Неточные совпадения
Мысли о
том, куда она поедет теперь, — к тетке ли, у которой она воспитывалась, к Долли или просто
одна за границу, и о
том, что он делает теперь
один в кабинете, окончательная ли это ссора, или возможно еще примирение, и о
том, что теперь будут говорить про нее все ее петербургские бывшие знакомые, как
посмотрит на это Алексей Александрович, и много других мыслей о
том, что будет теперь, после разрыва, приходили ей
в голову, но она не всею душой отдавалась этим мыслям.
Первое мгновение Левин видел выражение жадного любопытства
в том взгляде, которым Кити
смотрела на эту непонятную для нее ужасную женщину; но это продолжалось только
одно мгновение.
— Нешто вышел
в сени, а
то всё тут ходил. Этот самый, — сказал сторож, указывая на сильно сложенного широкоплечего человека с курчавою бородой, который, не снимая бараньей шапки, быстро и легко взбегал наверх по стертым ступенькам каменной лестницы.
Один из сходивших вниз с портфелем худощавый чиновник, приостановившись, неодобрительно
посмотрел на ноги бегущего и потом вопросительно взглянул на Облонского.
Она положила обе руки на его плечи и долго
смотрела на него глубоким, восторженным и вместе испытующим взглядом. Она изучала его лицо за
то время, которое она не видала его. Она, как и при всяком свидании, сводила
в одно свое воображаемое мое представление о нем (несравненно лучшее, невозможное
в действительности) с ним, каким он был.
Когда доктора остались
одни, домашний врач робко стал излагать свое мнение, состоящее
в том, что есть начало туберкулезного процесса, но… и т. д. Знаменитый доктор слушал его и
в середине его речи
посмотрел на свои крупные золотые часы.
Открытие это, вдруг объяснившее для нее все
те непонятные для нее прежде семьи,
в которых было только по
одному и по два ребенка, вызвало
в ней столько мыслей, соображений и противоречивых чувств, что она ничего не умела сказать и только широко раскрытыми глазами удивленно
смотрела на Анну. Это было
то самое, о чем она мечтала еще нынче дорогой, но теперь, узнав, что это возможно, она ужаснулась. Она чувствовала, что это было слишком простое решение слишком сложного вопроса.
— Да я не хочу знать! — почти вскрикнула она. — Не хочу. Раскаиваюсь я
в том, что сделала? Нет, нет и нет. И если б опять
то же, сначала,
то было бы
то же. Для нас, для меня и для вас, важно только
одно: любим ли мы друг друга. А других нет соображений. Для чего мы живем здесь врозь и не видимся? Почему я не могу ехать? Я тебя люблю, и мне всё равно, — сказала она по-русски, с особенным, непонятным ему блеском глаз взглянув на него, — если ты не изменился. Отчего ты не
смотришь на меня?
Анна уже была дома. Когда Вронский вошел к ней, она была
одна в том самом наряде,
в котором она была
в театре. Она сидела на первом у стены кресле и
смотрела пред собой. Она взглянула на него и тотчас же приняла прежнее положение.
Он воображал себе, вероятно ошибочно, что вырез этот сделан на его счет, и считал себя не
в праве
смотреть на него и старался не
смотреть на него; но чувствовал, что он виноват уж за
одно то, что вырез сделан.
Он стал
смотреть на свою картину всем своим полным художественным взглядом и пришел
в то состояние уверенности
в совершенстве и потому
в значительности своей картины, которое нужно было ему для
того исключающего все другие интересы напряжения, при котором
одном он мог работать.
Он
посмотрел на меня с удивлением, проворчал что-то сквозь зубы и начал рыться
в чемодане; вот он вынул
одну тетрадку и бросил ее с презрением на землю; потом другая, третья и десятая имели
ту же участь:
в его досаде было что-то детское; мне стало смешно и жалко…
Сначала он не чувствовал ничего и поглядывал только назад, желая увериться, точно ли выехал из города; но когда увидел, что город уже давно скрылся, ни кузниц, ни мельниц, ни всего
того, что находится вокруг городов, не было видно и даже белые верхушки каменных церквей давно ушли
в землю, он занялся только
одной дорогою,
посматривал только направо и налево, и город N. как будто не бывал
в его памяти, как будто проезжал он его давно,
в детстве.
