Неточные совпадения
Г-жа Простакова (
стоя на коленях). Ах, мои батюшки, повинную голову меч не сечет. Мой грех! Не губите
меня. (К Софье.) Мать ты моя родная, прости
меня. Умилосердись
надо мною (указывая на мужа и сына) и над бедными сиротами.
—
Постой,
мне кое-что
надо сказать, — и, взяв его короткую руку, она прижала ее к своей шее. — Да, ничего, что
я позвала его обедать?
— Да… нет,
постой. Послезавтра воскресенье,
мне надо быть у maman, — сказал Вронский, смутившись, потому что, как только он произнес имя матери, он почувствовал на себе пристальный подозрительный взгляд. Смущение его подтвердило ей ее подозрения. Она вспыхнула и отстранилась от него. Теперь уже не учительница Шведской королевы, а княжна Сорокина, которая жила в подмосковной деревне вместе с графиней Вронской, представилась Анне.
— Да, разумеется. Да что же!
Я не
стою за свое, — отвечал Левин с детскою, виноватою улыбкой. «О чем бишь
я спорил? — думал он. — Разумеется, и
я прав и он прав, и всё прекрасно.
Надо только пойти в контору распорядиться». Он встал, потягиваясь и улыбаясь.
— Но
я всё-таки не знаю, что вас удивляет. Народ
стоит на такой низкой степени и материального и нравственного развития, что, очевидно, он должен противодействовать всему, что ему чуждо. В Европе рациональное хозяйство идет потому, что народ образован; стало быть, у нас
надо образовать народ, — вот и всё.
—
Постой! По…
стой! — сказал Вронский, не раздвигая мрачной складки бровей, но останавливая ее за руку. — В чем дело?
Я сказал, что отъезд
надо отложить на три дня, ты
мне на это сказала, что
я лгу, что
я нечестный человек.
— Были, ma chère. Они нас звали с мужем обедать, и
мне сказывали, что соус на этом обеде
стоил тысячу рублей, — громко говорила княгиня Мягкая, чувствуя, что все ее слушают, — и очень гадкий соус, что-то зеленое.
Надо было их позвать, и
я сделала соус на восемьдесят пять копеек, и все были очень довольны.
Я не могу делать тысячерублевых соусов.
— Эх, не
надо! — проговорил он, как бы уже совсем не скрываясь с Порфирием. — Не
стоит! Не
надо мне совсем вашей сбавки!
Кабанов. Нет,
постой! Уж на что еще хуже этого. Убить ее за это мало. Вот маменька говорит: ее
надо живую в землю закопать, чтоб она казнилась! А
я ее люблю,
мне ее жаль пальцем тронуть. Побил немножко, да и то маменька приказала. Жаль
мне смотреть-то на нее, пойми ты это, Кулигин. Маменька ее поедом ест, а она, как тень какая, ходит, безответная. Только плачет да тает, как воск. Вот
я и убиваюсь, глядя на нее.
—
«Постой-ка», Волк сказал: «сперва
мне ведать
надо,
Каков пастух у стада?» —
«Хоть говорят, что он
Не плох, заботлив и умён,
Однако стадо
я обшёл со всех сторон
И высмотрел собак: они совсем не жирны,
И плохи, кажется, и смирны».
Какие вещи — рублей пятьсот
стоят. «Положите, говорит, завтра поутру в ее комнату и не говорите, от кого». А ведь знает, плутишка, что
я не утерплю — скажу.
Я его просила посидеть, не остался; с каким-то иностранцем ездит, город ему показывает. Да ведь шут он, у него не разберешь, нарочно он или вправду. «
Надо, говорит, этому иностранцу все замечательные трактирные заведения показать!» Хотел к нам привезти этого иностранца. (Взглянув в окно.) А вот и Мокий Парменыч! Не выходи,
я лучше одна с ним потолкую.
Карандышев. Да, это смешно…
Я смешной человек…
Я знаю сам, что
я смешной человек. Да разве людей казнят за то, что они смешны?
