Неточные совпадения
Обед
стоял на столе; она подошла, понюхала хлеб и сыр и, убедившись, что запах всего съестного ей противен, велела подавать
коляску и вышла. Дом уже бросал тень чрез всю улицу, и был ясный, еще теплый на солнце вечер. И провожавшая ее с вещами Аннушка, и Петр, клавший вещи
в коляску, и кучер, очевидно недовольный, — все были противны ей и раздражали ее своими словами и движениями.
—
Постой,
постой! — закричал вдруг Максим Максимыч, ухватясь за дверцы
коляски, — совсем было забыл… У меня остались ваши бумаги, Григорий Александрович… я их таскаю с собой… думал найти вас
в Грузии, а вот где Бог дал свидеться… Что мне с ними делать?..
На другой день после описанных мною происшествий,
в двенадцатом часу утра,
коляска и бричка
стояли у подъезда. Николай был одет по-дорожному, то есть штаны были всунуты
в сапоги и старый сюртук туго-натуго подпоясан кушаком. Он
стоял в бричке и укладывал шинели и подушки под сиденье; когда оно ему казалось высоко, он садился на подушки и, припрыгивая, обминал их.
Посреди улицы
стояла коляска, щегольская и барская, запряженная парой горячих серых лошадей; седоков не было, и сам кучер, слезши с козел,
стоял подле; лошадей держали под уздцы. Кругом теснилось множество народу, впереди всех полицейские. У одного из них был
в руках зажженный фонарик, которым он, нагибаясь, освещал что-то на мостовой, у самых колес. Все говорили, кричали, ахали; кучер казался
в недоумении и изредка повторял...
Но
в ту минуту, как он
стоял у перил и все еще бессмысленно и злобно смотрел вслед удалявшейся
коляске, потирая спину, вдруг он почувствовал, что кто-то сует ему
в руки деньги.
Потом снова скакали взмыленные лошади Власовского, кучер останавливал их на скаку, полицмейстер,
стоя, размахивал руками, кричал
в окна домов, на рабочих, на полицейских и мальчишек, а окричав людей, устало валился на сиденье
коляски и толчком
в спину кучера снова гнал лошадей. Длинные усы его, грозно шевелясь, загибались к затылку.
Самгин сел
в коляску рядом с Турчаниновым; Безбедов, угрюмо сопя,
стоял пред Лидией, — она говорила ему...
Одно яйцо он положил мимо кармана и топтал его, под подошвой грязного сапога чмокала яичница. Пред гостиницей «Москва с но» на обломанной вывеске сидели голуби, заглядывая
в окошко,
в нем
стоял черноусый человек без пиджака и, посвистывая, озабоченно нахмурясь, рассматривал, растягивал голубые подтяжки. Старушка с ласковым лицом, толкая пред собою колясочку,
в которой шевелились, ловя воздух, игрушечные, розовые ручки, старушка, задев Клима колесом
коляски, сердито крикнула...
Только
стоит этот мещанин, как они это сговариваются, англичане да Монферан, а это лицо, которому поручено-то, тут же
в коляске подъехал, слушает и сердится: как это так решают и не могут решить; и вдруг замечает
в отдалении, этот мещанинишка
стоит и фальшиво этак улыбается, то есть не фальшиво, я не так, а как бы это…
Вечером я предложил
в своей
коляске место французу, живущему
в отели, и мы отправились далеко
в поле, через С.-Мигель, оттуда заехали на Эскольту,
в наше вечернее собрание, а потом к губернаторскому дому на музыку. На площади, кругом сквера,
стояли экипажи.
В них сидели гуляющие. Здесь большею частью гуляют сидя. Я не последовал этому примеру, вышел из
коляски и пошел бродить по площади.
Посреди улиц, как
в Лондоне, гуськом
стояли наемные экипажи: кареты четырехместные,
коляски, кабриолеты
в одну лошадь и парой.
Он объявил, что за полтора пиастра
в сутки дает комнату со столом, то есть с завтраком, обедом, ужином; что он содержит также и экипажи; что
коляска и пара лошадей
стоят в день два пиастра с половиной, а за полдня пиастр с четвертью; что завтракают у него
в десять часов, обедают
в четыре, а чай пьют и ужинают
в восемь.