Нужно заметить, что у некоторых дам, — я говорю у некоторых, это не
то, что у всех, — есть маленькая слабость: если они заметят у себя что-нибудь особенно хорошее, лоб ли, рот ли, руки ли,
то уже думают, что лучшая часть лица их так первая и бросится всем
в глаза и все вдруг заговорят
в один голос: «
Посмотрите,
посмотрите, какой у ней прекрасный греческий нос!» или: «Какой правильный, очаровательный лоб!» У которой же хороши плечи,
та уверена заранее, что все молодые люди будут совершенно восхищены и
то и дело станут повторять
в то время, когда она будет проходить мимо: «Ах, какие чудесные у этой плечи», — а на лицо, волосы, нос, лоб даже не взглянут, если же и взглянут,
то как на что-то постороннее.
Манилов был совершенно растроган. Оба приятеля долго жали друг другу руку и долго
смотрели молча
один другому
в глаза,
в которых видны были навернувшиеся слезы. Манилов никак не хотел выпустить руки нашего героя и продолжал жать ее так горячо, что
тот уже не знал, как ее выручить. Наконец, выдернувши ее потихоньку, он сказал, что не худо бы купчую совершить поскорее и хорошо бы, если бы он сам понаведался
в город. Потом взял шляпу и стал откланиваться.
И долго, будто сквозь тумана,
Она глядела им вослед…
И вот
одна,
одна Татьяна!
Увы! подруга стольких лет,
Ее голубка молодая,
Ее наперсница родная,
Судьбою вдаль занесена,
С ней навсегда разлучена.
Как тень она без цели бродит,
То смотрит в опустелый сад…
Нигде, ни
в чем ей нет отрад,
И облегченья не находит
Она подавленным слезам,
И сердце рвется пополам.
Он
в том покое поселился,
Где деревенский старожил
Лет сорок с ключницей бранился,
В окно
смотрел и мух давил.
Всё было просто: пол дубовый,
Два шкафа, стол, диван пуховый,
Нигде ни пятнышка чернил.
Онегин шкафы отворил;
В одном нашел тетрадь расхода,
В другом наливок целый строй,
Кувшины с яблочной водой
И календарь осьмого года:
Старик, имея много дел,
В иные книги не глядел.
Матушка сидела
в гостиной и разливала чай;
одной рукой она придерживала чайник, другою — кран самовара, из которого вода текла через верх чайника на поднос. Но хотя она
смотрела пристально, она не замечала этого, не замечала и
того, что мы вошли.
Один из ямщиков — сгорбленный старик
в зимней шапке и армяке — держал
в руке дышло коляски, потрогивал его и глубокомысленно
посматривал на ход; другой — видный молодой парень,
в одной белой рубахе с красными кумачовыми ластовицами,
в черной поярковой шляпе черепеником, которую он, почесывая свои белокурые кудри, сбивал
то на
одно,
то на другое ухо, — положил свой армяк на козлы, закинул туда же вожжи и, постегивая плетеным кнутиком,
посматривал то на свои сапоги,
то на кучеров, которые мазали бричку.
Долго бессмысленно
смотрел я
в книгу диалогов, но от слез, набиравшихся мне
в глаза при мысли о предстоящей разлуке, не мог читать; когда же пришло время говорить их Карлу Иванычу, который, зажмурившись, слушал меня (это был дурной признак), именно на
том месте, где
один говорит: «Wo kommen Sie her?», [Откуда вы идете? (нем.)] а другой отвечает: «Ich komme vom Kaffe-Hause», [Я иду из кофейни (нем.).] — я не мог более удерживать слез и от рыданий не мог произнести: «Haben Sie die Zeitung nicht gelesen?» [Вы не читали газеты? (нем.)]