Я смешон — ну, смейся
надо мной, смейся в глаза! Приходите ко
мне обедать, пейте мое вино и ругайтесь, смейтесь
надо мной —
я того
стою. Но разломать грудь у смешного человека, вырвать сердце, бросить под ноги и растоптать его! Ох, ох! Как
мне жить! Как
мне жить!
— Значит, сейчас позвоним и явится покупатель, нотариус Животовский, спекулянт, держи ухо остро! Но, сначала, Клим Иванович, на какого черта тебе тысячи денег? Не надобно тебе денег, тебе газета нужна или — книгоиздательство. На газету — мало десятков тысяч,
надо сотни полторы, две. Предлагаю: давай
мне эти двадцать тысяч, и
я тебе обещаю через год взогнать их до двухсот. Обещаю, но гарантировать — не могу, нечем. Векселя могу дать, а — чего они
стоят?
—
Я же говорил: пушки-то на Ходынке
стоят, туда и
надо было идти и все испортить, а мы тут сидели.
— Чего это? Водой облить? Никак нельзя. Пуля в лед ударит, — ледом будет бить! Это
мне известно. На горе святого Николая, когда мы Шипку защищали, турки делали много нам вреда ледом.
Постой! Зачем бочку зря кладешь? В нее
надо набить всякой дряни. Лаврушка, беги сюда!
—
Стойте, братцы! Достоверно говорю:
я в начальство вам не лезу, этого
мне не
надо, у
меня имеется другое направление… И давайте прекратим посторонний разговор. Возьмем дело в руки.
—
Постой,
я после обеда сыщу;
надо Захара спросить…
— Знаю, чувствую… Ах, Андрей, все
я чувствую, все понимаю:
мне давно совестно жить на свете! Но не могу идти с тобой твоей дорогой, если б даже захотел… Может быть, в последний раз было еще возможно. Теперь… (он опустил глаза и промолчал с минуту) теперь поздно… Иди и не останавливайся
надо мной.
Я стою твоей дружбы — это Бог видит, но не
стою твоих хлопот.
— А тебе, — сказал он, обращаясь к дворнику, —
надо бы унять этих разбойников, а не смеяться. Ты зачем приставлен здесь? Порядок всякий исправлять. А ты что?
Я вот скажу барину-то;
постой, будет тебе!
—
Постой, Михей Андреич, — прервал Обломов, —
мне надо кое о чем посоветоваться с тобой.
— Да
постой, дай деньги,
я мимо пойду и принесу;
мне еще
надо кое-куда сходить.
— Ах! — вскрикнула она отчаянным голосом, хотела встать и не могла, — вы ругаетесь
надо мной… ругайтесь — возьмите этот бич,
я стою!.. Но вы ли это, Иван Иванович!
— Как не желать? но не очень.
Мне почти ничего не
надо, ни рубля сверх.
Я в золотом платье и
я как есть — это все равно; золотое платье ничего не прибавит Васину. Куски не соблазняют
меня: могут ли места или почести
стоить того места, которого
я стою?
Что-то зашелестило сзади
меня,
я обернулся:
стояла мама, склонясь
надо мной и с робким любопытством заглядывая
мне в глаза.
Я вдруг взял ее за руку.
«Тут!» — сказали они. «Что тут?» — «Пешкьюем
надо». — «Где же Лена?» — спрашиваю
я. Якуты, как и смотритель, указали назад, на пески и луга.
Я посмотрел на берег: там ровно ничего. Кустов дивно, правда, между ними бродит стадо коров да два-три барана, которых
я давно не видал. За Лену их недавно послано несколько для разведения между русскими поселенцами и якутами. Еще на берегу же
стоял пастушеский шалаш из ветвей.
Стали встречаться села с большими запасами хлеба, сена, лошади, рогатый скот, домашняя птица. Дорога все — Лена, чудесная, проторенная частой ездой между Иркутском, селами и приисками. «А что, смирны ли у вас лошади?» — спросишь на станции. «Чего не смирны? словно овцы: видите, запряжены, никто их не держит, а
стоят». — «Как же так? а
мне надо бы лошадей побойчее», — говорил
я, сбивая их. «Лошадей тебе побойчее?» — «Ну да». — «Да эти-то ведь настоящие черти: их и не удержишь ничем». И оно действительно так.
