Неточные совпадения
Вечерами Варвара рассказывала ей и Гогиным о «многобалконном» Тифлисе, о могиле Грибоедова, угрюмых буйволах, игрушечных осликах
торговцев древесным углем, о каких-то необыкновенно красивых
людях, забавных сценах. Самгин, прислушиваясь, думал...
«Солдат этот, конечно, — глуп, но — верный слуга. Как повар. Анфимьевна. Таня Куликова. И — Любаша тоже. В сущности, общество держится именно такими. Бескорыстно отдают всю жизнь, все силы. Никакая организация невозможна без таких
людей. Николай — другого типа… И тот, раненый,
торговец копченой рыбой…»
Клим достал из кармана очки, надел их и увидал, что дьякону лет за сорок, а лицо у него такое, с какими изображают на иконах святых пустынников. Еще более часто такие лица встречаются у
торговцев старыми вещами, ябедников и скряг, а в конце концов память создает из множества подобных лиц назойливый образ какого-то как бы бессмертного русского
человека.
Среднему русскому
человеку, будь он землевладельцем или
торговцем, недостает гражданской честности и чести.
Между другими торговками, торговавшими на своих лотках рядом с Марьей, раздался смех, как вдруг из-под аркады городских лавок выскочил ни с того ни с сего один раздраженный
человек вроде купеческого приказчика и не наш
торговец, а из приезжих, в длиннополом синем кафтане, в фуражке с козырьком, еще молодой, в темно-русых кудрях и с длинным, бледным, рябоватым лицом. Он был в каком-то глупом волнении и тотчас принялся грозить Коле кулаком.
Вера Павловна начала разбирать свои вещи для продажи, а сама послала Машу сначала к Мерцаловой просить ее приехать, потом к торговке старым платьем и всякими вещами подстать Рахели, одной из самых оборотливых евреек, но доброй знакомой Веры Павловны, с которой Рахель была безусловно честна, как почти все еврейские мелкие
торговцы и торговки со всеми порядочными
людьми.
Компания имела
человек пятьдесят или больше народа: более двадцати швей, — только шесть не участвовали в прогулке, — три пожилые женщины, с десяток детей, матери, сестры и братья швей, три молодые
человека, женихи: один был подмастерье часовщика, другой — мелкий
торговец, и оба эти мало уступали манерами третьему, учителю уездного училища,
человек пять других молодых
людей, разношерстных званий, между ними даже двое офицеров,
человек восемь университетских и медицинских студентов.
Сухаревский
торговец покупал там, где несчастье в доме, когда все нипочем; или он «укупит» у не знающего цену нуждающегося
человека, или из-под полы «товарца» приобретет, а этот «товарец» иногда дымом поджога пахнет, иногда и кровью облит, а уж слезами горькими — всегда.
Положим, это не совсем хорошо с его стороны, но ведь он статский
человек, в университете не воспитывался и, как солидный
торговец, должен был презреть легкомысленную шалость неизвестного офицерчика.
В погоне за десятикопеечной подачкой десятитысячная толпа задавила десять
человек. За два дня перед этим умер московский миллионер, чайный
торговец А.С. Губкин.
Шли дни. Разговор — по всей Москве, а в московских газетах ни строчки об этом ужасном факте. Ко мне зашел сотрудник одной газеты,
человек весьма обделистый, и начал напевать о том, что я напрасно обидел фирму, что из провинции
торговцы наотрез отказываются брать их чай и даже присылают его обратно. Он мне открыто предложил взять взятку наличными деньгами и, кроме того, принять на несколько тысяч объявлений для газеты.
Все это, вместе с
людьми, лошадьми, несмотря на движение, кажется неподвижным, лениво кружится на одном месте, прикрепленное к нему невидимыми цепями. Вдруг почувствуешь, что эта жизнь — почти беззвучна, до немоты бедна звуками. Скрипят полозья саней, хлопают двери магазинов, кричат
торговцы пирогами, сбитнем, но голоса
людей звучат невесело, нехотя, они однообразны, к ним быстро привыкаешь и перестаешь замечать их.
Приказчик соседа уже не в первый раз служил у него; он считался ловким
торговцем, но страдал запоем; на время запоя хозяин прогонял его, а потом опять брал к себе этого худосочного и слабосильного
человека с хитрыми глазами. Внешне кроткий, покорный каждому жесту хозяина, он всегда улыбался в бородку себе умненькой улыбочкой, любил сказать острое словцо, и от него исходил тот дрянной запах, который свойствен
людям с гнилыми зубами, хотя зубы его были белы и крепки.
