Неточные совпадения
Говоря, Долганов
смотрел на Клима так, что Самгин понял: этот чудак настраивается к бою; он уже обеими руками забросил волосы
на затылок, и они вздыбились там некрасивой кучей. Вообще волосы его лежали
на голове неровно, как будто череп Долганова имел форму шляпки кованого гвоздя. Постепенно впадая в тон проповедника, он обругал Трейчке, Бисмарка, еще каких-то уже незнакомых Климу
немцев, чувствовалось, что он привык и умеет ораторствовать.
— А вы-то с барином голь проклятая, жиды, хуже
немца! — говорил он. — Дедушка-то, я знаю, кто у вас был: приказчик с толкучего. Вчера гости-то вышли от вас вечером, так я подумал, не мошенники ли какие забрались в дом: жалость
смотреть! Мать тоже
на толкучем торговала крадеными да изношенными платьями.
От отца своего он перенял
смотреть на все в жизни, даже
на мелочи, не шутя; может быть, перенял бы от него и педантическую строгость, которою
немцы сопровождают взгляд свой, каждый шаг в жизни, в том числе и супружество.
Посмотришь, Илья Ильич и отгуляется в полгода, и как вырастет он в это время! Как потолстеет! Как спит славно! Не налюбуются
на него в доме, замечая, напротив, что, возвратясь в субботу от
немца, ребенок худ и бледен.
И недели три Илюша гостит дома, а там,
смотришь, до Страстной недели уж недалеко, а там и праздник, а там кто-нибудь в семействе почему-то решит, что
на Фоминой неделе не учатся; до лета остается недели две — не стоит ездить, а летом и сам
немец отдыхает, так уж лучше до осени отложить.
— Некогда; вот в прошлом месяце попались мне два немецких тома — Фукидид и Тацит.
Немцы и того и другого чуть наизнанку не выворотили. Знаешь, и у меня терпения не хватило уследить за мелочью. Я зарылся, — а ей, говорит она, «тошно
смотреть на меня»! Вот хоть бы ты зашел. Спасибо, еще француз Шарль не забывает… Болтун веселый — ей и не скучно!
Наши, то есть Посьет и Гошкевич, собрались идти
на гору
посмотреть виды, попытаться, если можно, снять их; доктор тоже ушел, вероятно, искать
немцев.
Надобно же было для последнего удара Федору Карловичу, чтоб он раз при Бушо, французском учителе, похвастался тем, что он был рекрутом под Ватерлоо и что
немцы дали страшную таску французам. Бушо только
посмотрел на него и так страшно понюхал табаку, что победитель Наполеона несколько сконфузился. Бушо ушел, сердито опираясь
на свою сучковатую палку, и никогда не называл его иначе, как le soldat de Vilainton. Я тогда еще не знал, что каламбур этот принадлежит Беранже, и не мог нарадоваться
на выдумку Бушо.
Ни французы, ни
немцы его не надули, и он
смотрел несколько свысока
на многих из тогдашних героев — чрезвычайно просто указывая их мелочную ничтожность, денежные виды и наглое самолюбие.
— Зачем? — удивился Штофф. — О, батенька, здесь можно сделать большие дела!.. Да, очень большие! Важно поймать момент… Все дело в этом. Край благодатный, и кто пользуется его богатствами? Смешно сказать… Вы
посмотрите на них: никто дальше насиженного мелкого плутовства не пошел, или скромно орудует
на родительские капиталы, тоже нажитые плутовством. О, здесь можно развернуться!.. Только нужно людей, надежных людей. Моя вся беда в том, что я русский
немец… да!
— Нет, ты бы
на немца-то
посмотрел, какая у него в ту пору рожа была! И испугался-то, и не верит-то, и за карман-то хватается — смехота, да и только!
Другой вот,
немец или француз, над всякою вещью остановится, даже
смотреть на него тошно, точно родить желает, а наш брат только подошел, глазами вскинул, руками развел:"Этого-то не одолеть, говорит: да с нами крестная сила! да мы только глазом мигнем!"И действительно, как почнет топором рубить — только щепки летят; генияльная, можно сказать, натура! без науки все науки прошел!