Мне надо было несколько изменить в каюте порядок, и это
стоило немалого труда.
— Знаю, что острижете, — грубо проговорил Лепешкин, вынимая толстый бумажник. — Ведь у тебя голова-то, Иван Яковлич, золотая, прямо сказать, кабы не дыра в ней… Не
стоял бы ты на коленях перед мужиком, ежели бы этих своих глупостев с женским полом не выкидывал. Да… Вот тебе деньги, и чтобы завтра они у
меня на столе лежали. Вот тебе мой сказ, а векселей твоих даром не
надо, — все равно на подтопку уйдут.
«Конечно,
надо будить: мое дело слишком важное,
я так спешил,
я спешу сегодня же воротиться», — затревожился Митя; но батюшка и сторож
стояли молча, не высказывая своего мнения.
— Не давала, не давала!
Я ему отказала, потому что он не умел оценить. Он вышел в бешенстве и затопал ногами. Он на
меня бросился, а
я отскочила… И
я вам скажу еще, как человеку, от которого теперь уж ничего скрывать не намерена, что он даже в
меня плюнул, можете это себе представить? Но что же мы
стоим? Ах, сядьте… Извините,
я… Или лучше бегите, бегите, вам
надо бежать и спасти несчастного старика от ужасной смерти!
— Почему, почему
я убийца? О Боже! — не выдержал наконец Иван, забыв, что всё о себе отложил под конец разговора. — Это все та же Чермашня-то?
Стой, говори, зачем тебе было
надо мое согласие, если уж ты принял Чермашню за согласие? Как ты теперь-то растолкуешь?
— Войдите, войдите ко
мне сюда, — настойчиво и повелительно закричала она, — теперь уж без глупостей! О Господи, что ж вы
стояли и молчали такое время? Он мог истечь кровью, мама! Где это вы, как это вы? Прежде всего воды, воды!
Надо рану промыть, просто опустить в холодную воду, чтобы боль перестала, и держать, все держать… Скорей, скорей воды, мама, в полоскательную чашку. Да скорее же, — нервно закончила она. Она была в совершенном испуге; рана Алеши страшно поразила ее.
Утром китайцы проснулись рано и стали собираться на охоту, а мы — в дорогу. Взятые с собой запасы продовольствия приходили к концу.
Надо было пополнить их.
Я купил у китайцев немного буды и заплатил за это 8 рублей. По их словам, в этих местах пуд муки
стоит 16 рублей, а чумиза 12 рублей. Ценятся не столько сами продукты, сколько их доставка.
Спустившись с дерева,
я присоединился к отряду. Солнце уже
стояло низко над горизонтом, и
надо было торопиться разыскать воду, в которой и люди и лошади очень нуждались. Спуск с куполообразной горы был сначала пологий, но потом сделался крутым. Лошади спускались, присев на задние ноги. Вьюки лезли вперед, и, если бы при седлах не было шлей, они съехали бы им на голову. Пришлось делать длинные зигзаги, что при буреломе, который валялся здесь во множестве, было делом далеко не легким.
Надо мной, наклонившись,
стоял Дерсу.
— Как знаешь, а по-моему все-таки осмотреться
надо. Капитал у него хороший — это
я верно знаю! —
стоит на своем дядя.
— Вот-то глаза вытаращит! — говорила она оживленно, — да
постой! и у
меня в голове штучка в том же роде вертится; только
надо ее обдумать. Ужо, может быть, и расскажу.
— Ох, отлично делаешь! — стонал Нагибин. — Ведь за мадеру деньги плачены. И что только
мне стоила эта самая Наташка!.. Теперь возьми, — ведь одеть ее
надо? Потом один-то
я и старых штец похлебаю или редечкой закушу, а ей подавай котлетку… так? Да тут еще свадьбу справляй… Одно разорение. А теперь пусть кормит и одевает муж… Так
я говорю?
