Неточные совпадения
Дуняша ушла за аспирином, а он подошел к зеркалу и долго рассматривал в нем почти незнакомое,
сухое, длинное лицо с желтоватой
кожей, с мутными глазами, — в них застыло нехорошее, неопределенное выражение не то растерянности, не то испуга.
Белизна рубахи резко оттеняла землистую
кожу сухого, костлявого лица и круглую, черную дыру беззубого рта, подчеркнутого седыми волосами жиденьких усов. Голубые глаза проповедника потеряли былую ясность и казались маленькими, точно глаза подростка, но это, вероятно, потому, что они ушли глубоко в глазницы.
Легкие, как тени, одежды эти прикрывали
сухое, костлявое тело старика с двуцветным лицом; сквозь тускло-желтую
кожу лица проступали коричневые пятна какой-то древней ржавчины.
Показывая редкости свои, старик нежно гладил их
сухими ладонями, в дряблой
коже цвета утиных лап; двигался он быстро и гибко, точно ящерица, а крепкий голосок его звучал все более таинственно. Узор красненьких жилок на скулах, казалось, изменялся, то — густея, то растекаясь к вискам.
Вывозимые произведения: зерновой хлеб и мука, говядина и свинина, рыба, масло, свечи,
кожи (конские и бычачьи), шкуры (козьи, овечьи, морских животных), водка, вина, шерсть, воск,
сухие плоды, лошади, мулы, рога, слоновая кость, китовый ус, страусовые перья, алоэ, винный камень и другие.
Простодушная похвала Привалова заставила ее покраснеть остатками крови, какая еще текла под ее
сухой, сморщенной
кожей.
Внутри дерева дупло вначале узкое, а затем к комлю несколько расширялось. Птичий пух, клочки шерсти, мелкая
сухая трава и
кожа, сброшенная ужом при линянии, свидетельствовали о том, что здесь находилось его гнездо, а ближе к выходу и несколько сбоку было гнездо шмелей.
Лишайники темно-оливково-зеленые (называемые «шихуй-пи», то есть «каменная
кожа») в
сухом состоянии становятся черными. Их собирают с известковых и сланцевых скал и отправляют во Владивосток в плетеных корзинах как гастрономическое лакомство.
Справа у забора стоял амбар на сваях. В нем хранились
кожи изюбров,
сухие рога и более 190 кг жил, вытянутых из задних ног животных. Сваренные панты и высушенные оленьи хвосты висели рядами под коньком у самой крыши.
По прошествии известного, но весьма неравного времени сваливалась, как
сухая шелуха, наружная
кожа с гладкого или мохнатого червя — и висела или лежала куколка: висела угловатая, с рожками, узорчато-серая, бланжевая, даже золотистая хризалида, а лежала всегда темного цвета, настоящая крошечная, точно спеленанная куколка.
— Непременно, — отвечает, — надежнее: видишь, он весь
сухой, кости в одной
коже держатся, и спиночка у него как лопата коробленая, по ней ни за что по всей удар не падет, а только местечками, а сам он, зри, как Бакшея спрохвала поливает, не частит, а с повадочкой, и плеть сразу не отхватывает, а под нею
коже напухать дает.
Конь Афанасья Ивановича, золотисто-буланый аргамак, был весь увешан, от головы до хвоста, гремячими цепями из дутых серебряных бубенчиков. Вместо чепрака или чалдара пардовая
кожа покрывала его спину. На вороненом налобнике горели в золотых гнездах крупные яхонты.
Сухие черные ноги горского скакуна не были вовсе подкованы, но на каждой из них, под бабкой, звенело по одному серебряному бубенчику.
Стебли трав щёлкали по голенищам сапог, за брюки цеплялся крыжовник, душно пахло укропом, а по ту сторону забора кудахтала курица, заглушая
сухой треск скучных слов, Кожемякину было приятно, что курица мешает слышать и понимать эти слова, судя по голосу, обидные. Он шагал сбоку женщины, посматривая на её красное, с облупившейся
кожей, обожжённое солнцем ухо, и, отдуваясь устало, думал: «Тебе бы попом-то быть!»
Кожа на лице, шее и руках вся изрезана морщинами, и при каждом движении старой Изергиль можно было ждать, что
сухая эта
кожа разорвется вся, развалится кусками и предо мной встанет голый скелет с тусклыми черными глазами.
Маркушка точно ожил с открытием прииска на Смородинке. Кашель меньше мучил его по ночам, и даже отек начинал сходить, а на лице он почти совсем опал, оставив мешки
сухой лоснившейся
кожи. Только одно продолжало мучить Маркушку: он никак не мог подняться с своей постели, потому что сейчас же начиналась ломота в пояснице и в ногах. Болезнь крепко держала его на одном месте.