Тут уж он и совсем обомлел: «Ваше благородие, батюшка барин, да как вы… да
стою ли я…» — и заплакал вдруг сам, точно как давеча я, ладонями обеими закрыл лицо, повернулся к окну и весь от слез так и затрясся, я же выбежал к товарищу, влетел
в коляску, «вези» кричу.
Он так спешил, что
в нетерпении занес уже ногу на ступеньку, на которой еще
стояла левая нога Ивана Федоровича, и, схватившись за кузов, стал было подпрыгивать
в коляску.
На конюшне у Мардария Аполлоныча
стоит тридцать разнокалиберных лошадей; выезжает он
в домоделанной
коляске в полтораста пуд.
Сверх того, я видел, что у ворот конного двора
стоит наша
коляска с поднятым фордеком и около нее сидит наш кучер Алемпий, пускает дым из трубки-носогрейки и разговаривает с сгорбленным стариком
в синем, вылинявшем от употребления крашенинном сюртуке.
С обеих сторон дома на обеих сторонах улицы и глубоко по Гнездниковскому переулку
стояли собственные запряжки: пары, одиночки, кареты,
коляски, одна другой лучше. Каретники старались превзойти один другого. Здоровенный, с лицом
в полнолуние, швейцар
в ливрее со светлыми пуговицами, но без гербов,
в сопровождении своих помощников выносил корзины и пакеты за дамами
в шиншиллях и соболях с кавалерами
в бобрах или
в шикарных военных «николаевских» шинелях с капюшонами.
Тюрьма
стояла на самом перевале, и от нее уже был виден город, крыши домов, улицы, сады и широкие сверкающие пятна прудов… Грузная
коляска покатилась быстрее и остановилась у полосатой заставы шлагбаума. Инвалидный солдат подошел к дверцам, взял у матери подорожную и унес ее
в маленький домик, стоявший на левой стороне у самой дороги. Оттуда вышел тотчас же высокий господин, «команду на заставе имеющий»,
в путейском мундире и с длинными офицерскими усами. Вежливо поклонившись матери, он сказал...
Дом,
в котором жил Стабровский, тоже занялся. У подъезда
стояла коляска, потом вышли Стабровский с женой и Дидей, но отъезд не состоялся благодаря мисс Дудль. Англичанка схватила горшок с олеандром и опрометью бросилась вдоль по улице. Ее остановил какой-то оборванец, выдернул олеандр и принялся им хлестать несчастную англичанку.
У крыльца
стояла уже
коляска парою;
в нее сели Женичка, Вихров и Мари, а Симонов поместился на козлах.
— Уж он крестил нас, крестил! Мы уж
в коляску сели — а он все крестит. Как мост переехали, я нарочно назад оборотился, а он
стоит на балконе и все крестит!
Теперь перед ним
стоял сам «барин» — и вот к услугам этого «барина» готова не рессорная
коляска, запряженная четверней караковых жеребцов, с молодцом-кучером
в шелковой рубашке на козлах, а ободранная одноколка, с хромым мерином, который от старости едва волочил ноги, и с ним, Лукьянычем, поседевшим, сгорбившимся, одетым
в какой-то неслыханный затрапез!
Он круто повернулся и,
в сопровождении адъютанта, пошел к
коляске. И пока он садился, пока
коляска повернула на шоссе и скрылась за зданием ротной школы, на плацу
стояла робкая, недоумелая тишина.
Подхалюзин. Как же-с, непременно поедем-с; и
в парк поедем-с
в воскресенье. Ведь коляска-то тысячу целковых
стоит, да и лошади-то тысячу целковых и сбруя накладного серебра, — так пущай их смотрят. Тишка! трубку!
— Что ж мы, едем иль нет? Али до ночи будем
стоять да сказки рассказывать? — прервал господин Бахчеев, влезая
в коляску.
— Э, вздор, старая эстетика! Вот для чего
стоит жить, — проговорил он, указывая на красивую даму, полулежавшую
в коляске. — Для такой женщины
стоит жить… Ведь это совсем другая зоологическая разновидность, особенно по сравнению с теми дамами, с которыми нам приходится иметь дело. Это особенный мир, где на первом месте
стоит кровь и порода. Сравни извозчичью клячу и кровного рысака — так и тут.