Она
стояла среди комнаты, наклонясь
надо мною, сбрасывая с
меня одежду, повертывая
меня, точно мяч; ее большое тело было окутано теплым и мягким красным платьем, широким, как мужицкий чапан, его застегивали большие черные пуговицы от плеча и — наискось — до подола. Никогда
я не видел такого платья.
Не ответив, она смотрела в лицо
мне так, что
я окончательно растерялся, не понимая — чего ей
надо? В углу под образами торчал круглый столик, на нем ваза с пахучими сухими травами и цветами, в другом переднем углу
стоял сундук, накрытый ковром, задний угол был занят кроватью, а четвертого — не было, косяк двери
стоял вплоть к стене.
— А того не знает, что, может быть,
я, пьяница и потаскун, грабитель и лиходей, за одно только и
стою, что вот этого зубоскала, еще младенца, в свивальники обертывал, да в корыте мыл, да у нищей, овдовевшей сестры Анисьи,
я, такой же нищий, по ночам просиживал, напролет не спал, за обоими ими больными ходил, у дворника внизу дрова воровал, ему песни пел, в пальцы прищелкивал, с голодным-то брюхом, вот и вынянчил, вон он смеется теперь
надо мной!
— Проповедник Бурдалу, так тот не пощадил бы человека, а вы пощадили человека и рассудили
меня по-человечески! В наказание себе и чтобы показать, что
я тронут, не хочу ста пятидесяти рублей, дайте
мне только двадцать пять рублей, и довольно! Вот всё, что
мне надо, по крайней мере на две недели. Раньше двух недель за деньгами не приду. Хотел Агашку побаловать, да не
стоит она того. О, милый князь, благослови вас господь!
Не верю
я этому; и гораздо уж вернее предположить, что тут просто понадобилась моя ничтожная жизнь, жизнь атома, для пополнения какой-нибудь всеобщей гармонии в целом, для какого-нибудь плюса и минуса, для какого-нибудь контраста и прочее, и прочее, точно так же, как ежедневно надобится в жертву жизнь множества существ, без смерти которых остальной мир не может
стоять (хотя
надо заметить, что это не очень великодушная мысль сама по себе).
И потому
я не имею права… к тому же
я мнителен,
я…
я убежден, что в этом доме
меня не могут обидеть и любят
меня более, чем
я стою, но
я знаю (
я ведь наверно знаю), что после двадцати лет болезни непременно должно было что-нибудь да остаться, так что нельзя не смеяться
надо мной… иногда… ведь так?
— Ну хорошо, как знаешь; а тебе, Лиза,
я думаю,
надо бы вниз пойти. Ах, батюшки светы,
я и забыла снегирю корму насыпать. Да вот
постойте,
я сейчас…
— А у
меня уж скоро Рублиха-то подастся… да. Легкое место сказать, два года около нее бьемся, и больших тысяч это самое дело
стоит. Как подумаю, что при Оникове все дело оправдается, так даже жутко сделается. Не для его глупой головы удумана штука… Он-то теперь льнет ко
мне, да мне-то его даром не
надо.
— И то
надо, а то съест он нас потом обеих с тобой… Ужо как-нибудь поговори своему солдату, к слову замолви, а Макар-то прост, его старик как раз обойдет.
Я бы сказала Макару, да не
стоит.
А только усну, только заведу глаза, а он
надо мною стоит.
«Почему, говорит, докажите
мне это по вычислениям?» — а чтобы вычислить это,
надо знать дифференциалы и интегралы; архитектор этого, разумеется, не сумел сделать, а Александр Иваныч взял лист бумаги и вычислил ему; оказалось, что свод выдержит, и действительно до сих пор
стоит, как литой.
— Могу ль
я винить, — отвечал он с горьким чувством, — когда сам всему причиной и во всем виноват? Это
я довел тебя до такого гнева, а ты в гневе и его обвинила, потому что хотела
меня оправдать; ты
меня всегда оправдываешь, а
я не
стою того.
Надо было сыскать виноватого, вот ты и подумала, что он. А он, право, право, не виноват! — воскликнул Алеша, одушевляясь. — И с тем ли он приезжал сюда! Того ли ожидал!