Скинул и сам. Я любовался
сухой фигурой этого мастодонта. Широкие могучие кости, еле обтянутые
кожей, с остатками высохших мускулов. Страшной силы, по-видимому, был этот человек. А он полюбовался на меня и одобрительно сказал...
— запел он всей грудью, а глаза крепко закрыл. Но и это не помогло, —
сухие, колючие слёзы пробивались сквозь веки и холодили
кожу щёк.
Пётр поворачивается, как волк, не сгибая шеи, приподнимает фату и
сухими губами, носом тычется в щёку, чувствуя атласный холод её
кожи, пугливую дрожь плеча; ему жалко Наталью и тоже стыдно, а тесное кольцо подвыпивших людей орёт...
На обходе я шел стремительной поступью, за мною мело фельдшера, фельдшерицу и двух сиделок. Останавливаясь у постели, на которой, тая в жару и жалобно дыша, болел человек, я выжимал из своего мозга все, что в нем было. Пальцы мои шарили по
сухой, пылающей
коже, я смотрел в зрачки, постукивал по ребрам, слушал, как таинственно бьет в глубине сердце, и нес в себе одну мысль: как его спасти? И этого — спасти. И этого! Всех!
Он был бос, в старых, вытертых плисовых штанах, без шапки, в грязной ситцевой рубахе с разорванным воротом, открывавшим его
сухие и угловатые кости, обтянутые коричневой
кожей.
Лицо ее стало длиннее и
суше,
кожа потемнела, кой-где виднелись морщины; но особенно изменилось выражение этого лица!
Оставалась только
сухая, отцветшая
кожа да страшно выглядывавшие кости.
День был жаркий,
сухой, солнце смотрело прямо в мокрое лицо Назарова, щекотало веки, заставляя щуриться, и
сушило слёзы, покрывая
кожу точно коростой. Он двигал мускулами, чувствуя всё лицо склеенным, плакать было неудобно, а перестать — неловко. Да уже и не хотелось плакать.
Те червяки, которые попадались мне в периоде близкого превращения в куколок, почти никогда у меня не умирали; принадлежавшие к породам бабочек денных, всегда имевшие гладкую
кожу, приклепляли свой зад выпускаемою изо рта клейкой материей к стене или крышке ящика и казались умершими, что сначала меня очень огорчало; но по большей части в продолжение суток спадала с них
сухая, съежившаяся кожица гусеницы, и висела уже хризалида с рожками, с очертанием будущих крылушек и с шипообразною грудкою и брюшком; многие из них были золотистого цвета.
Тут я вспомнил про Бульку и пошел его искать. Он полз мне навстречу и стонал. Я подошел к нему, присел и посмотрел его рану. У него был распорот живот и целый комок кишок из живота волочился по
сухим листьям. Когда товарищи подошли ко мне, мы вправили Бульке кишки и зашили ему живот. Пока зашивали живот и прокалывали
кожу, он все лизал мне руки.
Прямой ряд, уходя под чепчик, разделял русые, чрезвычайно плоские напомаженные волосы, и было что-то
сухое, мертвенное в белизне
кожи этого просторного ряда.
Пять дней мы шли по реке Мухеню, следуя всем ее изгибам, которые удлиняли наш путь по крайней мере в два или три раза. Во время пути мы кормили собак два раза в день: немного утром, перед выступлением в поход —
сухой рыбой и затем вечером на биваке — жидкой гречневой или чумизной кашей, сваренной с юколой. Сначала они неохотно ели кашицу, и это вынуждало нас прятать от них на деревья наши лыжи, обтянутые
кожей, ремни, обувь и прочее имущество, иначе все это было бы сразу съедено.
Почувствовав себя на
суше, вороненок разом пришел в себя. Он начал с того, что встряхнулся всем своим маленьким тельцем со слипшимися перышками, сквозь которые просвечивала
кожа, и потом снова заковылял по столу.
Грубер, сняв верхнее платье, вошел в приемную. При его входе с одного из стульев, поднялась сгорбленная
сухая фигура старого монаха. Он скорее походил на обтянутый
кожей скелет, нежели на живого человека.
Рост крошечный, как рост пятнадцатилетнего мальчика; худ точно скелет, но обтянутый не
кожею, а вылинявшею и выветренной набойкой; губ нет вовсе — открыты два ряда превосходных белых зубов; нос тоненький и свернувшийся, как корешок у
сухой фиги; два глаза небольшие, круглые, как у птицы, и оба разного цвета, как у знаменитого Анастасия Дирахита: в одном глазе зрачок чистый, голубой, а в другом весь испещрен темными штрихами и крапинами, и оттого кажется коричневым; бороденка и волосы на голове — это всё какие-то клочья.
Тогда брат нагнулся вместе со мною и говорит: «Ну, давай потянем вдвоем», — и как потянули, так и упали, а в руке у каждого осталось по шматку
сухой, сморщенной
кожи, — похоже как древесная губка.