Неточные совпадения
Их вывели на свежий воздух и дали горячих щей; сначала,
увидев пар, они фыркали и выказывали суеверный страх, но потом обручнели и с такою зверскою жадностию набросились на
пищу, что тут же объелись и испустили дух.
Как только
увидели козаки, что подошли они на ружейный выстрел, все разом грянули в семипядные
пищали, и, не перерывая, всё палили они из
пищалей.
— Каково? — победоносно осведомлялся Самгин у гостей и его смешное, круглое лицо ласково сияло. Гости, усмехаясь, хвалили Клима, но ему уже не нравились такие демонстрации ума его, он сам находил ответы свои глупенькими. Первый раз он дал их года два тому назад. Теперь он покорно и даже благосклонно подчинялся забаве,
видя, что она приятна отцу, но уже чувствовал в ней что-то обидное, как будто он — игрушка: пожмут ее —
пищит.
— А вот извольте
видеть, сидит торговый народ, благополучно кушает отличнейшую
пищу, глотает водку и вино дорогих сортов, говорит о своих делах, и как будто ничего не случилось.
По временам мы
видим берег, вдоль которого идем к северу, потом опять туман скроет его. По ночам иногда слышится визг: кто говорит — сивучата
пищат, кто — тюлени. Похоже на последнее, если только тюлени могут
пищать, похоже потому, что днем иногда они целыми стаями играют у фрегата, выставляя свои головы, гоняясь точно взапуски между собою. Во всяком случае, это водяные, как и сигнальщик Феодоров полагает.
Опасения Дерсу сбылись. Во вторую половину ночи пал стал двигаться прямо на нас, но, не найдя себе
пищи, прошел стороной. Вопреки ожиданиям, ночь была теплая, несмотря на безоблачное небо. В тех случаях, когда я
видел что-либо непонятное, я обращался к Дерсу и всегда получал от него верные объяснения.
Я очень плохо понимаю настроение А. Жида в его Nourritures Terrestres [«Земная
пища» (фр.).] и
вижу в этом лишь борьбу пуританина с запретами, наложенными на его жизнь.
В те дни мысли и чувства о боге были главной
пищей моей души, самым красивым в жизни, — все же иные впечатления только обижали меня своей жестокостью и грязью, возбуждая отвращение и грусть. Бог был самым лучшим и светлым из всего, что окружало меня, — бог бабушки, такой милый друг всему живому. И, конечно, меня не мог не тревожить вопрос: как же это дед не
видит доброго бога?
Лиза опять взяла Молешота, но он уже не читался, и
видела Лиза сквозь опущенные веки, как по свалившемуся на пол «Учению о
пище» шевелилась какая-то знакомая группа. Тут были: няня, Женни, Розанов и вдруг мартовская ночь, а не комната с сальной обстановкой. В небе поют жаворонки, Розанов говорит, что
Вскоре после Авенариуса пришла мать; я
видел, что она очень встревожена; она приказала мне есть, и я с покорностью исполнил приказание, хотя
пища была мне противна.
У ней было предчувствие, что она более не
увидит своего сына, и она, даже еще здоровая, постоянно об этом говорила; когда же сделалась больна, то уже не сомневалась в близкой смерти и сказала: «Не видать мне Алеши!» Впрочем, причина болезни была случайная и, кажется, от жирной и несвежей
пищи, которую бабушка любила.
— Позволь, душа моя! Как ни остроумно твое сближение, но ты очень хорошо знаешь, что юридическая часть и танцевальная — две вещи разные. Твоя мать, желая
видеть в тебе юриста, совсем не имела в виду давать
пищи твоему остроумию. Ты отлично понимаешь это.
И поэтому юноши вызывают у старых судей мстительное, тоскливое раздражение ослабевшего зверя, который
видит свежую
пищу, но уже не имеет силы схватить ее, потерял способность насыщаться чужою силой и болезненно ворчит, уныло воет,
видя, что уходит от него источник сытости.
