Неточные совпадения
Когда народ с песнью скрылся из вида и слуха,
тяжелое чувство
тоски зa свое одиночество, за свою телесную праздность, за свою враждебность к этому миру охватило Левина.
— Оттого, что вы сами мне сказали, что скучаете только тогда, когда ваш порядок нарушается. Вы так непогрешительно правильно устроили вашу жизнь, что в ней не может быть места ни скуке, ни
тоске… никаким
тяжелым чувствам.
«А вдруг всё это я выдумал и не буду в силах жить этим: раскаюсь в том, что я поступил хорошо», сказал он себе и, не в силах ответить на эти вопросы, он испытал такое чувство
тоски и отчаяния, какого он давно не испытывал. Не в силах разобраться в этих вопросах, он заснул тем
тяжелым сном, которым он, бывало, засыпал после большого карточного проигрыша.
На приисках
тоска по дочери уравновешивалась усиленной деятельностью, а здесь, в родном гнезде, старика разом охватила самая
тяжелая пустота.
Зося не обманывала Привалова: на нее действительно находили минуты
тяжелого сплина, и она по целым часам оставалась неподвижной. Эти припадки
тоски очень беспокоили доктора, но что он мог поделать против них?
Глубокая
тоска облегла, как
тяжелый туман, его душу.
Тяжелый, знойный воздух словно замер; горячее лицо с
тоской искало ветра, да ветра-то не было.
Устенька навсегда сохранила в своей памяти этот решительный зимний день, когда отец отправился с ней к Стабровским. Старуха нянька ревела еще с вечера, оплакивая свою воспитанницу, как покойницу. Она только и повторяла, что Тарас Семеныч рехнулся и хочет обасурманить родную дочь. Эти причитания навели на девочку
тоску, и она ехала к Стабровским с
тяжелым чувством, вперед испытывая предубеждение против долговязой англичанки, рывшейся по комодам.
Безумная жажда любви все более и более пожирает мою внутренность,
тоска тяжелее и упорнее…
О плачевном деле все еще ничего нет положительного. Хорошего, однако, ничего не обещают. Неленьке бедной будет опять
тяжелое время. Все это
тоска.
Гроза наводила на меня невыразимо
тяжелое чувство
тоски и страха.
Много прошло уже времени до теперешней минуты, когда я записываю все это прошлое, но до сих пор с такой
тяжелой, пронзительной
тоской вспоминается мне это бледное, худенькое личико, эти пронзительные долгие взгляды ее черных глаз, когда, бывало, мы оставались вдвоем, и она смотрит на меня с своей постели, смотрит, долго смотрит, как бы вызывая меня угадать, что у ней на уме; но видя, что я не угадываю и все в прежнем недоумении, тихо и как будто про себя улыбнется и вдруг ласково протянет мне свою горячую ручку с худенькими, высохшими пальчиками.
Свежее лицо с завидным румянцем и ласковыми серыми глазами манило своей девичьей красой;
тяжелая русая коса и точно вылепленные из алебастра плечи могли нагнать
тоску на любого молодца, конечно, не из разряда «почти молодых людей», предпочитающих немного тронувшийся товар.
Родион Антоныч с
тоской посмотрел на расписной потолок своего кабинета, на расписанные трафаретом стены, на шелковые оконные драпировки, на картину заводского пруда и облепивших его домиков, которая точно была нарочно вставлена в раму окна, и у него еще
тяжелее засосало под ложечкой.
Прошло четыре томительных дня. Я грустно ходил по саду и с
тоской смотрел по направлению к горе, ожидая, кроме того, грозы, которая собиралась над моей головой. Что будет, я не знал, но на сердце у меня было тяжело. Меня в жизни никто еще не наказывал; отец не только не трогал меня пальцем, но я от него не слышал никогда ни одного резкого слова. Теперь меня томило
тяжелое предчувствие.
Но где-то на краю этого ликующего мира, далеко на горизонте, оставалось темное, зловещее пятно: там притаился серенький, унылый городишко с
тяжелой и скучной службой, с ротными школами, с пьянством в собрании, с тяжестью и противной любовной связью, с
тоской и одиночеством.
