Неточные совпадения
— Долли, постой, душенька. Я видела Стиву, когда он был влюблен в тебя. Я помню это время, когда он приезжал ко мне и плакал, говоря о тебе, и какая поэзия и высота была ты для него, и я знаю, что чем больше он с тобой жил, тем выше ты для него
становилась. Ведь мы смеялись бывало над ним, что он к каждому слову прибавлял: «Долли удивительная женщина». Ты для него
божество всегда была и осталась, а это увлечение не души его…
Учение о Софии, которое
стало популярно в религиозно-философских и поэтических течениях начала XX в., связано с платоновским учением об идеях. «София есть выраженная, осуществленная идея», — говорит Соловьев. «София есть тело Божие, материя
Божества, проникнутая началом Божественного единства».
И поколику бог только чрез свободную душу человека мог иметь союз с тварию, то когда человек из райской ограды ниспал на землю труда и страдания, то и
божество должно было последовать туда за ним, дабы на месте падения восстановить падшего и
стать плотию в силу небесной любви.
Основная форма заговора, говорит Л. Н. Веселовский, [Блок имеет в виду
статью А. Н. Веселовского «Психологический параллелизм и его формы в отражениях поэтического стиля» («Журнал министерства народного просвещения», 1898, март, стр. 51–54).] была двучленная, стихотворная или смешанная с прозаическими партиями; в первом члене параллели — призывалось
божество, демоническая сила на помощь человеку; когда-то это
божество или демон совершили чудесное исцеление, спасли или оградили; какое-нибудь действие их напоминалось типически; во втором члене — являлся человек, жаждущий такого же чуда, спасения, повторения сверхъестественного акта.
Прежде всего он ее, разумеется, добре вылевкасил крепким казанским алебастром, так что
стал этот левкас гладок и крепок, как слоновья кость, а потом разбил на ней четыре ровные места и в каждом месте обозначил особливую малую икону, да еще их стеснил тем, что промежду них на олифе золотом каймы положил, и
стал писать: в первом месте написал рождество Иоанна Предтечи, восемь фигур и новорожденное дитя, и палаты; во втором — рождество пресвятыя Владычицы Богородицы, шесть фигур и новорожденное дитя, и палаты, в третьем — Спасово пречистое рождество, и хлев, и ясли, и предстоящие Владычица и Иосиф, и припадшие боготечные волхвы, и Соломия-баба, и скот всяким подобием: волы, овцы, козы и осли, и сухолапль-птица, жидам запрещенная, коя пишется в означение, что идет сие не от жидовства, а от
божества, все создавшего.
Но насколько он из него выходит и делает предметом размышления что-либо из вещей божественных (των μετά θεόν), рассекается это единение, которое превыше разумения, и в коем, находясь в соединении с Богом, по сопричастности
Божеству, он и сам
становится Богом и слагает с себя естественный закон своей собственной природы».].
Ибо Бог превышает (ύπερκείται) всякую сущность, сам не будучи чем-либо из сущего, но превыше сущего, и из Него же все сущее; ибо только для всех скрытое
божество одного Бога есть изначальная божественная (θεαρχική) сила, которая управляет и т. наз. богами, и ангелами, и святыми людьми, а также она творит (δημιουργός) тех, кто чрез сопричастность
становится богами, действительно, сама происходя из себя самой и беспричинно будучи
божеством» (εξ εαυτής και άναιτίως αϋτοθεοτης οδσα).] от всего сущего (δια της πάντων όντων αφαιρέσεως).
«Следовательно, вторая потенция, выделившаяся для себя, еще не может называться Богом, она восстановляется в своем
божестве, лишь когда первая и третья потенции снова восстановляются к себе, т. е. восстановляется их единство — в конце творения, и так как она чрез преодоление противоположного бытия также делается господом этого бытия, как первоначально был только Отец, то и она
становится личностью, как и Отец был первоначально только один личностью, она есть Сын, который имеет равное господство с Отцом.
Удаление
Божества от мира, Его «трансцендентность», за известными пределами
становится равносильной практическому Его отрицанию, чувство отъединенности человека от Бога приводит его к миробожию.
Попытка во что бы то ни
стало осилить рационально недомыслимую тайну
Божества в мире, сделать ее понятной неизбежно ведет либо к противоречиям, либо же к явному упрощению и снятию проблемы (как в монизме); вот почему непротиворечивой рациональной метафизики, имеющей дело с предельными проблемами мирового бытия, никогда не бывало да и быть не может.
После боговоплощения и сама человечность, человеческое естество,
стала иною, ибо получила способность воскресения и новой жизни благодаря новому творческому акту
Божества, влившему в нее новые силы.