— Вот именно! В этом их несчастие. Если,
видите вы, в
пищу ребенка прибавлять понемногу меди, это задерживает рост его костей, и он будет карликом, а если отравлять человека золотом — душа у него становится маленькая, мертвенькая и серая, совсем как резиновый мяч ценою в пятачок…
Я
вижу, как прозрачные живые краны, согнув журавлиные шеи, вытянув клювы, заботливо и нежно кормят «Интеграл» страшной взрывной
пищей для двигателей.
Наверху, перед Ним — разгоревшиеся лица десяти женских нумеров, полуоткрытые от волнения губы, колеблемые ветром цветы. [Конечно, из Ботанического Музея. Я лично не
вижу в цветах ничего красивого — как и во всем, что принадлежит к дикому миру, давно изгнанному зa Зеленую Стену. Красиво только разумное и полезное: машины, сапоги, формулы,
пища и проч.]
И не поехал: зашагал во всю мочь, не успел опомниться, смотрю, к вечеру третьего дня вода завиднелась и люди. Я лег для опаски в траву и высматриваю: что за народ такой? Потому что боюсь, чтобы опять еще в худший плен не попасть, но
вижу, что эти люди
пищу варят… Должно быть, думаю, христиане. Подполоз еще ближе: гляжу, крестятся и водку пьют, — ну, значит, русские!.. Тут я и выскочил из травы и объявился. Это, вышло, ватага рыбная: рыбу ловили. Они меня, как надо землякам, ласково приняли и говорят...
— Долго-с; и все одним измором его, врага этакого, брал, потому что он другого ничего не боится: вначале я и до тысячи поклонов ударял и дня по четыре ничего не вкушал и воды не пил, а потом он понял, что ему со мною спорить не ровно, и оробел, и слаб стал: чуть
увидит, что я горшочек
пищи своей за окно выброшу и берусь за четки, чтобы поклоны считать, он уже понимает, что я не шучу и опять простираюсь на подвиг, и убежит. Ужасно ведь, как он боится, чтобы человека к отраде упования не привести.
— Да пошел раз в горы, с камней лыки драть,
вижу, дуб растет, в дупле жареные цыплята
пищат. Я влез в дупло, съел цыплят, потолстел, вылезти не могу! Как тут быть? Сбегал домой за топором, обтесал дупло, да и вылез; только тесамши-то, видно, щепками глаза засорил; с тех пор ничего не
вижу: иной раз щи хлебаю, ложку в ухо сую; чешется нос, а я скребу спину!
Потом вдруг все стихло, и он
увидел еврейскую свадьбу: мистер Мозес из Луисвилля, еврей очень неприятного вида, венчает Анну с молодым Джоном. Джон с торжествующим видом топчет ногой рюмку, как это делается на еврейской свадьбе, а кругом, надрываясь, все в поту, с вытаращенными глазами, ирландцы гудят и
пищат на скрипицах, и на флейтах, и на пузатых контрабасах… А невдалеке, задумчивый и недоумевающий, стоит Берко и говорит...
— Ступайте вон, злодеи! ступайте вон! — продолжал кричать поляк, закрывая руками глаза, чтоб не
видеть конца пистолета, который в эту минуту казался ему длиннее крепостной
пищали.
Нередко случается, однако, что, зайдя слишком высоко или далеко в луговые поймы, не находит она водяного пути для возвращения в реку и остается в ямках и бокалдинах: если
увидят люди, то поймают ее, а если нет и бокалдины высыхают уединенно, рыба гибнет и достается на
пищу воронам и разным другим птицам — иногда и свиньям.
Какой-нибудь дикарь, бродя по берегам реки или моря для добывания себе скудной
пищи или беспечно отдыхая под тенью крутого берега и растущих на нем деревьев, приметил стаи рыб, плавающих около берегов;
видел, как голодные рыбы жадно хватают падающих на поверхность вод разных насекомых и древесные листья, и, может быть, сам бросал их в воду, сначала забавляясь только быстрыми движениями рыб.
—
Видишь, какая хорошая
пища? Я всегда кушаю хорошее…
Когда Вороне было лень самой отыскивать
пищу, она пускалась на хитрости.