Зрители, казалось бы, ничем не заинтересованные в деле, и те большею частью скорее с сочувствием, чем с неодобрением, смотрели на всех тех
людей, готовящихся к совершению этого гадкого дела. В одном со мной вагоне ехал купец,
торговец лесом, из крестьян, он прямо и громко выразил сочувствие тем истязаниям, которые предполагались над крестьянами: «Нельзя не повиноваться начальству, — говорил он, — на то — начальство. Вот, дай срок, повыгонят блох. Небось бросят бунтовать. Так им и надо».
Лавочник,
человек пухлый и равнодушный ко всему на свете, как все загородные мелочные
торговцы, крякнул и зевнул ей вслед, а Шубин обратился к Берсеневу со словами: «Это… это, вот видишь… тут есть у меня знакомое семейство… так это у них… ты не подумай…» — и, не докончив речи, побежал за уходившею девушкой.
Это — голландцы, брат и сестра, дети
торговца бриллиантами и банкира,
люди очень странной судьбы, если верить тому, что насмешливо рассказано о них.
Над их головами, над решеткой сада сверкает в воздухе тонкая, как шпага, струя фонтана, их враждебно окружает большая толпа
людей, которым надо ехать по делам во все концы огромного города, и все эти приказчики, мастеровые, мелкие
торговцы, швеи сердито и громко порицают забастовавших.
Дядя заставил Евсея проститься с хозяевами и повёл его в город. Евсей смотрел на всё совиными глазами и жался к дяде. Хлопали двери магазинов, визжали блоки; треск пролёток и тяжёлый грохот телег, крики
торговцев, шарканье и топот ног — все эти звуки сцепились вместе, спутались в душное, пыльное облако.
Люди шли быстро, точно боялись опоздать куда-то, перебегали через улицу под мордами лошадей. Неугомонная суета утомляла глаза, мальчик порою закрывал их, спотыкался и говорил дяде...
Кроме семейства г. Ратча, провожавших гроб было всего пять
человек: отставной, очень поношенный офицер путей сообщения с полинялою лентой Станислава на шее, едва ли не взятый напрокат; помощник квартального надзирателя, крошечный
человек, с смиренным лицом и жадными глазами; какой-то старичок в камлотовом капоте; чрезвычайно толстый рыбный
торговец в купеческой синей чуйке и с запахом своего товара, — и я.
— Лупи его! лупи его! — заревел, как исступленный, мой сосед, рыбный
торговец, казавшийся до того мгновенья самым смирным
человеком в мире; правда, он выпил в молчанку стаканов десять вина. — Лупи его!..
Весь город взволнован: застрелилась, приехав из-под венца, насильно выданная замуж дочь богатого
торговца чаем. За гробом ее шла толпа молодежи, несколько тысяч
человек, над могилой студенты говорили речи, полиция разгоняла их. В маленьком магазине рядом с пекарней все кричат об этой драме, комната за магазином набита студентами, к нам, в подвал, доносятся возбужденные голоса, резкие слова.
Из Орла, в числе прочих паломников, отправилось на открытие семейство купцов С—х,
людей в свое время очень известных, «ссыпщиков», то есть, проще сказать, крупных кулаков, которые ссыпают в амбары хлеб с возов у мужиков и потом продают свои «ссыпки» оптовым
торговцам в Москву и в Ригу.
Смотрю, завтра это вдруг валит к нам на двор один
человек, другой, пятый, восьмой, и всё мужчины из
торговцев, и красики такие полные. Вижу, у одного мешок, у другого — сумка, у третьего — чемодан, да еще ружье у одного.
Но Кольцов держал себя как и все обыкновенные
люди и рассуждал очень положительно, как
торговец, привыкший к простой трудовой жизни, а не к прихотливым фантазиям.
Настоящий степенный старовер, разумеется, всегда подобной суеты чуждается и от общения с чиновниками бежит, ибо от них мы, кроме досаждения, ничего не видели, но Пимен рад суете, и у него на том берегу в городе завелось самое изобильное знакомство: и
торговцы, и господа, до которых ему по артельным делам бывали касательства, все его знали и почитали его за первого у нас
человека.
— Как это — иностранцам-то?.. Э, нет, батюшка, нет, — не продам! Нет, батюшка, и так у нас уже много этого несчастного разлада слова с делом. Что в самом деле баловаться? Зачем нам иностранцы? Если мы
люди истинно русские, то мы и должны поддержать своих, истинно русских
торговцев, а не чужих. Пусть у меня купит наш истинно русский купец, — я ему продам, и охотно продам. Даже своему, православному
человеку уступлю против того, что предлагают иностранцы, — но пусть истинно русский наживает.