Коляска подкатывала к крыльцу, где уже
стояли встречавшие, а
в коляске молодой офицер
в белой гвардейской фуражке, а рядом с ним — незабвенная фигура — жандармский полковник, с седой головой, черными усами и над черными бровями знакомое золотое пенсне горит на солнце.
Пока ямщик рассказывал, Литвинов не спускал глаз с домика… Вот женщина
в белом вышла на балкон,
постояла,
постояла и скрылась…"Уж не она ли?"Сердце так и подпрыгнуло
в нем."Скорей! скорей!" — крикнул он на ямщика: тот погнал лошадей. Еще несколько мгновений… и
коляска вкатилась
в раскрытые ворота…
Коляска, убранная цветами,
стояла без лошадей, вместо которых впряглась учащаяся молодежь обоего пола во главе с двумя гигантами
в камлотовых, может быть из старых родительских ряс, пиджаках, своими басами покрывавших гудевшую улицу.
— Как-нибудь. Вы не поверите, как мне этого хочется. Фактор
в Вильно нашел старую, очень покойную
коляску, оставленную кем-то из варшавян, и устроил Долинскому все очень удобно. Железная дорога тогда еще была не окончена. Погода
стояла прекрасная, путешественники ехали без неприятностей, и Даша была очень счастлива.
Мокрые офицеры с мрачными лицами толпились вокруг него. Тут
стоял и Венцель с искаженным лицом и уже без сабли. Между тем генеральский кучер, походив у берега и посовав
в воду кнутовищем, сел на козлы и благополучно переехал через воду немного
в стороне от того места, где перешли мы; воды едва хватало по оси
коляски.
Множество карет, дрожек и
колясок стояло перед подъездом дома,
в котором производилась аукционная продажа вещей одного из тех богатых любителей искусств, которые сладко продремали всю жизнь свою, погруженные
в зефиры и амуры, которые невинно прослыли меценатами и простодушно издержали для этого миллионы, накопленные их основательными отцами, а часто даже собственными прежними трудами.
Они вышли; Павел Павлович с довольством приглядывался к принарядившемуся Вельчанинову; даже как будто больше почтения и важности проявилось
в его лице. Вельчанинов дивился на него и еще больше на себя самого. У ворот
стояла поджидавшая их превосходная
коляска.
Флор Федулыч. Пора переменить-с; да это дело минутное, не
стоит и говорить-с. Экипажи тоже надо новенькие, нынче другой вкус. Нынче полегче делают и для лошадей, и для кармана; как за
коляску рублей тысячу с лишком отдашь, так
в кармане гораздо легче сделается. Хоть и грех такие деньги за экипаж платить, а нельзя-с, платим, — наша служба такая. Я к вам на днях каретника пришлю, можно будет старые обменять с придачею.
— Ву-ус? — отозвался тот, точно на зов издалека. Потом очнулся, увидел, что
коляска стоит на улице города, и на мгновение
в лице его появилось выражение беспомощной растерянности. Но затем взгляд его упал на ожидающих спутников, и
в лице явилось радостное выражение, как у ребенка, которому протягивают руку. И, действительно, оба старших еврея приготовились принять его, как только он ступит на землю.
Иван Михайлович(распечатывая письмо).Господа, мне слишком тяжело. Пожалейте меня! Я знаю, что я виноват. Скрывать нечего… Я не могу читать… Читайте хоть вы. (Пробегает письмо и передает шаферу.) Читайте…
Постойте, эй! (Лакею.)Четверню серых
в коляску! Да скажи Фильке-кучеру, что коли через минуту не будет подана, я у него ни одного зуба во рту не оставлю. Все выбью. Вот при народе говорю, а там суди меня бог и великий государь! Нет, прошло ваше время! Ну, читайте.
В коляске стоял исправник и показывал кучеру на наши ворота.
— Где вы попрятались, чёрт бы вас взял?! — набросился на него хозяин, сжимая кулаки. — Где ты был сейчас? Пошел, скажи, чтобы этому господину подали
коляску, а для меня вели заложить карету!
