Неточные совпадения
Спустили с возу дедушку.
Солдат был хрупок на ноги,
Высок и тощ до крайности;
На нем сюртук с медалями
Висел, как на шесте.
Нельзя
сказать, чтоб доброе
Лицо имел, особенно
Когда сводило старого —
Черт чертом! Рот ощерится.
Глаза — что угольки!
«А ты ударь-ка в ложечки, —
Сказал солдату староста, —
Народу подгулявшего
Покуда тут достаточно.
Авось дела поправятся.
Орудуй живо, Клим!»
(Влас Клима недолюбливал,
А чуть делишко трудное,
Тотчас к нему: «Орудуй, Клим!» —
А Клим тому и рад...
Отслушав заутреню, Грустилов вышел из церкви ободренный и, указывая Пфейферше на вытянувшихся в струнку пожарных и полицейских
солдат ("кои и во время глуповского беспутства втайне истинному богу верны пребывали", — присовокупляет летописец),
сказал...
Он слышал, как его лошади жевали сено, потом как хозяин со старшим малым собирался и уехал в ночное; потом слышал, как
солдат укладывался спать с другой стороны сарая с племянником, маленьким сыном хозяина; слышал, как мальчик тоненьким голоском сообщил дяде свое впечатление о собаках, которые казались мальчику страшными и огромными; потом как мальчик расспрашивал, кого будут ловить эти собаки, и как
солдат хриплым и сонным голосом говорил ему, что завтра охотники пойдут в болото и будут палить из ружей, и как потом, чтоб отделаться от вопросов мальчика, он
сказал: «Спи, Васька, спи, а то смотри», и скоро сам захрапел, и всё затихло; только слышно было ржание лошадей и каркание бекаса.
—
Солдат! — презрительно
сказал Корней и повернулся ко входившей няне. — Вот судите, Марья Ефимовна: впустил, никому не
сказал, — обратился к ней Корней. — Алексей Александрович сейчас выйдут, пойдут в детскую.
— Зачем же деньги брать? Они вас, значит, поштовали. Разве у них продажная водка? —
сказал солдат, стащив наконец с почерневшим чулком замокший сапог.
— У вас большой дар соображения. Княжна
сказала, что она уверена, что этот молодой человек в солдатской шинели разжалован в
солдаты за дуэль…
— Поди прочь от меня! Позвать, чтобы его взяли,
солдат! —
сказал князь взошедшим.
— Лодочки, —
сказала Ассоль, встряхивая корзинкой, — потом пароход да еще три таких домика с флагами. Там
солдаты живут.
Так часто добрый селянин,
Простой
солдат иль гражданин,
Кой с кем своё сличая состоянье,
Приходят иногда в роптанье.
Им можно то ж почти
сказать и в оправданье.
— Ба, ба, ба, ба! —
сказал старик. — Теперь понимаю: ты, видно, в Марью Ивановну влюблен. О, дело другое! Бедный малый! Но все же я никак не могу дать тебе роту
солдат и полсотни казаков. Эта экспедиция была бы неблагоразумна; я не могу взять ее на свою ответственность.
На другой день в назначенное время я стоял уже за скирдами, ожидая моего противника. Вскоре и он явился. «Нас могут застать, —
сказал он мне, — надобно поспешить». Мы сняли мундиры, остались в одних камзолах и обнажили шпаги. В эту минуту из-за скирда вдруг появился Иван Игнатьич и человек пять инвалидов. Он потребовал нас к коменданту. Мы повиновались с досадою;
солдаты нас окружили, и мы отправились в крепость вслед за Иваном Игнатьичем, который вел нас в торжестве, шагая с удивительной важностию.
— А некий студент Познер, Позерн, — инородец, как слышите, — из окна вагона кричит простодушно: «Да здравствует революция!» Его — в
солдаты, а он вот извольте! Как же гениальная власть наша должна перевести возглас этот на язык, понятный ей? Идиотская власть я, — должна она
сказать сама себе и…
Солдат поднял из-под козырька фуражки темные глаза на Якова и уже проще, без задора, даже снисходительно
сказал...
