Неточные совпадения
Этот милый Свияжский, держащий при себе мысли только для общественного употребления и, очевидно, имеющий другие какие-то,
тайные для Левина основы жизни и вместе с тем он с толпой, имя которой легион, руководящий общественным мнением чуждыми ему мыслями; этот озлобленный помещик, совершенно правый в своих рассуждениях, вымученных жизнью, но неправый своим озлоблением к целому классу и самому лучшему классу России; собственное недовольство своею деятельностью и смутная надежда найти поправку всему этому — всё это сливалось в
чувство внутренней тревоги и ожидание близкого разрешения.
Он понял, что
чувства эти действительно как бы составляли настоящую и уже давнишнюю, может быть,
тайну ее, может быть, еще с самого отрочества, еще в семье, подле несчастного отца и сумасшедшей от горя мачехи, среди голодных детей, безобразных криков и попреков.
— Полно, папаша, полно, сделай одолжение! — Аркадий ласково улыбнулся. «В чем извиняется!» — подумал он про себя, и
чувство снисходительной нежности к доброму и мягкому отцу, смешанное с ощущением какого-то
тайного превосходства, наполнило его душу. — Перестань, пожалуйста, — повторил он еще раз, невольно наслаждаясь сознанием собственной развитости и свободы.
«Да не это ли —
тайная цель всякого и всякой: найти в своем друге неизменную физиономию покоя, вечное и ровное течение
чувства? Ведь это норма любви, и чуть что отступает от нее, изменяется, охлаждается — мы страдаем: стало быть, мой идеал — общий идеал? — думал он. — Не есть ли это венец выработанности, выяснения взаимных отношений обоих полов?»
У Обломова не были открыты глаза на настоящее свойство ее отношений к нему, и он продолжал принимать это за характер. И
чувство Пшеницыной, такое нормальное, естественное, бескорыстное, оставалось
тайною для Обломова, для окружающих ее и для нее самой.
Но, открыв на минуту заветную дверь, она вдруг своенравно захлопнула ее и неожиданно исчезла, увезя с собой ключи от всех
тайн: и от своего характера, и от своей любви, и от всей сферы своих понятий,
чувств, от всей жизни, которою живет, — всё увезла! Перед ним опять одна замкнутая дверь!
Он заметил ее волнение, и вдруг у него захватило дух от радости. «Она проницательна, угадала давно мою
тайну и разделяет
чувство… волнуется, требует откровенного и короткого слова…»
«И пусть, пусть она располагает, как хочет, судьбой своей, пусть выходит за своего Бьоринга, сколько хочет, но только пусть он, мой отец, мой друг, более не любит ее», — восклицал я. Впрочем, тут была некоторая
тайна моих собственных
чувств, но о которых я здесь, в записках моих, размазывать не желаю.
Несмотря на то, я очень его полюбил и совершенно ему доверился во всех моих
чувствах, ибо мыслю: на что мне
тайны его, вижу и без сего, что праведен человек.
Многое на земле от нас скрыто, но взамен того даровано нам
тайное сокровенное ощущение живой связи нашей с миром иным, с миром горним и высшим, да и корни наших мыслей и
чувств не здесь, а в мирах иных.
Вы хоть и облечены, я понимаю это, но это дело мое, мое внутреннее дело, интимное, но… так как я уж не скрывал моих
чувств прежде… в трактире, например, и говорил всем и каждому, то… то не сделаю и теперь из этого
тайны.
Я заметил очень хорошо, что в нем боролись два
чувства, он понял всю несправедливость дела, но считал обязанностью директора оправдать действие правительства; при этом он не хотел передо мной показать себя варваром, да и не забывал вражду, которая постоянно царствовала между министерством и
тайной полицией.
Действительно, путаница всех нравственных понятий такова, что беременность считается чем-то неприличным; требуя от человека безусловного уважения к матери, какова бы она ни была, завешивают
тайну рождения не из
чувства уважения, внутренней скромности — а из приличия.
Но эти короткие минуты побеждает
чувство глубины,
тайны, бесконечности.
Меня никогда не покидало
чувство, что я и весь мир окружены
тайной, что отрезок воспринимаемого мной эмпирического мира не есть все и не есть окончательное.
Для меня характерно сильное
чувство, что этим принудительно данным миром не исчерпывается реальность, что есть иной мир, реальность метафизическая, что мы окружены
тайной.
Это была первая женщина, которую Симон видел совсем близко, и эта близость поднимала в нем всю кровь, так что ему делалось даже совестно, особенно когда Серафима целовала его по-родственному. Он потихоньку обожал ее и боялся выдать свое
чувство. Эта
тайная любовь тоже волновала Серафиму, и она напрасно старалась держаться с мальчиком строго, — у ней строгость как-то не выходила, а потом ей делалось жаль славного мальчугана.
И он был с этою
тайной наедине несколько кратких мгновений… Впоследствии от них осталось только
чувство какого-то удовлетворения и странная уверенность, что тогда он видел.
И это было правда.
