Неточные совпадения
— Ну что за охота спать! — сказал Степан Аркадьич, после выпитых за ужином нескольких стаканов вина пришедший в свое самое милое и поэтическое настроение. —
Смотри, Кити, — говорил он, указывая
на поднимавшуюся из-за лип
луну, — что за прелесть! Весловский, вот когда серенаду. Ты знаешь, у него славный голос, мы с ним спелись дорогой. Он привез с собою прекрасные романсы, новые два. С Варварой Андреевной бы спеть.
Луна тихо
смотрела на беспокойную, но покорную ей стихию, и я мог различить при свете ее, далеко от берега, два корабля, которых черные снасти, подобно паутине, неподвижно рисовались
на бледной черте небосклона.
Морозна ночь, всё небо ясно;
Светил небесных дивный хор
Течет так тихо, так согласно…
Татьяна
на широкий двор
В открытом платьице выходит,
На месяц зеркало наводит;
Но в темном зеркале одна
Дрожит печальная
луна…
Чу… снег хрустит… прохожий; дева
К нему
на цыпочках летит,
И голосок ее звучит
Нежней свирельного напева:
Как ваше имя?
Смотрит он
И отвечает: Агафон.
Однажды вечером (это было в начале октября 1773 года) сидел я дома один, слушая вой осеннего ветра и
смотря в окно
на тучи, бегущие мимо
луны.
— «Как точка над i», — вспомнил Самгин стих Мюссе, — и тотчас совершенно отчетливо представил, как этот блестящий шарик кружится, обегая землю, а земля вертится, по спирали, вокруг солнца, стремительно — и тоже по спирали — падающего в безмерное пространство; а
на земле,
на ничтожнейшей точке ее, в маленьком городе, где воют собаки,
на пустынной улице, в деревянной клетке, стоит и
смотрит в мертвое лицо
луны некто Клим Самгин.
Она не желала говорить. Пощипывая бородку, Самгин
смотрел на ее профиль, четко высветленный
луною, и у него разгорались мысли, враждебные ей.
«Голубое серебро
луны», — вспомнил Самгин и, замедлив шаг, снисходительно
посмотрел на конную фигуру царя в золотом шлеме.
Он вышел от нее очень поздно. Светила
луна с той отчетливой ясностью, которая многое
на земле обнажает как ненужное. Стеклянно хрустел сухой снег под ногами. Огромные дома
смотрели друг
на друга бельмами замороженных окон; у ворот — черные туши дежурных дворников; в пустоте неба заплуталось несколько звезд, не очень ярких. Все ясно.
В раме окна серпик
луны, точно вышитый
на голубоватом бархате. Самгин, стоя, держа руку
на весу,
смотрел на него и, вслушиваясь в трепет новых чувствований, уже с недоверием спрашивал себя...
Он тоже закурил папиросу, потом несколько секунд
смотрел на обтаявший кусок
луны и снова заговорил...
А в этом краю никто и не знал, что за
луна такая, — все называли ее месяцем. Она как-то добродушно, во все глаза
смотрела на деревни и поле и очень походила
на медный вычищенный таз.
«
Смотри в трубу
на луну, — говорил ему Болтин, ходивший по юту, — и как скоро увидишь там трех-четырех человек, скажи мне».
Она осветила кроме моря еще озеро воды
на палубе, толпу народа, тянувшего какую-то снасть, да протянутые леера, чтоб держаться в качку. Я шагал в воде через веревки, сквозь толпу; добрался кое-как до дверей своей каюты и там, ухватясь за кнехт, чтоб не бросило куда-нибудь в угол, пожалуй
на пушку, остановился
посмотреть хваленый шторм. Молния как молния, только без грома, или его за ветром не слыхать.
Луны не было.
Нехлюдов
смотрел на освещенный
луной сад и крышу и
на тень тополя и вдыхал живительный свежий воздух.
Разговаривал я с ней, правда, мало, больше так
на нее
смотрел; но читал ей вслух разные трогательные сочинения, пожимал ей украдкой руки, а по вечерам мечтал с ней рядом, упорно глядя
на луну, а не то просто вверх.
Луна совершенно исчезла. С неба сыпался мелкий снег. Огонь горел ярко и освещал палатки, спящих людей и сложенные в стороне дрова. Я разбудил Дерсу. Он испугался спросонья,
посмотрел по сторонам,
на небо и стал закуривать свою трубку.