А между
тем Пульхерия Александровна, без ее поддержки, видимо находилась
в нерешимости. Наконец, запинаясь и беспрерывно
посматривая на дочь, объявила, что ее чрезвычайно заботит теперь
одно обстоятельство.
Но теперь, странное дело,
в большую такую телегу впряжена была маленькая, тощая саврасая крестьянская клячонка,
одна из
тех, которые — он часто это видел — надрываются иной раз с высоким каким-нибудь возом дров или сена, особенно коли воз застрянет
в грязи или
в колее, и при этом их так больно, так больно бьют всегда мужики кнутами, иной раз даже по самой морде и по глазам, а ему так жалко, так жалко на это
смотреть, что он чуть не плачет, а мамаша всегда, бывало, отводит его от окошка.
То вдруг он
один в комнате, все ушли и боятся его, и только изредка чуть-чуть отворяют дверь
посмотреть на него, грозят ему, сговариваются об чем-то промеж себя, смеются и дразнят его.
— Ведь обыкновенно как говорят? — бормотал Свидригайлов, как бы про себя,
смотря в сторону и наклонив несколько голову. — Они говорят: «Ты болен, стало быть,
то, что тебе представляется, есть
один только несуществующий бред». А ведь тут нет строгой логики. Я согласен, что привидения являются только больным; но ведь это только доказывает, что привидения могут являться не иначе как больным, а не
то что их нет самих по себе.
Кох остался, пошевелил еще раз тихонько звонком, и
тот звякнул
один удар; потом тихо, как бы размышляя и осматривая, стал шевелить ручку двери, притягивая и опуская ее, чтоб убедиться еще раз, что она на
одном запоре. Потом пыхтя нагнулся и стал
смотреть в замочную скважину; но
в ней изнутри торчал ключ и, стало быть, ничего не могло быть видно.
— Ну, и руки греет, и наплевать! Так что ж, что греет! — крикнул вдруг Разумихин, как-то неестественно раздражаясь, — я разве хвалил тебе
то, что он руки греет? Я говорил, что он
в своем роде только хорош! А прямо-то, во всех-то родах
смотреть — так много ль людей хороших останется? Да я уверен, что за меня тогда совсем с требухой всего-то
одну печеную луковицу дадут, да и
то если с тобой
в придачу!..
«Чем, чем, — думал он, — моя мысль была глупее других мыслей и теорий, роящихся и сталкивающихся
одна с другой на свете, с
тех пор как этот свет стоит? Стоит только
посмотреть на дело совершенно независимым, широким и избавленным от обыденных влияний взглядом, и тогда, конечно, моя мысль окажется вовсе не так… странною. О отрицатели и мудрецы
в пятачок серебра, зачем вы останавливаетесь на полдороге!
Борис. Я
один раз только и был у них с дядей. А
то в церкви вижу, на бульваре встречаемся. Ах, Кудряш, как она молится, кабы ты
посмотрел! Какая у ней на лице улыбка ангельская, а от лица-то как будто светится.
Но по «системе фраз» самого Макарова женщина
смотрит на мужчину, как на приказчика
в магазине модных вещей, — он должен показывать ей самые лучшие чувства и мысли, а она за все платит ему всегда
одним и
тем же — детьми.
Самгин завидовал уменью Маракуева говорить с жаром, хотя ему казалось, что этот человек рассказывает прозой всегда
одни и
те же плохие стихи. Варвара слушает его молча, крепко сжав губы, зеленоватые глаза ее
смотрят в медь самовара так, как будто
в самоваре сидит некто и любуется ею.
Он хорошо помнил опыт Москвы пятого года и не выходил на улицу
в день 27 февраля.
