могло возникнуть такое разногласие, которое должно бы было быть разрешено взаимным убийством, — мы все призваны к участию в убийстве, которое неизбежно, не нынче, так завтра должно совершиться.
Зачем люди, называющие себя
учеными, посвящают целые жизни на составление теорий, по которым выходило бы, что насилие, совершаемое властью над
народом, не есть насилие, а какое-то особенное право?
«Военные люди — главное бедствие мира. Мы боремся с природой, с невежеством, чтобы хоть сколько-нибудь улучшить наше жалкое существование.
Ученые посвящают труду всю жизнь для того, чтобы найти средства помочь, облегчить судьбу своих братьев. И, упорно трудясь и делая открытие за открытием, они обогащают ум человеческий, расширяют науку, каждый день дают новые знания, каждый день увеличивая благосостояние, достаток, силу
народа.
Она не уставала меня расспрашивать подробно обо всем, что занимало и волновало ее первобытное, яркое воображение: о странах и
народах, об явлениях природы, об устройстве земли и вселенной, об
ученых людях, о больших городах…
Необходимость распространить в
народе просвещение, и именно на европейский манер, чувствовали у нас начиная с Иоанна Грозного, посылавшего русских учиться за границу, и особенно со времени Бориса Годунова, снарядившего за границу целую экспедицию молодых людей для наученья, думавшего основать университет и для того вызывавшего
ученых из-за границы.
Ибрагим узнал великолепного князя Меншикова, который, увидя арапа, разговаривающего с Екатериной, гордо на него покосился; князя Якова Долгорукого, крутого советника Петра;
ученого Брюса, прослывшего в
народе русским Фаустом; молодого Рагузинского, бывшего своего товарища, и других пришедших к государю с докладами и за приказаниями.
— Учи
ученого! Экий, господи,
народ необразованный! Живи вот с этакими… очумеешь! Раскрой рот… (Накладывает щипцы.) Хирургия, брат, не шутка… Это не на клиросе читать… (Делает тракцию.) Не дергайся… Зуб, выходит, застарелый, глубоко корни пустил… (Тянет.) Не шевелись… Так… так… Не шевелись… Ну, ну… (Слышен хрустящий звук.) Так и знал!
Известное дело, что охотники-простолюдины — все без исключения суеверны, суеверны гораздо более, чем весь остальной
народ, и, мне кажется, нетрудно найти тому объяснение и причину: постоянное, по большей части уединенное, присутствие при всех явлениях, совершающихся в природе, таинственных, часто необъяснимых и для людей образованных и даже
ученых, непременно должно располагать душу охотника к вере в чудесное и сверхъестественное.
Ученые в Германии похожи на касту жрецов в Египте: они составляют особый
народ, в руках которого лежит дело общественного воспитания, общественного мышления, леченья, ученья и пр.
Лучше всего о Христе Ларион говорил: я, бывало, плакал всегда, видя горькую судьбу сына божия. Весь он — от спора в храме с
учёными до Голгофы — стоял предо мною, как дитя чистое и прекрасное в неизречённой любви своей к
народу, с доброй улыбкой всем, с ласковым словом утешения, — везде дитя, ослепительное красотою своею!
Они могут — и должны быть полезнее всех Академий в мире, действуя на первые элементы
народа; и смиренный учитель, который детям бедности и трудолюбия изъясняет буквы, арифметические числа и рассказывает в простых словах любопытные случаи Истории, или, развертывая нравственный катехизис, доказывает, сколь нужно и выгодно человеку быть добрым, в глазах Философа почтен не менее Метафизика, которого глубокомыслие и тонкоумие самым
Ученым едва вразумительно; или мудрого Натуралиста, Физиолога, Астронома, занимающих своею наукою только некоторую часть людей.
Странен и забавен был для нас известный
ученый, из патриотизма восхищавшийся тем, что «не жаден русский
народ, не завистлив» — ибо «летает вокруг него птица — он не бьет ее, плавает рыба — он не ловит ее и довольствуется скудною и даже нездоровою пищею».
Ломоносов сделался
ученым, поэтом, профессором, чиновником, дворянином, чем вам угодно, но уж никак не человеком, сочувствующим тому классу
народа, из которого вышел он.