Оба не старые, один черный, с большой бородой, в халате, будто и
на татарина похож, но только халат у него не пестрый, а весь красный, и
на башке острая персианская шапка; а другой рыжий, тоже в халате, но этакий штуковатый: всё ящички какие-то при себе имел, и сейчас чуть ему время есть, что никто
на него не
смотрит, он с себя халат долой снимет и остается в одних штанцах и в курточке, а эти штанцы и курточка по-такому шиты, как в России
на заводах у каких-нибудь
немцев бывает.
Мальчик без штанов. Да, брат
немец! про тебя говорят, будто ты обезьяну выдумал, а коли поглядеть да
посмотреть, так куда мы против вас
на выдумки тороваты!
Немец церемонно сел и с непритворным участием начал
на него
смотреть.
— Да что, сударь, не
на что
смотреть! Не узнаешь, что и ешь:
немцы накладут в кушанье бог знает чего: и в рот-то взять не захочется. И перец-то у них не такой; подливают в соус чего-то из заморских склянок… Раз угостил меня повар Петра Иваныча барским кушаньем, так три дня тошнило.
Смотрю, оливка в кушанье: думал, как и здесь оливка; раскусил — глядь: а там рыбка маленькая; противно стало, выплюнул; взял другую — и там то же; да во всех… ах вы, чтоб вас, проклятые!..
Как только вспомню эти строки, так сейчас же приходит
на ум солидный, чистенький-чистенький
немец с брюшком, в цветном жилете с золотой цепью, блондин, с вьющейся бородой, гладко причесанный, с большими серыми глазами, которыми как-то особо убедительно он всегда
смотрел в глаза собеседника.
В буфете театра Корша я увидел Пятницкого, который с молодым Гамбринусом пил пиво, и тут при первом взгляде
на новоиспеченного редактора вспомнились мне пушкинские строки, а
на другой день я полюбопытствовал
посмотреть и открытый им «васисдас», в котором я и прочитал рассказ о
немце и щенке в отделе хозяйственных сведений.
Немец громко и отрывисто захохотал, точно заржал, очевидно полагая, что Степан Трофимович сказал что-то ужасно смешное. Тот с выделанным изумлением
посмотрел на него, не произведя, впрочем,
на того никакого эффекта.
Посмотрел и князь, повернувшись к
немцу всеми своими воротничками и наставив пенсне, хотя и без малейшего любопытства.
Потом
немец вынул монету, которую ему Дыма сунул в руку, и показывает лозищанам. Видно, что у этого человека все-таки была совесть; не захотел напрасно денег взять, щелкнул себя пальцем по галстуку и говорит: «Шнапс», а сам рукой
на кабачок показал. «Шнапс», это
на всех языках понятно, что значит. Дыма
посмотрел на Матвея, Матвей
посмотрел на Дыму и говорит...
А в это время какой-то огромный
немец, с выпученными глазами и весь в поту, суетившийся всех больше
на пристани, увидел Лозинскую, выхватил у нее билет,
посмотрел, сунул ей в руку, и не успели лозищане оглянуться, как уже и женщина, и ее небольшой узел очутились
на пароходике.
Посмотрите на бледных, белокурых
немцев, отчего они мечтатели, отчего они держат голову
на сторону, часто плачут?
Если что-нибудь будет нужно… пожалуйста: я всегда готов к вашим услугам… что вы
смотрите на моего товарища? — не беспокойтесь, он
немец и ничего не понимает ни по-французски, ни по-русски: я его беру с собою для того только, чтобы не быть одному, потому что, знаете, про наших немножко нехорошая слава прошла из-за одного человека, но, впрочем, и у них тоже, у господ немцев-то, этот Пихлер…
— Ах, ты шельменок ты этакой; какие у нее глазенки, — думает художник. — Отлично бы было
посмотреть на нее ближе. — А как
на тот грех, дверь из парикмахерской вдруг отворилась у Ильи Макаровича под самым носом и высокий седой
немец с физиономией королевско-прусского вахмистра высунулся и сердито спрашивает: «Was wollen Sie hier, mein Herr?» [Что вам здесь нужно, сударь? (нем.).]