«Что тебе до моего шнурка; он чистый был, а это на мне с
тоски почернел от
тяжелого пота».
Пока старик бормотал это, они въехали в двадцативерстный волок. Дорога пошла сильно песчаная. Едва вытаскивая ноги, тащили лошаденки, шаг за шагом,
тяжелый тарантас. Солнце уже было совсем низко и бросало длинные тени от идущего по сторонам высокого, темного леса, который впереди открывался какой-то бесконечной декорацией. Калинович, всю дорогу от
тоски и от душевной муки не спавший, начал чувствовать, наконец, дремоту; но голос ямщика все еще продолжал ему слышаться.
Послезавтра Александр приехал пораньше. Еще в саду до него из комнаты доносились незнакомые звуки… виолончель не виолончель… Он ближе… поет мужской голос, и какой голос! звучный, свежий, который так, кажется, и просится в сердце женщины. Он дошел до сердца и Адуева, но иначе: оно замерло, заныло от
тоски, зависти, ненависти, от неясного и
тяжелого предчувствия. Александр вошел в переднюю со двора.
А как счастлив бывал он в этой комнате некогда! он был не один: около него присутствовал тогда прекрасный призрак и осенял его днем за заботливым трудом, ночью бодрствовал над его изголовьем. Там жили с ним тогда мечты, будущее было одето туманом, но не
тяжелым, предвещающим ненастье, а утренним, скрывающим светлую зарю. За тем туманом таилось что-то, вероятно — счастье… А теперь? не только его комната, для него опустел целый мир, и в нем самом холод,
тоска…
Она простояла над ним минуты три, едва переводя дыхание, и вдруг ее обнял страх; она вышла на цыпочках, приостановилась в дверях, наскоро перекрестила его и удалилась незамеченная, с новым
тяжелым ощущением и с новою
тоской.
Князья и витязи кругом
Стоят унылы; гласы трубны,
Рога, тимпаны, гусли, бубны
Гремят над нею; старый князь,
Тоской тяжелой изнурясь,
К ногам Людмилы сединами
Приник с безмолвными слезами...
Он сидел на стуле, понимая лишь одно: уходит! Когда она вырвалась из его рук — вместе со своим телом она лишила его дерзости и силы, он сразу понял, что всё кончилось, никогда не взять ему эту женщину. Сидел, качался, крепко сжимая руками отяжелевшую голову, видел её взволнованное, розовое лицо и влажный блеск глаз, и казалось ему, что она тает. Она опрокинула сердце его, как чашу, и выплеснула из него всё, кроме
тяжёлого осадка
тоски и стыда.
Помню, что спускался уже темный осенний вечер, и Пепко зажег грошовую лампочку под бумажным зеленым абажуром. Наш флигелек стоял на самом берегу Невы, недалеко от Самсониевского моста, и теперь, когда несколько затих дневной шум, с особенной отчетливостью раздавались наводившие
тоску свистки финляндских пароходиков, сновавших по Неве в темные ночи, как светляки. На меня эти свистки произвели особенно
тяжелое впечатление, как дикие вскрики всполошившейся ночной птицы.
«Все равно, я во что бы то ни стало на пикнике дождусь ее ответа, — подумал Бобров, в смутной
тоске предчувствуя что-то
тяжелое и грязное.
Чем темнее становились они пред ним, тем
тяжелей было ему дышать от странного чувства, в котором была и
тоска о чём-то, и злорадство, и страх от сознания своего одиночества в этой чёрной, печальной жизни, что крутилась вокруг него бешеным вихрем…
Это
тяжелые и мрачные оргии, в которых распутство служит временным, заглушающим противовесом той грызущей
тоске, той гнетущей пустоте, которая необходимо окрашивает жизнь, не видящую ни оправдания, ни конца для своих тревог.
Наблюдая этих позабытых историей людей, эту живую иллюстрацию железного закона вымирания слабейших цивилизаций под напором и давлением сильнейших, я испытывал самое
тяжелое, гнетущее чувство, которое охватывало душу мертвящей
тоской.
