Неточные совпадения
— Тяжко мне… видения
вижу! Намеднись встал я ночью с
ларя, сел, ноги свесил… Смотрю, а вон в том углу Смерть стоит. Череп — голый, ребра с боков выпятились… ровно шкилет. «За мной, что ли?» — говорю… Молчит. Три раза я ее окликнул, и все без ответа. Наконец не побоялся, пошел прямо к ней — смотрю, а ее уж нет. Только беспременно это онаприходила.
Глаз ее теперь нельзя
видеть, потому что они закрыты длинными ресницами, но в институте, из которого она возвращается к домашним
ларам, всегда говорили, что ни у кого нет таких прелестных глаз, как у Лизы Бахаревой.
Он начинает дорожить навозом, он
видит в нем ses penates et ses lares своих пенатов и
ларов. — и вот устраивает около него свое жилище и, незаметно для самого себя, вступает в период оседлости (oh! comme je vous comprends! comme je vous comprends, mon general!).
Глаза, устремленные вперед, блистали тем страшным блеском, которым иногда блещут живые глаза сквозь прорези черной маски; испытующий и укоризненный луч их, казалось, следовал за вами во все углы комнаты, и улыбка, растягивая узкие и сжатые губы, была более презрительная, чем насмешливая; всякий раз, когда Жорж смотрел на эту голову, он
видел в ней новое выражение; — она сделалась его собеседником в минуты одиночества и мечтания — и он, как партизан Байрона, назвал ее портретом
Лары.
Работал он артистически. Нужно было
видеть, как он управлялся с семипудовым куском теста, раскатывая его, или как, наклонившись над
ларем, месил, по локоть погружая свои могучие руки в упругую массу, пищавшую в его стальных пальцах.
Подозрения
Лары перешли в уверенность, когда ей, под большою, конечно, клятвой, была показана Глафирой фотография, изображающая генеральшу вместе с Гордановым. Ей было страшно и гадко, глядя на это изображение; она
видела его и ему не доверяла, но это не мешало ей чаще и чаще размышлять о Горданове. А между тем Горданов, получавший обо всем этом добрые сведения от Глафиры, просил Жозефа пособить ему оправдаться пред его сестрой и сказал, что он ждет от нее ответа на его письмо.
Горданов сообразил, что ему надо бросить попытку остановить это сумасшествие, и Жозеф, переполошив весь дом, ворвался, как мы
видели, в комнату
Лары.
Она застала
Лару одну в ее комнате во флигеле, насупленную и надутую, но одетую чрезвычайно к лицу и по-гостиному… Она ждала, что ее позовут, и ждала напрасно. Она поняла, что гостья это
видит, и просила ее...
Форов в точности исполнил эту просьбу: он был в бодростинском имении,
видел Глафиру,
видел Висленева и не принес ровно никаких известий о
Ларе.
Бодростина
видела это яснее всех; она
видела, как действует на Горданова красота
Лары.
— И я хотел тебя
видеть… я не мог отказать себе в этом… Дай же, дай мне и другую твою ручку! — шептал он, хватая другую, руку
Лары и целуя их обе вместе. — Нет, ты так прекрасна, ты так несказанно хороша, что я буду рад умереть за тебя! Не рвись же, не вырывайся… Дай наглядеться… теперь… вся в белом, ты еще чудесней… и… кляни и презирай меня, но я не в силах овладеть собой: я раб твой, я… ранен насмерть… мне все равно теперь!
Но приговор о неисправимости
Лары показался Синтяниной обидным, и она ответила своей собеседнице, что нравственные переломы требуют времени, и, к тому же, на свете есть такие ложные шаги, от которых поворот назад иногда только увеличивает фальшь положения. Бодростина
увидела здесь шпильку, и между двумя дамами началась легкая перепалка. Глафира сказала, что она не узнает Синтянину в этих словах и никогда бы не ожидала от нее таких суждений.
— Пустите меня! нас непременно
увидят… — чуть слышно прошептала
Лара, в страхе оборачивая лицо к двери теткиной комнаты. Но лишь только она сделала это движение, как, обхваченная рукой Горданова, уже очутилась на подоконнике и голова ее лежала на плече Павла Николаевича. Горданов обнимал ее и жарко целовал ее трепещущие губы, ее шею, плечи и глаза, на которых дрожали и замирали слезы.
О плане этом никто не высказал никакого мнения, да едва ли о нем не все тотчас же и позабыли. Что же касается до генеральши, то она даже совсем не обращала внимания на эту перемолвку. Ее занимал другой вопрос: где же Лариса? Она глядела на все стороны и
видела всех: даже, к немалому своему удивлению, открыла в одном угле Ворошилова, который сидел, утупив свои золотые очки в какой-то кипсек, но
Лары между гостями не было. Это смутило Синтянину, и она подумала...
Лара схватила ее рукой и, привлекши к себе, прошептала: «Придвинься ближе. Он говорит, стрелялся за меня, все вздор… Его рука здорова, как моя, я это
видела и вот…»
— Они обидели меня клеветой, но это бы я снес; но обиды бедной
Ларе, но обиды этой другой святой женщине я снесть не могу! Я впрочем… с большим удовольствием умру, потому что стыдно сознаться, а я разочарован в жизни; не
вижу в ней смысла и… одним словом, мне все равно!
—
Лара! — вскричал король. — Клянусь, завтра же я пускаюсь в дальний путь. Завтра же я начинаю объезжать свое королевство. Там, где я
увижу голод и нужду, там должно воцариться довольство и радость. Клянусь тебе, волшебница
Лара, я утру слезы моего народа!
Королю-птице показалось, точно кто оторвал у него кусок от сердца. Теперь он понял, что волшебница
Лара была права. Теперь он понял, какою дорогою ценою покупались народом торжественные встречи короля. И он полетел дальше с быстротою молнии, мимо лесов и рощ, мимо сел и деревень. На дороге он
увидел большой город.
— Да, да! — вскричал король. — Обрати меня в птицу, милая
Лара. Я хочу
видеть нужды и скорби моего народа!
Серебряная фея лунного света, добрая волшебница
Лара, проскользнув на своей голубой колеснице,
увидела эти слезы и произнесла тихо...
— Что такое?! Ни днем, ни ночью царю от вас передышки нет.
Видишь, люди закусывают. Положь пакет на
ларь в передней, авось не примерзнет.