— Постой, —
сказал он, отирая руку о колено, — погоди! Как же это? Должен был трубить горнист. Я — сам
солдат! Я — знаю порядок. Горнист должен был сигнал дать, по закону, — сволочь! — Громко всхлипнув, он матерно выругался. — Василья Мироныча изрубили, — а? Он жену поднимал, тут его саблей…
Коренастый
солдат вывернулся из-за спины Самгина, заглянул в лицо ему и
сказал довольно громко...
—
Солдату из охраны руку прострелили, только и всего, —
сказал кондуктор. Он все улыбался, его бритое солдатское лицо как будто таяло на огне свечи. — Я одного видел, — поезд остановился, я спрыгнул на путь, а он идет, в шляпе. Что такое? А он кричит: «Гаси фонарь, застрелю», и — бац в фонарь! Ну, тут я упал…
— Говоря без фокусов — я испугался. Пятеро человек — два студента,
солдат, еще какой-то, баба с револьвером… Я там что-то
сказал, пошутил, она меня — трах по роже!
— Свети! — приказал тот
солдату, развертывая бумаги. В столовой зажгли лампу, и чей-то тихий голос
сказал...
Особенно звонко и тревожно кричали женщины. Самгина подтолкнули к свалке, он очутился очень близко к человеку с флагом, тот все еще держал его над головой, вытянув руку удивительно прямо: флаг был не больше головного платка, очень яркий, и струился в воздухе, точно пытаясь сорваться с палки. Самгин толкал спиною и плечами людей сзади себя, уверенный, что человека с флагом будут бить. Но высокий, рыжеусый, похожий на переодетого
солдата, легко согнул руку, державшую флаг, и
сказал...
— Нет, не имею права, —
сказал солдат, не взглянув на него.
В буфете, занятом офицерами, маленький старичок-официант, бритый, с лицом католического монаха, нашел Самгину место в углу за столом, прикрытым лавровым деревом, две трети стола были заняты колонками тарелок, на свободном пространстве поставил прибор; делая это, он
сказал, что поезд в Ригу опаздывает и неизвестно, когда придет, станция загромождена эшелонами сибирских
солдат, спешно отправляемых на фронт, задержали два санитарных поезда в Петроград.
— Не надо о покойниках, — попросил Лютов. И, глядя в окно,
сказал: — Я вчера во сне Одиссея видел, каким он изображен на виньетке к первому изданию «Илиады» Гнедича; распахал Одиссей песок и засевает его солью. У меня, Самгин, отец —
солдат, под Севастополем воевал, во французов влюблен, «Илиаду» читает, похваливает: вот как в старину благородно воевали! Да…
— Вот что! — воскликнула женщина удивленно или испуганно, прошла в угол к овальному зеркалу и оттуда, поправляя прическу,
сказала как будто весело: — Боялся не того, что зарубит
солдат, а что за еврея принял. Это — он! Ах… аристократишка!
— Еще
солдат гонят, — угрюмо
сказал кто-то, и вслед за тем Самгин услыхал памятный ему сухой треск ружейного залпа.
— Я не общаюсь с
солдатами, —
сказал Самгин.
— Ой, если б ты знал, что делается в провинции! Я была в шести городах. В Туле…
Сказали — там семьсот винтовок, патроны, а… ничего нет! В Коломне меня едва не… едва успела убежать… Туда приехали какие-то
солдаты… ужас! Дай мне кусок чего-нибудь…
— А, это вы, —
сказал студент. —
Солдат или полиции нет на бульваре?
— Ах, знаю, знаю! —
сказала она, махнув рукою. — Сгорел старый, гнилой дом, ну — что ж? За это накажут. Мне уже позвонили, что там арестован какой-то
солдат и дочь кухарки, — вероятно, эта — остроносая, дерзкая.
— Вы, господа, никак не судьи мне, — серьезно
сказал солдат. — Вы со мной ничего не можете исделать, как я сполнял приказ…
— Иван Пращев, офицер, участник усмирения поляков в 1831 году, имел денщика Ивана Середу. Оный Середа, будучи смертельно ранен, попросил Пращева переслать его, Середы, домашним три червонца. Офицер
сказал, что пошлет и даже прибавит за верную службу, но предложил Середе: «Приди с того света в день, когда я должен буду умереть». — «Слушаю, ваше благородие», —
сказал солдат и помер.