Рядом с ним, облокотясь на надолбы и навалившись широкой грудью на поручни перил и от нечего делать поплевывая в воду, стояло несколько незнакомых ему
людей, судя по одеже,
торговцев средней руки.
Если бы
люди всех профессий — адвокаты, чиновники, фабриканты, помещики,
торговцы — делали для несостоятельных
людей столько же, сколько в пределах своей профессии делают врачи, то самый вопрос о бедных до некоторой степени потерял бы свою остроту. Но суть в том, что врачи должны быть бескорыстными, а остальные… остальные могут довольствоваться тем, чтоб требовать этого бескорыстия от врачей.
Когда я читал в газетах, что какой-нибудь врач взыскивает с пациента гонорар судом, мне становилось стыдно за свою профессию, в которой возможны такие
люди; мне ясно рисовался образ этого врача, черствого и алчного, видящего в страданиях больного лишь возможность получить с него столько-то рублей. Зачем он пошел во врачи? Шел бы в
торговцы или подрядчики или открыл бы кассу ссуд.
«Проезжие
торговцы коней хотят попоить», — думает Абрам, но видит, что один из них,
человек еще не старый, по виду и одежде зажиточный, сняв шапку, тихою поступью подходит к Абрамову дому и перед медным крестом, что прибит на середке воротной притолоки, справляет уставной семипоклонный начáл.
— Куда суешься?.. Кто тебя спрашивает?.. Знай сверчок свой шесток — слыхал это?.. Куда лезешь-то, скажи? Ишь какой важный
торговец у нас проявился! Здесь, брат, не переторжка!.. Как же тебе, молодому
человеку, перебивать меня, старика… Два рубля сорок пять копеек, так и быть, дам… — прибавил Орошин, обращаясь к Марку Данилычу.
Всю дорогу — минут с двадцать — на душе Евлампия Григорьевича то защемит от «пакости» Краснопёрого, то начнет мутить совесть:
человек умирает, просит его в свидетели по завещанию, учил уму-разуму, из самых немудрых
торговцев сделал из него особу, а он, как «Капитошка» сейчас ржал: «об одеждах его мечет жребий»; срам-стыдобушка!
После смерти антрепенера она выходит за лесного
торговца, — и самым важным делом в жизни начинает считать лесное дело, а о театре отзывается: «Мы
люди труда, нам не до пустяков.
Когда же я стал доказывать то, что сами
торговцы этим умственным товаром обличают беспрестанно друг друга в обмане; когда я напомнил то, что во все времена под именем науки и искусства предлагалось
людям много вредного и плохого и что потому и в наше время предстоит та же опасность, что дело это не шуточное, что отрава духовная во много раз опаснее отравы телесной и что поэтому надо с величайшим вниманием исследовать те духовные продукты, которые предлагаются нам в виде пищи, и старательно откидывать все поддельное и вредное, — когда я стал говорить это, никто, никто, ни один
человек ни в одной статье или книге не возразил мне на эти доводы, а изо всех лавок закричали, как на ту женщину: «Он безумец! он хочет уничтожить науку и искусство, то, чем мы живем.
— Что «буде»? Я правильно говорю, я никого не боюсь, самому Калинину это самое скажу. Или вот такой параграф: в субботу и воскресенье спиртные напитки продавать запрещено. Это в кого они наметились, понял ты? В рабочего же
человека!
Торговец там или интеллигент, — он и в будни может купить. А мы с тобою в будни на какие капиталы купим? Вот зато нам сейчас с тобою выпить захотелось, иди к Богобоязненному, целкаш лишний на бутылочку накинь.
Никогда еще Заплатин не слыхал, чтобы Щелоков так горячо и красноречиво говорил. Даже его прибауточный, рядский жаргон слетел с него, и в его тоне, выборе слов, жестах чувствовался не
человек заурядной"умственности", не оптовый
торговец ситцем, а бывалый студент, который больше десятков своих товарищей думал и читал.
Торговали
люди мукою, маслом, молоком и всякими съестными припасами. И один перед другим, желая получить побольше барышей и поскорее разбогатеть, стали эти
люди все больше и больше подмешивать разных дешевых и вредных примесей в свои товары; в муку сыпали отруби и известку, в масло пускали маргарин, в молоко — воду и мел. И до тех пор, пока товары эти но доходили до потребителей, все шло хорошо: оптовые
торговцы продавали розничным и розничные продавали мелочным.