— Нет, Андрей Васьянович! Конечно, сам он от неприятеля не станет прятать русского офицера, да и
на нас не донесет, ведь он не француз, а
немец, и надобно сказать правду — честная душа! А подумаешь, куда тяжко будет, если господь нас не помилует. Ты уйдешь, Андрей Васьянович, а каково-то будет мне
смотреть, как эти злодеи станут владеть Москвою, разорять храмы господни, жечь домы наши…
— Конечно, Буркин прав, — перервал старик, — да и
на что нам иноземных архитекторов?
Посмотрите на мой дом! Что, дурно, что ль, выстроен? А строил-то его не француз, не
немец, а просто я, русской дворянин — Николай Степанович Ижорской. Покойница сестра, вот ее матушка — не тем будь помянута, — бредила французами. Ну что ж? И отдала строить свой московской дом какому-то приезжему мусью, а он как понаделал ей во всем доме каминов, так она в первую зиму чуть-чуть, бедняжка, совсем не замерзла.
Этот большой, медно-рыжий человек, конечно, усмехался, он усмехался всегда, о чём бы ни говорилось; он даже о болезнях и смертях рассказывал с той же усмешечкой, с которой говорил о неудачной игре в преферанс; Артамонов старший
смотрел на него, как
на иноземца, который улыбается от конфуза, оттого, что не способен понять чужих ему людей; Артамонов не любил его, не верил ему и лечился у городского врача, молчаливого
немца Крона.
— Эти-то, что из нашего брата, да еще из
немцев — хуже, — заметил старик, — особливо, как господа дадут им волю, да сами не живут в вотчине; бяда! Того и
смотри, начудят такого, что ввек поминать станешь… не из тучки, сказывали нам старики наши, гром гремит: из навозной кучки!.. Скажи, брат,
на милость, за что ж управляющий-то ваш зло возымел такое
на землячка… Антоном звать, что ли?
— Самый лучший часовщик у нас
немец Керн почитается; у него
на окнах арап с часами
на голове во все стороны глазами мигает. Но только к нему через Орлицкий мост надо в Волховскую ехать, а там в магазинах знакомые купцы из окон
смотрят; я мимо их ни за что
на живейном не поеду.
— Видели, как Кун вчера якобы
на охоту с ружьем ходил? — рассказывал Собакин. — Думает, что так ему и поверили… а еще
немец! Агашков прошлой ночью сам ездил потихоньку
посмотреть место… Да и другие тоже. И все, главное, думают, что никто и ничего не знает, точно все оглохли и ослепли.
Слава и хвала!
Подумаешь: как царь Иван Васильич
Оставил Русь Феодору-царю!
Война и мор — в пределах русских ляхи —
Хан под Москвой —
на брошенных полях
Ни колоса! А ныне, посмотри-ка!
Все благодать: амбары полны хлеба —
Исправлены пути — в приказах правда —
А к рубежу попробуй подойти
Лях или
немец!
Англичане все и
немцы приходили
на это хитрое Мароево умудренье
смотрели, и глядят, глядят, да вдруг рассмеются и заговорят сначала промеж себя по-своему, а потом
на нашем языке скажут...
— Я за шпоры не могу взять меньше пятнадцати рублей, — произнес он, желая отделаться от Пирогова, потому что ему, как честному
немцу, очень совестно было
смотреть на того, кто видел его в неприличном положении. Шиллер любил пить совершенно без свидетелей, с двумя, тремя приятелями, и запирался
на это время даже от своих работников.
Я привык
на просторе обедать, а тут вдруг — хочешь кусок проглотить, ан тебе
немец в рот
смотрит!