Обиделись еще двое и, не слушая объяснений, ловко и быстро маневрируя, вогнали Клима на двор, где сидели три полицейских
солдата, а на земле, у крыльца, громко храпел неказисто одетый и, должно быть, пьяный человек. Через несколько минут втолкнули еще одного, молодого, в светлом костюме, с рябым лицом; втолкнувший
сказал солдатам...
— Денисов, сукин сын, —
сказал поручик, закрыв глаза. — Хорист из оперетки.
Солдат — никуда! Лодырь, пьяница. Ну, а поет — слышите?
— Не твое дело, —
сказал один, похожий на Вараксина, а другой, с лицом старого
солдата, миролюбиво объяснил...
— Гроза идет, —
сказал Самгин, выходя из беседки, —
солдат откликнулся...
— Глядите — идут! —
сказал седобородый мужик тихонько;
солдат взглянул вниз из-под ладони и, тоже тихонько, свистнул, затем пробормотал, нахмурясь...
— Ревматизма грызет. Она, в окопах, нещадно действует. Сырая тут область. Болотная, — пробормотал
солдат, подождал еще вопроса, но не дождался и сочувственно
сказал, взмахнув палкой...
— Нет, — серьезно и быстро возразил Харламов. — Я не
сказал, что именно об этих вопросах. Он — о различных мелочах жизни, интересных
солдатам.
— О, буржуа-иностранцы не посещают наш квартал, — пренебрежительно ответила она.
Солдат и лысый, перестав играть в карты, замолчали. Не глядя на них, Самгин чувствовал — они ждут, что он
скажет. И, как это нередко бывало с ним, он
сказал...
Открылась дверь со двора, один за другим вошли Яков,
солдат, водопроводчик;
солдат осмотрел кухню и
сказал...
— Ну, я перво-наперво притаился:
солдат и ушел с письмом-то. Да верхлёвский дьячок видал меня, он и
сказал. Пришел вдругорядь. Как пришли вдругорядь-то, ругаться стали и отдали письмо, еще пятак взяли. Я спросил, что, мол, делать мне с ним, куда его деть? Так вот велели вашей милости отдать.
— Плохой
солдат, который не надеется быть генералом,
сказал бы я, но не
скажу: это было бы слишком… невозможно.
Все закричали, зарадовались, а
солдат, как стоял, так ни с места, точно в столб обратился, не понимает ничего; не понял ничего и из того, что председатель
сказал ему в увещание, отпуская на волю.
По дороге везде работали черные арестанты с непокрытой головой, прямо под солнцем, не думая прятаться в тень.
Солдаты, не спуская с них глаз, держали заряженные ружья на втором взводе. В одном месте мы застали людей, которые ходили по болотистому дну пропасти и чего-то искали. Вандик поговорил с ними по-голландски и
сказал нам, что тут накануне утонул пьяный человек и вот теперь ищут его и не могут найти.
Кучера, чистившие их, посмотрели вопросительно на нас, а мы на них, потом все вместе на
солдата: «Что это мы
сказали ему?» — спросил один из нас в тоске от жара, духоты и дурного запаха на улицах.
У многих, особенно у старух, на шее, на медной цепочке, сверх платья, висят медные же или серебряные кресты или медальоны с изображениями святых. Нечего прибавлять, что все здешние индийцы — католики. В дальних местах, внутри острова, есть еще малочисленные племена, или, лучше
сказать, толпы необращенных дикарей; их называют негритами (negritos). Испанское правительство иногда посылает за ними небольшие отряды
солдат, как на охоту за зверями.
Сидевший там писарь дал одному из
солдат пропитанную табачным дымом бумагу и, указав на арестантку
сказал: «прими».
— Запретить, чтобы не продавали землю, а только кто сам пашет, —
сказал печник, сердито перебивая
солдата.
— Никак нет, —
сказал бывший
солдат, стараясь изобразить веселую бодрость на своем лице.