Тетка ходила около его ног и, не понимая, отчего это у нее такая
тоска и отчего все так беспокоятся, и, стараясь понять, следила за каждым его движением. Федор Тимофеич, редко покидавший свой матрасик, тоже вошел в спальню хозяина и стал тереться около его ног. Он встряхивал головой, как будто хотел вытряхнуть из нее
тяжелые мысли, и подозрительно заглядывал под кровать.
На меня стала нападать истерическая
тоска, сопровождаемая такими
тяжелыми слезами и рыданьями, что я впадал на несколько минут в беспамятство; после я узнал, что в продолжение его появлялись у меня на лице судорожные движения.
Повторяю: в массе культурных людей есть уже достаточно личностей вполне добропорядочных, на которых насильственное бездействие лежит
тяжелым ярмом и которые тем сильнее страдают, что не видят конца снедающей их
тоске. Чувствовать одиночество, сознавать себя лишним на почве общественных интересов, право, нелегко. От этого горького сознания может закружиться голова, но, сверх того, оно очень близко граничит и с полным равнодушием.
Если бы он был знаток человеческой природы, он прочел бы на нем в одну минуту начало ребяческой страсти к балам, начало
тоски и жалоб на длинноту времени до обеда и после обеда, желанья побегать в новом платье на гуляньях,
тяжелые следы безучастного прилежания к разным искусствам, внушаемого матерью для возвышения души и чувств.
Тяжелый запах, потные, пьяные рожи, две коптящие керосиновые лампы, черные от грязи и копоти доски стен кабака, его земляной пол и сумрак, наполнявший эту яму, — всё было мрачно и болезненно. Казалось, что это пируют заживо погребенные в склепе и один из них поет в последний раз перед смертью, прощаясь с небом. Безнадежная грусть, спокойное отчаяние, безысходная
тоска звучали в песне моего товарища.
— Я тогда к нему иду, — начала она через минуту, переводя дух. — Иной раз он просто своими словами меня заговаривает, другой раз берет свою книгу, самую большую, и читает надо мной. Он все грозное, суровое такое читает! Я не знаю, что, и понимаю не всякое слово; но меня берет страх, и когда я вслушиваюсь в его голос, то словно это не он говорит, а кто-то другой, недобрый, кого ничем не умягчишь, ничем не замолишь, и тяжело-тяжело станет на сердце, горит оно…
Тяжелей, чем когда начиналась
тоска!
Он начал припоминать ее слова. Все, что она говорила ему, еще звучало в ушах его, как музыка, и сердце любовно отдавалось глухим,
тяжелым ударом на каждое воспоминание, на каждое набожно повторенное ее слово… На миг мелькнуло в уме его, что он видел все это во сне. Но в тот же миг весь состав его изныл в замирающей
тоске, когда впечатление ее горячего дыхания, ее слов, ее поцелуя наклеймилось снова в его воображении. Он закрыл глаза и забылся. Где-то пробили часы; становилось поздно; падали сумерки.
— Нет, я не спала, — отвечала Катерина, с усилием подавляя свое волнение. — Сон и не шел ко мне. Он все молчал и только раз позвал меня. Я подходила, окликала его, говорила ему; мне стало страшно; он не просыпался и не слышал меня. Он в
тяжелом недуге, подай Господь ему помощи! Тогда мне на сердце стала
тоска западать, горькая
тоска! Я ж все молилась, все молилась, и вот это и нашло на меня.
Возбуждение улеглось, исчезли отрывки мыслей, и оставалась только
тоска. Петров лег на, постель, и
тоска, как живая, легла ему на грудь, впилась в сердце и замерла. И так лежали они в неразрывном безумном союзе, а за стеклом быстро падали
тяжелые крупные капли, и светло было.
Он сидит, охваченный глухой и
тяжёлой злобой, которая давит ему грудь, затрудняя дыхание, ноздри его хищно вздрагивают, а губы искривляются, обнажая два ряда крепких и крупных жёлтых зубов. В нём растёт что-то бесформенное и тёмное, красные, мутные пятна плавают пред его глазами,
тоска и жажда водки сосёт его внутренности. Он знает, что, когда он выпьет, ему будет легче, но пока ещё светло, и ему стыдно идти в кабак в таком оборванном и истерзанном виде по улице, где все знают его, Григория Орлова.