— А там и чаще! Пешком уж стал захаживать и подарки носить. А уж я-то на порог сунуться не смею: вдруг я туда, а генерал там сидит… Убиваюсь… Вот однажды иду с должности мимо одного дома, где студент этот, учитель, квартировал, — жил он во флигелечке, книгу сочинял да чучелы делал. Только гляжу, сидит на крылечке, трубочку сосет. И теперь, сказывают, в чинах уже больших по своей части, а все трубки этой из рта не выпускает… Странный, конечно,
народ —
ученые люди…
— В том соображении, что господь бог, святая наша церква и православное духовенство едины есть
народу защитники-ходатели, то решили эти
ученые, чтобы, значит, церкви позакрыть…
Могут указать на низший класс
народа, который физически бывает обыкновенно здоровее высших классов; могут указать на дикарей, пользующихся отличным здоровьем и громадной физической силой; а с другой стороны — могут представить многих великих
учёных, поэтов, государственных людей, истощённых, больных и слабых…
Бывало, только восемь бьет часов,
По мостовой валит
народ ученый.
Кто ночь провел с лампадой средь трудов,
Кто в грязной луже, Вакхом упоенный;
Но все равно задумчивы, без слов
Текут… Пришли, шумят… Профессор длинный
Напрасно входит, кланяется чинно, —
Он книгу взял, раскрыл, прочел… шумят;
Уходит, — втрое хуже. Сущий ад!..
По сердцу Сашке жизнь была такая,
И этот ад считал он лучше рая.
— Она у меня любит книги читать, — задумчиво сказал лесник. — Дух этот новый и её касается. Я смеюсь ей — кто тебя, Еленка, учёную-то замуж возьмёт? А она, глупая, сердится! На днях здесь Ольга Давыдовна была, — знаешь, сухопаренькая учительница из Малинок? — так говорит: пришло, дескать, время русскому
народу перехода через чёрное море несчастья своего в землю светлую, обетованную — да-а!
— Мы-ста! Милый, ты
ученый — вспомни, где Разин основался? У нас! За него, Степана Тимофеича, сколько нас было повешено-побито, тысячи! Пугачёво дело тоже не миновало нас: вон они, наших бойцов могилки, гляди, вон на бугре-то! Долгорукий князь тьму нашего
народа замучил, перебил, в реку покидал!
Один из
ученых профессоров наших, разбирая народную русскую литературу, с удивительной прозорливостью сравнил русский
народ с Ильей Муромцем, который сидел сиднем тридцать лет и потом вдруг, только выпивши чару пива крепкого от калик перехожиих, ощутил в себе силы богатырские и пошел совершать дивные подвиги.
Все-таки они люди
ученые, а иногда даже и чиновные, — и если в
народе что-нибудь сделается, так уж это, верно, от них!
Клементьев.
Народ не может придумать, — и мы,
ученые, ничего не можем… Ничего… (с опущенною головою).
Бауакас с калекой пошли к судье. В суде был
народ, и судья вызывал по очереди тех, кого судил. Прежде чем черед дошел до Бауакаса, судья вызвал
ученого и мужика: они судились за жену. Мужик говорил, что это его жена, а
ученый говорил, что его жена. Судья выслушал их, помолчал и сказал: «Оставьте женщину у меня, а сами приходите завтра».
Старший брат Левина,
ученый теоретик Кознышев, «никогда не изменял своего мнения о
народе и сочувственного к нему отношения». В спорах с Левиным, гораздо ближе знавшим
народ, «Кознышев всегда побеждал брата именно тем, что у Кознышева были определенные понятия о
народе, его характере, свойствах и вкусах; у Константина же Левина никакого определенного и неизменного понятия не было, так что в этих спорах Константин был уличаем в противоречии самому себе».
Он не в дельцы себя готовил, а по
ученой части; ходил в
народ, хотел всю свою душу на него положить и в скором времени попался.
Лавров, один из
ученых идеологов революционного социалистического движения 70-х годов, хотел поучать
народ и ждал революции от этого поучения.
Выходец из Германии, даже изгнанник, как уверяет Карамзин, он явился в Москву и, как «иностранный
ученый», легко снискал доступ к царю, любившему и ласкавшему «заморских гостей», и вскоре сделался не только его постоянным доктором и астрологом, но прямо необходимым человеком, играя, как и прочие, но еще более искусно, на слабой струне больной царской души: постоянно развивая в нем страх и подозрения, наушничая и клевеща на бояр и
народ, дружа с опричниками, видевшими в этом «случайном басурмане» необходимого сообщника и опасного врага.
После отречения от короны Христина жила в основном в Италии, покровительствуя художникам и
ученым.], хотела только собирать дань удивления чуждых
народов, а не любовь своего.
Если я дворянин или купец, если я
ученый или писатель, инженер или врач, то я не могу чувствовать себя «
народом», я должен ощущать «
народ» как противоположную себе таинственную стихию, перед которой должен склониться как перед носительницей высшей правды.