Неточные совпадения
— Мы здесь не умеем жить, — говорил Петр Облонский. — Поверишь ли, я провел лето в Бадене; ну, право, я чувствовал себя совсем молодым человеком. Увижу женщину молоденькую, и мысли… Пообедаешь, выпьешь слегка — сила, бодрость. Приехал в Россию, — надо было к жене да еще в деревню, — ну, не поверишь, через две недели надел халат, перестал одеваться к обеду. Какое о молоденьких думать! Совсем стал
старик. Только душу
спасать остается. Поехал в Париж — опять справился.
И он
спас ее от
старика,
спас от бедности, но не
спас от себя. Она полюбила его не страстью, а какою-то ничем не возмутимою, ничего не боящеюся любовью, без слез, без страданий, без жертв, потому что не понимала, что такое жертва, не понимала, как можно полюбить и опять не полюбить.
— Нет, это — плоды вашего дела! — резко возвысила она голос. — В последний раз обращаюсь к вам, Аркадий Макарович, — хотите ли вы обнаружить адскую интригу против беззащитного
старика и пожертвовать «безумными и детскими любовными мечтами вашими», чтоб
спасти родную вашу сестру?
Он застал нас тогда в отчаянии, в муках, оставленную тем, кого мы так любили… да ведь она утопиться тогда хотела, ведь
старик этот
спас ее,
спас ее!
— Не давала, не давала! Я ему отказала, потому что он не умел оценить. Он вышел в бешенстве и затопал ногами. Он на меня бросился, а я отскочила… И я вам скажу еще, как человеку, от которого теперь уж ничего скрывать не намерена, что он даже в меня плюнул, можете это себе представить? Но что же мы стоим? Ах, сядьте… Извините, я… Или лучше бегите, бегите, вам надо бежать и
спасти несчастного
старика от ужасной смерти!
Старик был лет за двадцать пять морским офицером. Нельзя не согласиться с министром, который уверял капитана Копейкина, что в России, некоторым образом, никакая служба не остается без вознаграждения. Его судьба
спасла в Лиссабоне для того, чтоб быть обруганным Цынским, как мальчишка, после сорокалетней службы.
— Да ведь мы староверы… Никого из наших
стариков сейчас нет в городе, — с ужасом ответила Харитина, глядя на доктора широко раскрытыми глазами. — Ужели она умрет?..
Спасите ее, доктор… ради всего святого… доктор…
Батюшка, отец родной, помоги,
спаси, в ноги поклонюсь!»
Старик, вижу, высокий, седой, суровый, — страшный
старик.
— Елена Дмитриевна, — сказал он, помолчав, — есть средство
спасти тебя. Послушай. Я стар и сед, но люблю тебя как дочь свою. Поразмысли, Елена, согласна ль ты выйти за меня,
старика?
—
Спаси тебя Христос, — проговорил
старик, поднял валявшиеся на полу чамбары и бешмет, надел их, затянул ремнем, полил воды из черепка на руки, отер их о старые чамбары, кусочком гребешка расправил бороду и стал перед Лукашкой. — Готов! — сказал он.
—
Спаси тебя Христос, — отвечал
старик: — карга за канавой в котлубани будет, — прибавил он. — Я посижу, а ты ступай.
— Ласточка моя, в уме… Ты всех нас
спасешь, всех до единого, а то весь дом врозь расползется.
Старик я… не люб тебе, да ведь молодость да красота до время, а сердце навек.
Это был еще полный сил и энергии
старик, который желал
спасти семью от грозившего ей разрушения и помощницей себе выбрал ее, Феню.
У
старика были тысячи знакомых молодых деревьев, которым он
спас тем или другим образом жизнь.
Кричали, что это грешно, даже подло; что
старик не в своем уме; что
старика обманули, надули, облапошили, пользуясь его слабоумием; что
старика надо
спасти от кровожадных когтей; что это, наконец, разбой и безнравственность; что, наконец, чем же другие хуже Зины? и другие могли бы точно так же выйти за князя.
«
Старик! я слышал много раз,
Что ты меня от смерти
спас —
Зачем?… угрюм и одинок,
Грозой оторванный листок,
Я вырос в сумрачных стенах,
Душой дитя, судьбой монах.
Она провожает отца до плетня, она стоит перед ним так просто, задумчиво; надежд мало его
спасти, — и когда
старик уходит, вместо слов, назначенных в роли, у нее вырвался неопределенный крик — крик слабого, беззащитного существа, на которое обрушилось тяжкое, незаслуженное горе.
Отчаяньем, воспоминаньем страшным,
Сознаньем беззаконья моего,
И ужасом той мертвой пустоты,
Которую в моем дому встречаю —
И новостью сих бешеных веселий,
И благодатным ядом этой чаши,
И ласками (прости меня, Господь)
Погибшего, но милого созданья…
Тень матери не вызовет меня
Отселе, — поздно, слышу голос твой,
Меня зовущий, — признаю усилья
Меня
спасти…
старик, иди же с миром;
Но проклят будь, кто за тобой пойдет!
— Не то чтобы
старики или косолапые какие, а все молодые ночевать просятся… Почему такое? И пущай бы только грелись, а то ведь черта тешат. Нет, баба, хитрей вашего бабьего рода на этом свете и твари нет! Настоящего ума в вас — ни боже мой, меньше, чем у скворца, зато хитрости бесовской — у-у-у! —
спаси, царица небесная! Вон, звонит почта! Метель еще только начиналась, а уж я все твои мысли знал! Наведьмачила, паучиха!
Никому и в голову не приходило назвать Гаврилыча и этим
спасти подругу. Все отлично знали, что несчастный
старик мог бы из-за нашей шалости потерять насиженное казенное, хотя и очень скромное место и тогда пустить по миру семью, живущую где-нибудь на чердаке или в подвале.
Старик, я слышал много раз,
Что ты меня от смерти
спас…
Государь обнял при встрече
старика, пожаловал ему Георгия I степени и сказал ему и собравшимся начальникам отдельных частей и офицерам знаменитые, золотыми буквами начертанные на скрижалях русской истории слова: «Вы
спасли не одну Россию; вы
спасли Европу».
— Вы, друг мой, можете быть,
спасли мне нынче жизнь, — сказал
старик, пожимая ему крепко руку, — оживили своей беседой наше пустынное житье, да еще вдобавок будто с собой принесли весточку от сына. День этот записан у меня в сердце. Во всякое время вы наш дорогой гость.
Дружба, любовь и самолюбивые прихоти
старика спасают меня от разорения.
«Однако же и умница этот Савин! Приятно иметь дело с таким человеком!» — думал граф Сигизмунд Владиславович, занимаясь своим туалетом и решив, действительно, в этот же день открыть глаза
старику Алфимову и
спасти кассира Сиротинина.
Только признание в нем этого чувства заставило народ такими странными путями его, в немилости находящегося
старика, выбрать, против воли царя, в представители народной войны. И только это чувство поставило его на ту высшую человеческую высоту, с которой он, главнокомандующий, направлял все свои силы не на то, чтоб убивать и истреблять людей, а на то, чтобы
спасать и жалеть их.