Увидит, что воробьи что-нибудь теребят, сейчас и бросится. Будто летит мимо, а сама орет во все горло...
Мой спутник держал своё слово и не трогал меня; но он сильно голодал и прямо-таки по-волчьи щёлкал зубами,
видя, как кто-нибудь ел, приводя меня в ужас описаниями количеств разной
пищи, которую он готов был поглотить.
Когда же полдень над главою
Горел в лучах, то пленник мой
Сидел в пещере, где от зною
Он мог сокрыться. Под горой
Ходили табуны. — Лежали
В тени другие пастухи,
В кустах, в траве и близ реки,
В которой жажду утоляли…
И там-то пленник мой глядит:
Как иногда орел летит,
По ветру крылья простирает,
И
видя жертвы меж кустов,
Когтьми хватает вдруг, — и вновь
Их с криком кверху поднимает…
Так! думал он, я жертва та,
Котора в
пищу им взята.
Но кто в ночной тени мелькает?
Кто легкой тенью меж кустов
Подходит ближе, чуть ступает,
Всё ближе… ближе… через ров
Идет бредучею стопою?..
Вдруг
видит он перед собою:
С улыбкой жалости немой
Стоит черкешенка младая!
Дает заботливой рукой
Хлеб и кумыс прохладный свой,
Пред ним колена преклоняя.
И взор ее изобразил
Души порыв, как бы смятенной.
Но
пищу принял русский пленный
И знаком ей благодарил.
К зиме я всегда старался продвинуться на юг, где потеплей, а если меня на севере снег и холод заставал, тогда я ходил по монастырям. Сначала, конечно, косятся монахи, но покажешь себя в работе — и они станут ласковее, — приятно им, когда человек хорошо работает, а денег не берёт. Ноги отдыхают, а руки да голова работают. Вспоминаешь всё, что
видел за лето, хочешь выжать из этого бремени чистую
пищу душе, — взвешиваешь, разбираешь, хочешь понять, что к чему, и запутаешься, бывало, во всём этом до слёз.
Тут маменька,
увидевши, что уже это не шутка, поскорее снарядили бабусю с большим запасом всякой провизии и отправили ко мне, чтобы кормила меня, берегла, как глаза, и везде по походах не отставала от меня. Так куда! командирство и слышать не захотели. Его благородие, господин капитан, приказал бабусю со всем добром из селения выгнать; а о том и не подумал, что я даже исчах без привычной домашней
пищи! Но это еще не то большое несчастье, о котором хочу рассказать.
Так поступили и маменька, когда
увидели, что их рождению предстоит ужасное положение: отлучка из дома, невременная
пища, принужденное сидение, забота об уроках и, всего более, наказания, необходимые при учении.
Неужели литература не
видит, что общество требует
пищи, а не рассуждений о том, что не евши можно умереть с голоду?..
Ты прав;
Отца пример перед собою
видеть —
То счастье для меня, и лучшей доли
Я б не желал, как только научиться
Ему в великом деле помогать.
Но не легко дается та наука,
А праздным быть несносно. Ты ж успел
Узнать войну, ты отражал осаду,
Ты слышал пушек гром,
пищалей треск,
Вокруг тебя летали ядра…
Тьфу, к черту!.. Экая дрянь!.. И как можно наполнять письма эдакими глупостями. Мне подавайте человека! Я хочу
видеть человека; я требую
пищи — той, которая бы питала и услаждала мою душу; а вместо того эдакие пустяки… Перевернем через страницу, не будет ли лучше...
Бургмейер(подняв, наконец, голову). Вячеслав Михайлыч,
видит бог, я пришел к вам не ссориться, а хоть сколько-нибудь улучшить участь моей бедной жены. Я отовсюду слышу, что она очень расстроила свое здоровье, а между тем по средствам своим не может пригласить к себе доктора; у ней нет даже сухого, теплого угла и приличной диетической
пищи; помочь мне ей в этом случае, я думаю, никто в мире не может запретить.