Тайна этой поэзии состояла в удивительной связи между давно умершим прошлым и вечно живущей, и вечно говорящею человеческому сердцу природой, свидетельницей этого прошлого. А он, грубый мужик в смазных сапогах и с мозолистыми руками, носил в себе эту гармонию, это живое
чувство природы.
Нет
чувства мучительней
тайной грозы.
А когда подрастет
И страшную
тайну узнает,
Я верю: он матери
чувство поймет
И в сердце ее оправдает!
Недаром веяло прелестью от всего существа его молодой жены; недаром сулила она
чувству тайную роскошь неизведанных наслаждений; она сдержала больше, чем сулила.
В ее сердце едва только родилось то новое, нежданное
чувство, и уже как тяжело поплатилась она за него, как грубо коснулись чужие руки ее заветной
тайны!
Детское
чувство безусловного уважения ко всем старшим, и в особенности к папа, было так сильно во мне, что ум мой бессознательно отказывался выводить какие бы то ни было заключения из того, что я видел. Я чувствовал, что папа должен жить в сфере совершенно особенной, прекрасной, недоступной и непостижимой для меня, и что стараться проникать
тайны его жизни было бы с моей стороны чем-то вроде святотатства.
Она забыла осторожность и хотя не называла имен, но рассказывала все, что ей было известно о
тайной работе для освобождения народа из цепей жадности. Рисуя образы, дорогие ее сердцу, она влагала в свои слова всю силу, все обилие любви, так поздно разбуженной в ее груди тревожными толчками жизни, и сама с горячей радостью любовалась людьми, которые вставали в памяти, освещенные и украшенные ее
чувством.
Тайный, внутренний инстинкт привел его на то место, где он разошелся сегодня с Николаевым. Ромашов в это время думал о самоубийстве, но думал без решимости и без страха, с каким-то скрытым, приятно-самолюбивым
чувством. Обычная, неугомонная фантазия растворила весь ужас этой мысли, украсив и расцветив ее яркими картинами.
Какая
тайна пробегает по цветам, деревьям, по траве и веет неизъяснимой негой на душу? зачем в ней тогда рождаются иные мысли, иные
чувства, нежели в шуме, среди людей?
— Поглупее! Не называете ли вы глупостью то, что я буду любить глубже, сильнее вас, не издеваться над
чувством, не шутить и не играть им холодно, как вы… и не сдергивать покрывала с священных
тайн…
— Но ведь вы одни у меня, дядюшка, близкие: с кем же мне разделить этот избыток
чувств? а вы без милосердия вонзаете свой анатомический нож в самые
тайные изгибы моего сердца.
По глубочайшему тогдашнему моему убеждению, обнаружение этой
тайны, этой главной заботы Степана Трофимовича, не прибавило бы ему чести, и потому я, как человек еще молодой, несколько негодовал на грубость
чувств его и на некрасивость некоторых его подозрений.
Эти разговоры под плачущий плеск воды, шлепанье мокрых тряпок, на дне оврага, в грязной щели, которую даже зимний снег не мог прикрыть своим чистым покровом, эти бесстыдные, злые беседы о
тайном, о том, откуда все племена и народы, вызывали у меня пугливое отвращение, отталкивая мысль и
чувство в сторону от «романов», назойливо окружавших меня; с понятием о «романе» у меня прочно связалось представление о грязной, распутной истории.
В душе, как в земле, покрытой снегом, глубоко лежат семена недодуманных мыслей и
чувств, не успевших расцвесть. Сквозь толщу ленивого равнодушия и печального недоверия к силам своим в
тайные глубины души незаметно проникают новые зёрна впечатлений бытия, скопляются там, тяготят сердце и чаще всего умирают вместе с человеком, не дождавшись света и тепла, необходимого для роста жизни и вне и внутри души.
При жизни отца он много думал о городе и, обижаясь, что его не пускают на улицу, представлял себе городскую жизнь полной каких-то
тайных соблазнов и весёлых затей. И хотя отец внушил ему своё недоверчивое отношение к людям, но это
чувство неглубоко легло в душу юноши и не ослабило его интереса к жизни города. Он ходил по улицам, зорко и дружественно наблюдая за всем, что ставила на пути его окуровская жизнь.
Мысль о
тайных свиданиях промелькнула в моей голове, и пренеприятное
чувство ущемило мое сердце.
Но
тайное и темное
чувство скрыто гнездилось в его сердце; он грустил нехорошею грустию.
Во все продолжение этого дня Глеб был сумрачен, хотя работал за четверых; ни разу не обратился он к приемышу. Он не то чтобы сердился на парня, — сердиться пока еще было не за что, — но смотрел на него с видом
тайного, невольного упрека, который доказывал присутствие такого
чувства в душе старого рыбака.