Постой! — крикнул он, когда лакей повернулся уходить. — Завтра чтоб ни одного предателя не оставалось
в доме! Все вон! Нанимаю новых! Гадины!
К тротуару подкатила щегольская
коляска; хозяин вскочил
в нее. Василий Петрович
стоял на тротуаре и
в недоумении смотрел на экипаж, вороных коней и толстого кучера.
Да, положительно это не сон, и я уезжаю. Перед старым, покосившимся от времени крыльцом замка
стоит дорожная
коляска,
в которую уложили мои чемоданы и сундучки, присланные из Гори. На козлах сидит старый Николай. Доуров подсаживает меня
в коляску. Мариам открывает ворота. Ворота скрипят на ржавых петлях… Бабушка говорит что-то, чего я не понимаю… Впрочем, бабушка обращается не ко мне — Доуров ей отвечает...
— А-а, не беспокойтесь, сударыня, он этого слишком
стоил! — воскликнул мой Пенькновский. Я так и замер от страха, что он, увлекшись, сам не заметит, как расскажет, что Кирилл предательски выдавал его за палача, который будет
в Киеве наказывать жестоко обращавшуюся с крестьянами польскую графиню; но мой речистый товарищ быстро спохватился и рассказал, что Кирилл будто бы, напившись пьян, зацепил колесом за полицеймейстерскую
коляску.
Токарев вышел на террасу. Было тепло и тихо, легкие облака закрывали месяц. Из темного сада тянуло запахом настурций, левкоев.
В голове Токарева слегка шумело, перед ним
стояла Марья Михайловна — красивая, оживленная, с нежной белой шеей над кружевом изящной кофточки. И ему представилось, как
в этой теплой ночи катится по дороге
коляска Будиновских. Будиновский сидит, обняв жену за талию. Сквозь шелк и корсет ощущается теплота молодого, красивого женского тела…
Я проснулась очень скоро и выглянула из
коляски. Ночь совсем овладела окрестностями, и туча, застилавшая золотой шар месяца, мешала видеть
в двух шагах расстояния.
Коляска стояла. Я уже хотела снова залезть под бурку, как слух мой был внезапно прикован тихой татарской речью. Голосов было несколько,
в одном из них я узнала Абрека.
Темнело.
В воздухе томило, с юга медленно поднимались тучи. Легкая пыль пробегала по широкой и белой Дворцовой площади, быстро проносилась
коляска, упруго прыгая на шинах. Александра Михайловна перешла Дворцовый мост, Биржевой. По берегу Малой Невы пошли бульвары. Под густою листвою пахло травою и лесом, от каналов тянуло запахом стоячей воды.
В полутьме слышался сдержанный смех,
стояли смутные шорохи, чуялись любовь и счастье.
Коляска стояла у крыльца. Барбале громко причитывала
в кухне. Отец хмурился и молчал.
У паперти
стояли два-три извозчика и кучка нищих. Верхняя церковь была уже заперта. За приезжим, тоже
в коляске, купцом он спустился вниз
в склеп по совсем темной витой лестнице и долго не мог ничего разглядеть, кроме дальнего фона, где горело несколько пучков свеч. Служили молебен среди постоянной тихой ходьбы богомольцев.
В эту минуту прогремела
коляска. Они
стояли почти у перил бульвара и разом обернулись.
Вечером перед султановскими воротами
стояла коляска корпусного командира и шарабан его адъютанта, привезшего Султанову приглашение на ужин к корпусному. Вышел Султанов, вышли разрядившиеся, надушенные Новицкая и Зинаида Аркадьевна; они сели
в коляску и покатили
в соседнюю деревню.
Дубянская вышла одна из подъезда дома Селезневых, у которого
стояла изящная
коляска, запряженная парой кровных рысаков. Когда она уже садилась
в экипаж, к ней подошел Иван Корнильевич Алфимов, шедший к Сергею Аркадьевичу.
За первым визитом последовал второй, затем третий, а потом не проходило недели, чтобы высокая, известная всем
в Петербурге графская
коляска не
стояла раз или даже два около коричневого домика на 6-й линии Васильевского острова.