В 12 часов я проснулся. У огня сидел китаец-проводник и караулил бивак. Ночь была тихая, лунная. Я
посмотрел на небо, которое показалось мне каким-то странным, приплюснутым, точно оно спустилось
на землю. Вокруг
луны было матовое пятно и большой радужный венец. В таких же пятнах были и звезды. «Наверно, к утру будет крепкий мороз», — подумал я, затем завернулся в свое одеяло, прижался к спящему рядом со мной казаку и опять погрузился в сон.
И с этим словом Юстин Помада остановился, свернул комком свой полушубочек, положил его
на лежанку и,
посмотрев искоса
на луну, которая
смотрела уже каким-то синим, подбитым глазом, свернулся калачиком и спать задумал.
Старик, не заботясь ни о чем, продолжал прямо
смотреть на взбесившегося господина Шульца и решительно не замечал, что сделался предметом всеобщего любопытства, как будто голова его была
на луне, а не
на земле.
Я сидел у растворенного окна,
смотрел на полную
луну и мечтал. Сначала мои мысли были обращены к ней,но мало-помалу они приняли серьезное направление. Мне живо представилось, что мы идем походом и что где-то, из-за леса, показался неприятель. Я, по обыкновению, гарцую
на коне, впереди полка, и даю сигнал к атаке. Тррах!.. ружейные выстрелы, крики, стоны, «руби!», «коли!». Et, ma foi! [И, честное слово! (франц.)] через пять минут от неприятеля осталась одна окрошка!
— Вчера… — Лбов вдруг прыснул от смеха. — Вчера, уж во всех ротах кончили занятия, я иду
на квартиру, часов уже восемь, пожалуй, темно совсем.
Смотрю, в одиннадцатой роте сигналы учат. Хором. «На-ве-ди, до гру-ди, по-па-ди!» Я спрашиваю поручика Андрусевича: «Почему это у вас до сих пор идет такая музыка?» А он говорит: «Это мы, вроде собак,
на луну воем».
Но
луна все выше, выше, светлее и светлее стояла
на небе, пышный блеск пруда, равномерно усиливающийся, как звук, становился яснее и яснее, тени становились чернее и чернее, свет прозрачнее и прозрачнее, и, вглядываясь и вслушиваясь во все это, что-то говорило мне, что и она, с обнаженными руками и пылкими объятиями, еще далеко, далеко не все счастие, что и любовь к ней далеко, далеко еще не все благо; и чем больше я
смотрел на высокий, полный месяц, тем истинная красота и благо казались мне выше и выше, чище и чище, и ближе и ближе к Нему, к источнику всего прекрасного и благого, и слезы какой-то неудовлетворенной, но волнующей радости навертывались мне
на глаза.
Налево от двери была лежанка; в переднем углу стояла царская кровать; между лежанкой и кроватью было проделано в стене окно, которое никогда не затворялось ставнем, ибо царь любил, чтобы первые лучи солнца проникали в его опочивальню. Теперь сквозь окно это
смотрела луна, и серебряный блеск ее играл
на пестрых изразцах лежанки.
Сидит в лодке и так звонко кричит он нам в окна: «Эй, нет ли у вас вина… и поесть мне?» Я
посмотрела в окно сквозь ветви ясеней и вижу: река вся голубая от
луны, а он, в белой рубахе и в широком кушаке с распущенными
на боку концами, стоит одной ногой в лодке, а другой
на берегу.
Андрей Ефимыч отошел к окну и
посмотрел в поле. Уже становилось темно, и
на горизонте с правой стороны восходила холодная, багровая
луна. Недалеко от больничного забора, в ста саженях, не больше, стоял высокий белый дом, обнесенный каменною стеной. Это была тюрьма.
— Конечно, будем молчаливы.
Посмотрите: небо ясное,
луна рыжая, большущая,
на балконе так тихо… Чего же еще?..
Не ожидая помощи, изнуренные трудами и голодом, с каждым днем теряя надежды, люди в страхе
смотрели на эту
луну, острые зубья гор, черные пасти ущелий и
на шумный лагерь врагов — всё напоминало им о смерти, и ни одна звезда не блестела утешительно ля них.
Ночь… Тошно! Сквозь тусклые стёкла окна
Мне в комнату луч свой бросает
луна,
И он, улыбаясь приятельски мне,
Рисует какой-то узор голубой
На каменной, мокрой, холодной стене,
На клочьях оборванных, грязных обой.