Только то мне, кормилец, и сказала; до сегодня больше ничего от нее добиться не могу,
вижу только, что всякий час в тоске: работы али
пищи и не спрашивай!
Эдакого постника, как вы, я и в Петербурге не видывал, хотя и там господа тоже очень воздержны на
пищу, — проговорил управитель и потом,
видя, что исправник ничего ему не возражает, продолжал, вздохнув...
Нужно заметить, что Устинья Федоровна, весьма почтенная и дородная женщина, имевшая особенную наклонность к скоромной
пище и кофею и через силу перемогавшая посты, держала у себя несколько штук таких постояльцев, которые платили даже и вдвое дороже Семена Ивановича, но, не быв смирными и будучи, напротив того, все до единого «злыми надсмешниками» над ее бабьим делом и сиротскою беззащитностью, сильно проигрывали в добром ее мнении, так что не плати они только денег за свои помещения, так она не только жить пустить, но и видеть-то не захотела бы их у себя на квартире.
Росту он был высокого, с лица сурьезный, да ранее приветливо смотрел, а тут зверем на меня, как есть, глянул. Подал было руку, а потом вдруг руку мою бросил и сам отвернулся. «Не могу, говорит, я тебя
видеть теперь. Уйди, братец, бога ради, уйди!..» Опустил голову, да и пошел, а я на фатеру пришел, и так меня засосало, — просто
пищи дня два не принимал. С этих самых пор тоска и увязалась ко мне. Точно порченый.
«И
увидела жена, что древо хорошо для
пищи и что оно приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание; и взяла плодов его и ела» (3:6).
Жена как-то по-новому, очами похоти,
увидела, что «дерево хорошо для
пищи и приятно для глаз».
— Анафема ты, анафема! — продолжает Волчков. — Жада ты, хищник! От жадности ты этот поступок сделал!
Видит пташку, и ему досадно, что пташка по воле летает, бога прославляет! Дай, мол, ее убью и… сожру… Жадность человеческая!
Видеть тебя не могу! Не гляди и ты на меня своими глазами! Косая ты шельма, косая! Ты вот убил ее, а у нее, может быть, маленькие деточки есть…
Пищат теперь…
— Много докторов
видели, все одно сказали: рак. Да я и сам
вижу. Почти никакой
пищи принять не могу, от всего извергает.
— Ну, разумеется: дурак он, что ли, что будет стараться, когда дрова уже выданы? А только Симка-то теперь ходит и опять детей своих кормит, а Лиду как
увидит, сейчас плачет и
пищит: «Не помирай, барышня! Лучше пусть я за тебя поколею… Ты нам матка!» Нет, что вы ни говорите, эти девушки прелесть!
Они
видели, как застрельщики-немцы утверждали
пищали на станках и железных вилах, как ратники плели из хворосту осадные плетни и заливали их смолою, как десятни (отряды), вооруженные луками, бердышами и рогатинами, описывали Тверь серпом со стороны Москвы.
— Хорошо, — сказал Ермак, — больше ты мне не нужен, возвращайся к Кучуму и скажи ему, что мы идем к нему в гости. Пусть принимает с честью, а то мы его угостим по-свойски из наших
пищалей. Сам, чай,
видел, как сыпятся от них с лошадей ваши братья, что твой горох…
Заботы в такой неизвестности погрузили меня в несказанную слабость. Лишась сна и
пищи, я хуже младенца. Все
видят мое изнурение. Ехать в Херсон, сколь ни нужно, не могу двинуться; в подобных обстоятельствах скажите только, что вы здоровы».
И вот, когда я попробовал той
пищи, которая стала продаваться в наше время на умственном базаре под видом науки и искусства, и попробовал питать ею любимых людей, я
увидел, что большая часть этой
пищи не настоящая.
Помолчав немного и
видя, что я еще не уснул, он стал тихо говорить о том, что скоро, слава богу, ему дадут место, и он наконец будет иметь свой угол, определенное положение, определенную
пищу на каждый день…
Мужичье, трусы,
увидят со стрелой татарина или вогуляка и драло,
пищали побросают, врассыпную ударятся, прямо вахлаки.