Григорий усердствовал — потный, ошеломлённый, с мутными глазами и с
тяжёлым туманом в голове. Порой чувство личного бытия в нём совершенно исчезало под давлением впечатлений, переживаемых им. Зелёные пятна под мутными глазами на землистых лицах, кости, точно обточенные болезнью, липкая, пахучая кожа, страшные судороги едва живых тел — всё это сжимало сердце
тоской и вызывало тошноту.
За последнее время у Половецкого все чаще и чаще повторялись
тяжелые бессонные ночи, и его опять начинала одолевать смертная
тоска, от которой он хотел укрыться под обительским кровом. Он еще с вечера знал, что не будет спать. Являлась преждевременная сонливость, неопределенная тяжесть в затылке, конвульсивная зевота. Летом его спасал усиленный физический труд на свежем воздухе, а сейчас наступил период осенних дождей и приходилось сидеть дома. Зимняя рубка дров и рыбная ловля неводом были еще далеко.
Иуда помолчал, и из уст его, одно за другим, стали падать
тяжелые слова, налитые
тоскою и гневом.
Одна за другой думы назойливо шевелились в его голове, и с каждой минутой томительное и щемящее чувство
тоски, как тень сопровождавшее его думы, становилось
тяжелее, овладевало им всё более.
И в тот самый момент, когда с моего языка готово уже было сорваться решительное «нет», мною вдруг овладело
тяжелое чувство… Молодой человек, полный жизни, сил и желаний, заброшенный волею судеб в деревенские дебри, был охвачен чувством
тоски, одиночества…
Видя порою его угрюмую и как будто озлобленную мрачность, а порою глубокую, молчаливую
тоску, она в простоте сердца думала, что он все томится по своему злосчастному проигрышу, и потому всячески старалась, насколько могла и умела, облегчить его грусть, рассеять
тяжелую думу, утешить его хотя бы своею собственною беспечальною верою в светлую, безбедную будущность.
Вот смиренно-мягкою, неслышною походочкою прошел за эту заветную дверь славнобубенский ксендз-пробощ Кунцевич, и о его приходе, по-видимому, никто не докладывал. После него майору пришлось еще сидеть, по крайней мере, около часу. Просительская скука начинала в нем уже переходить в просительскую
тоску, как вдруг лакей с какою-то особенною официальностью распахнул двери — и из смежной комнаты послышался шорох
тяжелого шелкового платья.
Действительно, мне необходимо было пережить смену впечатлений. Хотелось испытать что-нибудь самое необычайное, но такое, что разом потеснило бы в моей душе это ужасное, невыразимо
тяжелое ощущение гнетущей
тоски.
Уже давно просвистали подвахтенных вниз, и все офицеры, за исключением вахтенного лейтенанта, старшего штурмана и вахтенного гардемарина, спустились вниз, а Володя, переживая
тяжелые впечатления недавней разлуки, ходил взад и вперед по палубе в грустном настроении, полном какой-то неопределенно-жгучей и в то же время ласкающей
тоски.
— Анета! — крикнула она. — Что это Теодор нейдет?
Тоска грызет мое сердце. Меня душит какое-то
тяжелое предчувствие. О, Анета! Сходи за ним. Он, наверно, кутит теперь вместе с безбожным, ужасным Антонио!.. Боже, кого я вижу?! Антонио!
Через десять минут Наташа спит как убитая в своей постели, а Дуня долго и беспокойно ворочается до самого рассвета без сна. И
тоска ее разрастается все шире и шире и
тяжелой глыбой наполняет трепетное сердце ребенка.
Но мне снова стало нехорошо. Озноб, странная
тоска и дрожь в самом основании языка. Меня мутила эта падаль, которую я давил ногами, и Мне хотелось встряхнуться, как собаке после купанья. Пойми, ведь это был первый раз, когда Я видел и ощущал твой труп, мой дорогой читатель, и он Мне не понравился, извини. Почему он не возражал, когда Я ногой попирал его лицо? У Джорджа было молодое, красивое лицо, и он держался с достоинством. Подумай, что и в твое лицо вдавится
тяжелая нога, — и ты будешь молчать?