Сижу я,
смотрю и молчу, всё молчу…
И спать я совсем, не хочу…
Смотрел на круглый одинокий шар
луны — она двигалась по небу толчками, точно прыгала, как большой светлый мяч, и он слышал тихий звук её движения, подобный ударам сердца. Не любил он этот бледный, тоскующий шар, всегда в тяжёлые минуты жизни как бы наблюдавший за ним с холодной настойчивостью. Было поздно, но город ещё не спал, отовсюду неслись разные звуки.
На одной скамейке сидят Незнамов и Миловзоров,
на другой — Шмага; он
смотрит то
на луну, то по сторонам, вздыхает и принимает разные позы.
И, только метнув в сторону точно случайный взгляд и поймав
на лету горящий лукавством и весельем глаз, улыбнется коротко, отрывисто и с пониманием, и к небу поднимет сверхравнодушное лицо: а луна-то и пляшет! — стыдно
смотреть на ее отдаленное веселье.
Я быстро зажигаю огонь, пью воду прямо из графина, потом спешу к открытому окну. Погода
на дворе великолепная. Пахнет сеном и чем-то еще очень хорошим. Видны мне зубцы палисадника, сонные, тощие деревца у окна, дорога, темная полоса леса;
на небе спокойная, очень яркая
луна и ни одного облака. Тишина, не шевельнется ни один лист. Мне кажется, что все
смотрит на меня и прислушивается, как я буду умирать…
Лошади сильные, крепкие как львы, вороные и все покрытые серебряною пылью инея, насевшего
на их потную шерсть, стоят тихо, как вкопанные; только седые, заиндевевшие гривы их топорщатся
на морозе, и из ноздрей у них вылетают четыре дымные трубы, широко расходящиеся и исчезающие высоко в тихом, морозном воздухе; сани с непомерно высоким передним щитком похожи
на адскую колесницу; страшный пес напоминает Цербера: когда он встает,
луна бросает
на него тень так странно, что у него вдруг являются три головы: одна
смотрит на поле, с которого приехали все эти странные существа, другая
на лошадей, а третья —
на тех, кто
на нее
смотрит.
И, подняв стакан против
луны,
посмотрел на мутную влагу в нём.
Луна спряталась за колокольней, окутав её серебряным туманным светом и этим странно выдвинув из тёплого сумрака ночи. Над колокольней стояли облака, точно грязные заплаты, неумело вшитые в синий бархат. Нюхая землю, по двору задумчиво ходил любимец Алексея, мордастый пёс Кучум; ходил, нюхал землю и вдруг, подняв голову в небо, негромко вопросительно взвизгивал.
Отец, крякнув, осторожно пошёл в дом, за ним
на цыпочках пошёл и Яков. Дядя лежал накрытый простынёю,
на голове его торчал рогами узел платка, которым была подвязана челюсть, большие пальцы ног так туго натянули простыню, точно пытались прорвать её.
Луна, обтаявшая с одного бока, светло
смотрела в окно, шевелилась кисея занавески;
на дворе взвыл Кучум, и, как бы отвечая ему, Артамонов старший сказал ненужно громко, размашисто крестясь...
—
Посмотрите на небо, Настенька,
посмотрите! Завтра будет чудесный день; какое голубое небо, какая
луна!
Посмотрите: вот это желтое облако теперь застилает ее,
смотрите,
смотрите!.. Нет, оно прошло мимо.
Смотрите же,
смотрите!..
Туда Аксинья подавала им есть и пить, там они спали, невидимые никому, кроме меня и кухарки, по-собачьи преданной Ромасю, почти молившейся
на него. По ночам Изот и Панков отвозили этих гостей в лодке
на мимо идущий пароход или
на пристань в Лобышки. Я
смотрел с горы, как
на черной — или посеребренной
луною — реке мелькает чечевица лодки, летает над нею огонек фонаря, привлекая внимание капитана парохода, —
смотрел и чувствовал себя участником великого, тайного дела.
Он лег
на пол, повозился немного и замолчал. Сидя у окна, я
смотрел на Волгу. Отражения
луны напоминали мне огни пожара. Под луговым берегом тяжко шлепал плицами колес буксирный пароход, три мачтовых огня плыли во тьме, касаясь звезд и порою закрывая их.
Диск
луны, огромный, кроваво-красный, поднимался за деревьями парка; он
смотрел, как глаз чудовища. Неясные звуки носились в воздухе, долетая со стороны деревни. Под окном в траве порой раздавался шорох: должно быть, крот или ёж шли
на охоту. Где-то пел соловей. И
луна так медленно поднималась
на небо, точно роковая необходимость её движения была понятна ей и утомляла её.
