Неточные совпадения
— Это мы хорошо сделали, что теперь ушли, — заторопилась, перебивая, Пульхерия Александровна, — он куда-то
по делу
спешил; пусть пройдется, воздухом хоть подышит… ужас у него душно… а где тут воздухом-то дышать? Здесь и на
улицах, как в комнатах без форточек. Господи, что за город!.. Постой, посторонись, задавят, несут что-то! Ведь это фортепиано пронесли, право… как толкаются… Этой девицы я тоже очень боюсь…
Мимо открытых окон
по улице, не
спеша, с мерным звоном проходили кандальные; против нашей квартиры в военной казарме солдаты-музыканты разучивали к встрече генерал-губернатора свои марши, и при этом флейта играла из одной пьесы, тромбон из другой, фагот из третьей, и получался невообразимый хаос.
Погода была теплая и немножко сырая. Дул южный ветерок, с крыш капали капели, дорожки
по улицам чернели и маслились, но запад неба окрашивался холодным розовым светом и маленькие облачка с розовыми окраинами,
спеша, обгоняли друг друга.
Иногда велели закладывать санки и, промчавшись
по темным
улицам,
спешили продолжать нескончаемую беседу за самоваром.
По панели не
спеша идут пешеходы;
по улице не торопясь двигаются извозчики, сани с товаром; за
улицей, в красном кирпичном квадрате двухэтажных лавок, — площадь, заваленная ящиками, соломой, мятой оберточной бумагой, покрытая грязным, истоптанным снегом.
Шибко скакал Варнава
по пустой
улице, а с ним вместе скакали, прыгали и разлетались в разные стороны кости, уложенные на его плоских ночвах; но все-таки они не столько уходили от одной беды, сколько
спешили навстречу другой, несравненно более опасной: на ближайшем перекрестке
улицы испуганным и полным страха глазам учителя Варнавы предстал в гораздо большей против обыкновенного величине своей грозный дьякон Ахилла.
Таким образом, карнавал был смят, превращен в чрезвычайное, центральное событие этого вечера;
по всем
улицам спешили на площадь группы, а некоторые мчались бегом.
В полдень обыкновенно исправник проезжал на паре
по улице; это он ехал из своего подгородного имения в полицейское правление, но Ивану Дмитричу казалось каждый раз, что он едет слишком быстро и с каким-то особенным выражением: очевидно,
спешит объявить, что в городе проявился очень важный преступник.
Бодрый и радостный, он не
спеша шёл
по улице, думая о девушке и сравнивая её с людьми, которые ему встречались до сей поры. В памяти его звучали слова её извинения пред ним, он представлял себе её лицо, выражавшее каждой чертою своей непреклонное стремление к чему-то…
В русских траншеях открыли новую батарею в самом близком расстоянии от города: двадцатичетырех фунтовые ядра с ужасным визгом прыгали
по кровлям домов; камни, доски, черепицы сыпались, как град, на
улицу; и все проходящие
спешили укрыться
по домам.
Итак, один только господин Голядкин, один с своим отчаянием, трусил в это время
по тротуару Фонтанки своим обыкновенным мелким и частым шажком,
спеша добежать как можно скорее в свою Шестилавочную
улицу, в свой четвертый этаж, к себе на квартиру.