Один,
в нетопленой комнате, освещенной жалким огоньком огарка стеариновой свечи, он стоял у окна и
смотрел во
тьму позднего вечера, она
в двух местах зловеще, докрасна раскалена была заревами пожаров и как будто плавилась, зарева росли, растекались, угрожая раскалить весь воздух над городом. Где-то далеко не торопясь вползали вверх разноцветные огненные шарики ракет и так же медленно опускались за крыши домов.
Нет, Любаша не совсем похожа на Куликову,
та всю жизнь держалась так, как будто считала себя виноватой
в том, что она такова, какая есть, а не лучше. Любаше приниженность слуги для всех была совершенно чужда. Поняв это, Самгин стал
смотреть на нее, как на смешную «Ванскок», — Анну Скокову,
одну из героинь романа Лескова «На ножах»; эту книгу и «Взбаламученное море» Писемского, по их «социальной педагогике», Клим ставил рядом с «Бесами» Достоевского.
«Да, вот и меня так же», — неотвязно вертелась
одна и
та же мысль,
в одних и
тех же словах, холодных, как сухой и звонкий морозный воздух кладбища. Потом Ногайцев долго и охотно бросал
в могилу мерзлые комья земли, а Орехова бросила
один, — но большой. Дронов стоял, сунув шапку под мышку, руки
в карманы пальто, и красными глазами
смотрел под ноги себе.
Облокотясь о стол, запустив пальцы
одной руки
в лохматую гриву свою, другой рукой он подкладывал
в рот винные ягоды, медленно жевал их, запивая глотками мадеры, и
смотрел на Турчанинова с масляной улыбкой на красном лице, а
тот, наклонясь к нему, держа стакан
в руке, говорил...
Он
посмотрел в зеркало: бледен, желт, глаза тусклые. Он вспомнил
тех молодых счастливцев, с подернутым влагой, задумчивым, но сильным и глубоким взглядом, как у нее, с трепещущей искрой
в глазах, с уверенностью на победу
в улыбке, с такой бодрой походкой, с звучным голосом. И он дождется, когда
один из них явится: она вспыхнет вдруг, взглянет на него, Обломова, и… захохочет!
Первенствующую роль
в доме играла супруга братца, Ирина Пантелеевна,
то есть она предоставляла себе право вставать поздно, пить три раза кофе, переменять три раза платье
в день и наблюдать только
одно по хозяйству, чтоб ее юбки были накрахмалены как можно крепче. Более она ни во что не входила, и Агафья Матвеевна по-прежнему была живым маятником
в доме: она
смотрела за кухней и столом, поила весь дом чаем и кофе, обшивала всех,
смотрела за бельем, за детьми, за Акулиной и за дворником.
— А я говорил тебе, чтоб ты купил других, заграничных? Вот как ты помнишь, что тебе говорят!
Смотри же, чтоб к следующей субботе непременно было, а
то долго не приду. Вишь, ведь какая дрянь! — продолжал он, закурив сигару и пустив
одно облако дыма на воздух, а другое втянув
в себя. — Курить нельзя.
Взгляд ее
то манил, втягивал
в себя, как
в глубину,
то смотрел зорко и проницательно. Он заметил еще появляющуюся по временам
в одну и
ту же минуту двойную мину на лице, дрожащий от улыбки подбородок, потом не слишком тонкий, но стройный, при походке волнующийся стан, наконец, мягкий, неслышимый, будто кошачий шаг.
Райский засмеялся, взял ее за обе руки и прямо
смотрел ей
в глаза. Она покраснела, ворочалась
то в одну,
то в другую сторону, стараясь не
смотреть на него.
Сидя
одна, она иногда улыбалась так грациозно и мечтательно, что походила на беззаботную, богатую, избалованную барыню. Или когда, подперев бок рукою или сложив руки крестом на груди,
смотрит на Волгу и забудет о хозяйстве,
то в лице носится что-то грустное.