Ей особенно хотелось оставить поскорее Москву, и когда Литвинов представлял ей, что он еще не кончил курса в университете, она каждый раз, подумав немного, возражала, что можно доучиться в Берлине или… там где-нибудь. Ирина мало стеснялась в выражении
чувств своих, а потому для князя и княгини расположение ее к Литвинову оставалось
тайной недолго. Обрадоваться они не обрадовались, но, сообразив все обстоятельства, не сочли нужным наложить тотчас свое"vetо". Состояние Литвинова было порядочное…
— Сама, сама… я и не жалуюсь, я не имею права жаловаться, — поспешно проговорила Ирина, которой, казалось, самая суровость Литвинова доставляла
тайную отраду, — я знаю, что вы должны осуждать меня, я и не оправдываюсь, и только хочу объяснить вам мое
чувство, я хочу убедить вас, что мне не до кокетства теперь…
Такая любовь, такое
чувство не уживется в стенах кабановского дома с притворством и обманом. Катерина хоть и решилась на
тайное свидание, но в первый же раз, в восторге любви, говорит Борису, уверяющему, что никто ничего не узнает: «Э, что меня жалеть, никто не виноват, — сама на то пошла. Не жалей, губи меня! Пусть все знают, пусть все видят, что я делаю… Коли я для тебя греха не побоялась, побоюсь ли я людского суда?»
Это
тайное, скрытое в женщине, привлекало его к ней
чувством боязливого любопытства, напряженного интереса к спокойной и холодной душе ее, темной, как ее глаза.
Ольге Федотовне, разумеется, нелегко было скрывать, что она любит богослова; чем она тщательнее хоронила в себе эту
тайну своего сердца, тем чистое
чувство ее сильнее росло и крепло в этих похоронках и бунтливо рвалось наружу.
— Совершенно такие существуют! — отвечал князь, нахмуривая брови: ему было уже и досадно, зачем он открыл свою
тайну барону, тем более, что, начиная разговор, князь, по преимуществу, хотел передать другу своему об Елене, о своих
чувствах к ней, а вышло так, что они все говорили о княгине.
Никогда бы я, первая, не решилась высказать важную семейную
тайну и разгласить ее прежде, чем требует самое обыкновенное
чувство приличия.
Тузенбах. Что ж? После нас будут летать на воздушных шарах, изменятся пиджаки, откроют, быть может, шестое
чувство и разовьют его, но жизнь останется все та же, жизнь трудная, полная
тайн и счастливая. И через тысячу лет человек будет так же вздыхать: «Ах, тяжко жить!» — вместе с тем точно так же, как теперь, он будет бояться и не хотеть смерти.
И было у него одно
тайное мученье, нечто вызывавшее
чувство нестерпимого стыда и чуть ли не отчаяния: это маленькая незаживающая рана на левой ноге, под коленом, у кости.
— Если когда-нибудь, — сказал он, — сердце ваше знало
чувство любви, если вы помните ее восторги, если вы хоть раз улыбнулись при плаче новорожденного сына, если что-нибудь человеческое билось когда-нибудь в груди вашей, то умоляю вас
чувствами супруги, любовницы, матери, — всем, что ни есть святого в жизни, — не откажите мне в моей просьбе! — откройте мне вашу
тайну! — что вам в ней?..
Холодна, равнодушна лежала Ольга на сыром полу и даже не пошевелилась, не приподняла взоров, когда взошел Федосей; фонарь с умирающей своей свечою стоял на лавке, и дрожащий луч, прорываясь сквозь грязные зеленые стекла, увеличивал бледность ее лица; бледные губы казались зеленоватыми; полураспущенная коса бросала зеленоватую тень на круглое, гладкое плечо, которое, освободясь из плена, призывало поцелуй; душегрейка, смятая под нею, не прикрывала более высокой, роскошной груди; два мягкие шара, белые и хладные как снег, почти совсем обнаженные, не волновались как прежде: взор мужчины беспрепятственно покоился на них, и ни малейшая краска не пробегала ни по шее, ни по ланитам: женщина, только потеряв надежду, может потерять стыд, это непонятное, врожденное
чувство, это невольное сознание женщины в неприкосновенности, в святости своих
тайных прелестей.
Какими
тайными путями пришел он от
чувства гордой и безграничной свободы к этой нежной и страстной жалости? Он не знал и не думал об этом. И жалел ли он их, своих милых товарищей, или что-то другое, еще более высокое и страстное таили в себе его слезы, — не знало и этого его вдруг воскресшее, зазеленевшее сердце. Плакал и шептал...
Так сказал Соломону Бог, и по слову его познал царь составление мира и действие стихий, постиг начало, конец и середину времен, проник в
тайну вечного волнообразного и кругового возвращения событий; у астрономов Библоса, Акры, Саргона, Борсиппы и Ниневии научился он следить за изменением расположения звезд и за годовыми кругами. Знал он также естество всех животных и угадывал
чувства зверей, понимал происхождение и направление ветров, различные свойства растений и силу целебных трав.
«Первый встречный на улице, к которому я обращусь, обязан быть моим секундантом точно так же, как вытащить из воды утопающего. Самые эксцентрические случаи должны быть допущены. Да если б я самого даже директора завтра попросил в секунданты, то и тот должен бы был согласиться из одного рыцарского
чувства и сохранить
тайну! Антон Антоныч…»