Даже в те часы, когда совершенно потухает петербургское серое небо и весь чиновный народ наелся и отобедал, кто как мог, сообразно с получаемым жалованьем и собственной прихотью, — когда всё уже отдохнуло после департаментского скрипенья перьями, беготни, своих и чужих необходимых занятий и всего того, что задает себе добровольно, больше даже, чем нужно, неугомонный человек, — когда чиновники
спешат предать наслаждению оставшееся время: кто побойчее, несется в театр; кто на
улицу, определяя его на рассматриванье кое-каких шляпенок; кто на вечер — истратить его в комплиментах какой-нибудь смазливой девушке, звезде небольшого чиновного круга; кто, и это случается чаще всего, идет просто к своему брату в четвертый или третий этаж, в две небольшие комнаты с передней или кухней и кое-какими модными претензиями, лампой или иной вещицей, стоившей многих пожертвований, отказов от обедов, гуляний, — словом, даже в то время, когда все чиновники рассеиваются
по маленьким квартиркам своих приятелей поиграть в штурмовой вист, прихлебывая чай из стаканов с копеечными сухарями, затягиваясь дымом из длинных чубуков, рассказывая во время сдачи какую-нибудь сплетню, занесшуюся из высшего общества, от которого никогда и ни в каком состоянии не может отказаться русский человек, или даже, когда не о чем говорить, пересказывая вечный анекдот о коменданте, которому пришли сказать, что подрублен хвост у лошади Фальконетова монумента, — словом, даже тогда, когда всё стремится развлечься, — Акакий Акакиевич не предавался никакому развлечению.
Вельчанинов только что поймал на
улице того самого статского советника и нужного господина, которого он и теперь ловил, чтобы захватить хоть на даче нечаянно, потому что этот чиновник, едва знакомый Вельчанинову, но нужный
по делу, и тогда, как и теперь, не давался в руки и, очевидно, прятался, всеми силами не желая с своей стороны встретиться с Вельчаниновым; обрадовавшись, что наконец-таки с ним столкнулся, Вельчанинов пошел с ним рядом,
спеша, заглядывая ему в глаза и напрягая все силы, чтобы навести седого хитреца на одну тему, на один разговор, в котором тот, может быть, и проговорился бы и выронил бы как-нибудь одно искомое и давно ожидаемое словечко; но седой хитрец был тоже себе на уме, отсмеивался и отмалчивался, — и вот именно в эту чрезвычайно хлопотливую минуту взгляд Вельчанинова вдруг отличил на противуположном тротуаре
улицы господина с крепом на шляпе.
Скрепя сердце подходила она к воротам; а между тем вдалеке,
по улице, с веселыми песнями и кликами неслись купаться целые рои молодых девок: все, кто только был молод из них
по деревне,
спешили присоединиться к веселой толпе, и одна только Акулина-сиротинка утирала слезу да
спешила запереть за собою дверь тесной, душной лачуги…
Настала ночь; покрылись тенью
Тавриды сладостной поля;
Вдали, под тихой лавров сенью
Я слышу пенье соловья;
За хором звезд луна восходит;
Она с безоблачных небес
На долы, на холмы, на лес
Сиянье томное наводит.
Покрыты белой пеленой,
Как тени легкие мелькая,
По улицам Бахчисарая,
Из дома в дом, одна к другой,
Простых татар
спешат супруги
Делить вечерние досуги.
Дворец утих; уснул гарем,
Объятый негой безмятежной...
Я стоял у окна и припоминал. Было время, когда и я в этот день метался
по улицам. Приедешь, бывало, в один дом, подаришь швейцару целковый, распишешься и что есть мочи
спешишь в другой дом, где тоже подаришь целковый и распишешься. Да в мундире, сударь, в мундире! Встретишь, бывало, на
улице такого же поздравителя, остановишь, выпучишь глаза...
— Да! — ответил Вася. — Да! нужно
спешить. Я думаю, теперь часов одиннадцать будет; нужно
спешить… За работу! — И, проговорив это, Вася, который все время то улыбался, то как-нибудь старался прервать каким-нибудь восторженным замечанием излияние дружеских чувств и, одним словом, оказывал самое полное одушевление, вдруг присмирел, замолчал и пустился чуть не бегом
по улице. Казалось, какая-то тяжкая идея вдруг оледенила его пылавшую голову; казалось, все сердце его сжалось.
Все идут, все
спешат, а ребятишки и девчонки давным уж давно снуют
по улицам.
Парень распряг лошадей и повел их на
улицу прохаживать, а проезжий умылся, помолился на церковь, потом разостлал около повозки полость и сел с мальчиком ужинать; ел он не
спеша, степенно, и Дюдя, видавший на своем веку много проезжих, узнал в нем
по манерам человека делового, серьезного и знающего себе цену.