Она подходила
то к
одному,
то к другому окну, задумчиво
смотрела на дорогу, потом с другой стороны
в сад, с третьей на дворы. Командовали всей прислугой и распоряжались Василиса и Яков, а Савелий управлялся с дворней.
Он
смотрел мысленно и на себя, как это у него делалось невольно, само собой, без его ведома («и как делалось у всех, — думал он, — непременно, только эти все не наблюдают за собой или не сознаются
в этой, врожденной человеку, черте:
одни — только казаться, а другие и быть и казаться как можно лучше —
одни, натуры мелкие — только наружно,
то есть рисоваться, натуры глубокие, серьезные, искренние — и внутренно, что
в сущности и значит работать над собой, улучшаться»), и вдумывался, какая роль достается ему
в этой встрече: таков ли он, каков должен быть, и каков именно должен он быть?
В семействе тетки и близкие старики и старухи часто при ней гадали ей,
в том или другом искателе, мужа:
то посланник являлся чаще других
в дом,
то недавно отличившийся генерал, а однажды серьезно поговаривали об
одном старике, иностранце, потомке королевского, угасшего рода. Она молчит и
смотрит беззаботно, как будто дело идет не о ней.
— Друг мой, если хочешь, никогда не была, — ответил он мне, тотчас же скривившись
в ту первоначальную, тогдашнюю со мной манеру, столь мне памятную и которая так бесила меня:
то есть, по-видимому, он само искреннее простодушие, а
смотришь — все
в нем
одна лишь глубочайшая насмешка, так что я иной раз никак не мог разобрать его лица, — никогда не была! Русская женщина — женщиной никогда не бывает.
Когда Версилов передавал мне все это, я,
в первый раз тогда, вдруг заметил, что он и сам чрезвычайно искренно занят этим стариком,
то есть гораздо более, чем я бы мог ожидать от человека, как он, и что он
смотрит на него как на существо, ему и самому почему-то особенно дорогое, а не из-за
одной только мамы.
— Или идиотка; впрочем, я думаю, что и сумасшедшая. У нее был ребенок от князя Сергея Петровича (по сумасшествию, а не по любви; это —
один из подлейших поступков князя Сергея Петровича); ребенок теперь здесь,
в той комнате, и я давно хотел тебе показать его. Князь Сергей Петрович не смел сюда приходить и
смотреть на ребенка; это был мой с ним уговор еще за границей. Я взял его к себе, с позволения твоей мамы. С позволения твоей мамы хотел тогда и жениться на этой… несчастной…
Смотрю я на нее
в то утро и сумневаюсь на нее; страшно мне; не буду, думаю, противоречить ей ни
в одном слове.
Помещаю
один из рассказов, без выбору, единственно потому, что он мне полнее запомнился. Это —
одна история об
одном купце, и я думаю, что таких историй,
в наших городах и городишках, случается тысячами, лишь бы уметь
смотреть. Желающие могут обойти рассказ,
тем более что я рассказываю его слогом.
Нельзя винить меня за
то, что я жадно
смотрю кругом себя, чтоб отыскать хоть
одного друга, а потому я и не могла не обрадоваться другу:
тот, кто мог даже
в ту ночь, почти замерзая, вспоминать обо мне и повторять
одно только мое имя,
тот, уж конечно, мне предан.
Самый Британский музеум, о котором я так неблагосклонно отозвался за
то, что он поглотил меня на целое утро
в своих громадных сумрачных залах, когда мне хотелось на свет Божий,
смотреть все живое, — он разве не есть огромная сокровищница,
в которой не только ученый, художник, даже просто фланер, зевака, почерпнет какое-нибудь знание, уйдет с идеей обогатить память свою не
одним фактом?
Один смотрит, подняв брови, как матросы, купаясь,
один за другим бросаются с русленей прямо
в море и на несколько мгновений исчезают
в воде; другой присел над люком и не сводит глаз с
того, что делается
в кают-компании; третий, сидя на стуле, уставил глаза
в пушку и не может от старости свести губ.