Мальва обернулась к нему и пристально
посмотрела на его рыжее, весело улыбавшееся лицо. Освещенное
луной, оно казалось менее пестрым, чем днем, при свете солнца.
На нем не было заметно ни злобы, — ничего, кроме добродушной и немножко озорной улыбки.
Сидели мы у опушки леса над рекой. Поздно было, из-за Малинкиной колокольни
смотрело на нас большое, медно-красное лицо
луны, и уже сторож отбил в колокол десять чётких ударов. Всколыхнули они тишину, и в ночи мягко откликнулись им разные голоса тайных сил земли.
Например, мне вдруг представилось одно странное соображение, что если б я жил прежде
на луне или
на Марсе, и сделал бы там какой-нибудь самый срамный и бесчестный поступок, какой только можно себе представить, и был там за него поруган и обесчещен так, как только можно ощутить и представить лишь разве иногда во сне, в кошмаре, и если б, очутившись потом
на земле, я продолжал бы сохранять сознание о том, что сделал
на другой планете, и, кроме того, знал бы, что уже туда ни за что и никогда не возвращусь, то,
смотря с земли
на луну, — было бы мне всё равно или нет?
Спокоен и тих был взор Феодора; таким взором
смотрит луна на бешеную Этну, пламенем раздирающую свою грудь.
Заметив, что
на нее
смотрит Артынов, она кокетливо прищурила глаза и заговорила громко по-французски, и оттого, что ее собственный голос звучал так прекрасно и что слышалась музыка и
луна отражалась в пруде, и оттого, что
на нее жадно и с любопытством
смотрел Артынов, этот известный донжуан и баловник, и оттого, что всем было весело, она вдруг почувствовала радость, и, когда поезд тронулся и знакомые офицеры
на прощанье сделали ей под козырек, она уже напевала польку, звуки которой посылал ей вдогонку военный оркестр, гремевший где-то там за деревьями; и вернулась она в свое купе с таким чувством, как будто
на полустанке ее убедили, что она будет счастлива непременно, несмотря ни
на что.
После этого
на площадке, освещенной
луною, собрались станочники, и даже в нашу юрту долетали их шумные разговоры. Станок жужжал, как рой обеспокоенных пчел… По временам ямщики поодиночке входили в избу, здоровались, переминались у камелька с ноги
на ногу и
смотрели на пришельца, как бы изучая его настроение. Островский не обращал
на все это ни малейшего внимания… Он сидел, согнувшись,
на лавке, против огня; по временам клал в камелек полено и расправлял железной кочергой угли…
Глуховцев. Ты
на луну лучше
посмотри.
Дикие, безумные хриплые вопли вырываются из моей груди, и нет
на них ответа. Громко разносятся они в ночном воздухе. Все остальное молчит. Только сверчки трещат по-прежнему неугомонно.
Луна жалобно
смотрит на меня круглым лицом.
Посмотрите-ка
на небо! Да… Здесь хорошо, покойно, здесь одни только деревья… Нет этих сытых, довольных физиономий… Да… Деревья шепчут не для меня… И
луна не
смотрит на меня так приветливо, как
на этого Платонова… Она старается
смотреть холодно… Ты, мол, не наш… Ступай отсюда, из этого рая, в свою жидовскую лавочку… Впрочем, чепуха… Я заболтался… довольно!..
На десятки верст протянулась широкая и дрожащая серебряная полоса лунного света; остальное море было черно; до стоявшего
на высоте доходил правильный, глухой шум раскатывавшихся по песчаному берегу волн; еще более черные, чем самое море, силуэты судов покачивались
на рейде; один огромный пароход («вероятно, английский», — подумал Василий Петрович) поместился в светлой полосе
луны и шипел своими парами, выпуская их клочковатой, тающей в воздухе струей; с моря несло сырым и соленым воздухом; Василий Петрович, до сих пор не видавший ничего подобного, с удовольствием
смотрел на море, лунный свет, пароходы, корабли и радостно, в первый раз в жизни, вдыхал морской воздух.
В это время
на двор вошел седой как
лунь адмирал, который приобрел себе всесветную почтенную известность своими учеными морскими путешествиями. Он шел мерными шагами, заложив руки назад, и
смотрел на толпу. Толпа почему-то нашла его взгляд гордым и презрительным. Студенты встретили его смехом, а один из них, выступив вперед, назойливо обратился к нему шутовски-вежливым тоном...