В «прорыве» своем к
Божеству «я
становлюсь столь же богат, так что Бог не может быть мне достаточен всем, чем Он есть Бог, всеми своими божескими делами: ибо я получаю в этом прорыве то, в чем Бог и я общи» (I, 176).
Исшедшее зовется наслаждением (Lust)
Божества или вечной мудростью, каковая есть первосостояние всех сил, красот и добродетелей, чрез нее троякий дух
становится вожделеющим, а его вожделение есть импрессия, схватывание самого себя: воля схватывает (fasst) мудрость в настроении, а схваченное в разуме есть вечное слово всех красок, сил и добродетелей» [Myst. magn., V, 7–8, § 2–5.
Религия возможна лишь постольку, поскольку трансцендентное
Божество, неизреченная и недомыслимая тайна, открывается человеку и Абсолютное
становится для человека Богом (ибо, по выражению Ньютона, Deus est vocatio aequivoca [Бог есть призыв равного к равному (лат...
Здесь также совершается в миги божественного озарения как бы некое пресуществление человеческого естества, его обожение: недаром же Моисей, сойдя с горы Синая, сохранил на себе след сияния
Божества [«Когда сходил Моисей с горы Синая, и две скрижали откровения были в руке у Моисея при сошествии его с горы, то Моисей не знал, что лице его
стало сиять лучами оттого, что Бог говорил с ним.
И то, что загорелось в душе впервые со дней Кавказа, все
становилось властнее и ярче, а главное — определеннее: мне нужна была не «философская» идея
Божества, а живая вера в Бога, во Христа и Церковь.
Только из этого никак не следует, что
Божество в абсолютной трансцендентности Своей телесно, хотя одинаково недопустимо и обратное утверждение: здесь должна умолкнуть мысль и сомкнуться уста, ум
стать не-думанием, а душа не-чувствием.
«Если бы держал Он когда-либо в себе совет, каким образом открыться, то Его откровение не было бы от вечности, вне чувства и места,
стало быть, и тот совет должен был бы иметь начало и
стать причиной в
Божестве, ради которой Бог совещался в Троице Своей, должны бы быть, следовательно, в Боге мысли, которые явились Ему как бы в виде образов, когда Он хотел идти навстречу вещам.
Божественные ипостаси же суть «Personen», о которых говорится, что «sie verfliessen in das Wesen» [Персоны; лица… они вливаются в сущность (нем.).] (I, 85) и, «влившись в
Божество, три персоны
становятся неразличимым единством» (ib.).
Гегелевский панлогизм есть вместе с тем и самый радикальный имманентизм, какой только знает история мысли, ибо в нем человеческое мышление, пройдя очистительный «феноменологический» путь,
становится уже не человеческим, а божественным, даже самим
божеством.
Она полна собой и, если она может
стать еще полнее, то не для
Божества, но для не-Божества; к полноте и радованию Божественной жизни может быть привлечена и жизнь не-Божественная или вне-Божественная.
Род однодневный!
Что — кто-нибудь? И что — никто?
Лишь сновиденье тени — человек,
Но если луч падет от
божества,
То светом ярким озаряет он
Людей, и сладостною
станет жизнь…
Вышел спор. Я говорил о громадности и красоте дерзаний, которыми полна действительная жизнь. Он неохотно возражал, что да, конечно, но гораздо важнее дерзание и самоосвобождение духа. Говорил о провалах и безднах души, о
божестве и сладости борьбы с ним. А Катра заметно увиливала от разговора наедине. Ее глаза почти нахально смеялись надо мною. Мне
стало досадно, — чего я жду? Встал и пошел вон.
«Если я вместе с Богом претворен в Бога». «Я сам должен
стать солнцем, я должен окрасить своими лучами бесцветное море всего
Божества».
Человек обожествляется, но лишь путем умолкания всего человеческого, исчезновения человека и появления на его место
Божества [И. В. Попов говорит о св. Макарии Египетском: «Перестать быть человеком и теперь же
стать Богом, хотя бы и на краткие моменты божественного наития, — вот что было целью всех стремлений и помышлений его души».
«По собственным моим силам я столь же слеп, как и всякий другой человек, и столь же немощен, но в духе Божьем видит врожденный дух мой сквозь все, однако же не постоянно, а тогда лишь, когда дух Любви Божьей прорывается через мой дух, и тогда
становится животная природа и
Божество единым Существом, единым разумением и светом единым.
Я скажу более того: когда Сын в
Божестве захотел
стать человеком, и
стал, и терпел мучение, это так же мало коснулось неподвижной отрешенности Бога, как если бы Он никогда и не был человеком» [Там же, с. 58.].
Сотворить мир
Божество бессильно, но оно может
стать миром.