Андрей. Идет ли, нейдет ли — уж
на это мы не
смотрим. Теперь время зимнее, у нас
на фабрике и
немцы и англичане в таких тулупчиках ходят. Потому — бегать по корпусам то в ткацкую, то в лоботорию…
Европа с удивлением
смотрела на бегство Наполеона,
на несущиеся за ним в погоню тучи казаков,
на русские войска, идущие в Париж и подающие по дороге
немцам милостыню — их национальной независимости.
И тут опять спешит ему в подмогу случай: городского головы теща захворала. Сто лет прожила и никогда не болела и не лечилась, а вдруг хворьба пристигла. Позвали немца-доктора, тот ощупал ее и говорит: «Издохни раз», а она ему: «Сам, — говорит, — нехрист, издохни, а я умирать хочу». Вот и послали за новым лекарем. Спиридонов
посмотрел на больную и говорит...
Такие наблюдатели, как Тэн и Луи Блан, писали об английской жизни как раз в эти годы. Второй и тогда еще проживал в Лондоне в качестве эмигранта. К нему я раздобылся рекомендательным письмом, а также к Миллю и к Льюису. О приобретении целой коллекции таких писем я усердно хлопотал. В Англии они полезнее, чем где-либо. Англичанин вообще не очень приветлив и
на иностранца
смотрит скорее недоверчиво, но раз вы ему рекомендованы, он окажется куда обязательнее и, главное, гостеприимнее француза и
немца.
По выработке внешних приемов Дависон стоял очень высоко. Его принимали как знаменитость.
Немцы бегали
смотреть на него; охотно ходили и русские, но никто в тогдашнем писательском кругу и среди страстных любителей сцены не восторгался им, особенно в таких ролях, как Гамлет, или Маркиз Поза, или Макбет. Типичнее и блестящее он был все в том же Шейлоке, где ему очень помогало и его еврейское происхождение.
На немцев мы
смотрели с большей терпимостью, чем они
на нас.
— Мы этим не промышляем. Вот и биржа…
Смотришь на такого русского молодца, как вы, и озор берет. Что ни маклер — немчура. От папеньки досталось. А
немцы, как собаки, везде снюхаются!..
Вот длинная широкая белая зала. Здесь, должно быть, были когда-то приемы. И огромная свита во главе с самой императрицей в величавом гросфатере [Старинный танец, заимствованный у
немцев.] проходила по этим самым доскам, где проходим мы. В сгустившихся сумерках зимнего вечера тускло поблескивают золоченые рамы огромных портретов. Все цари и царицы. Все словно
смотрят на нас, исполненные недоуменья, откуда пришла эта веселая, жизнерадостная группа молодых людей в этот тихий, молчаливый приют.
Немец выпучил глаза и долго
смотрел на жену; потом нагнул голову и медленно свистнул…
—
Посмотри, братец, — говорил один, —
на первой картине
немец в трехугольной шляпенке, в изодранном кафтанишке, худой, как спичка, бредет со скребницей и щеткой в руке, а
на последней картине разжирел, аки боров; щеки у него словно пышки с очага; едет
на бурой кобылке,
на золотом чепраке, и бьет всех направо и налево обухом.
С особенным удовольствием слушал Андрюша их разговор и с какою-то гордостью
смотрел то
на своего отца, то
на любезного
немца, как он называл Эренштейна.
— Давно я из англоманов вышел! — небрежно кинул ей князь. — Не с Англии нам надо обезьянить, а
смотреть в оба
на то, как ближайшие наши соседи,
немцы, пруссаки, у себя справляются со своими внутренними делами.
Старый жид насмешливо
смотрит на юного Марса,
немец угрюмо сплевывает в его сторону; товарищ юнца слегка подтягивается, как парадер
на смотру; один только артельщик хладнокровно зевает, крестя свой широкий рот.
И так жутко
посмотрела на меня, что не любовь, а ненависть, словно к врагу, прочел я в этих родных глазах. Так стало мне тоскливо и холодно, будто сижу я в самом настоящем окопе под дождем и прямо в меня целится проклятый
немец. Конечно, завтра же куплю две тысячи папирос и разложу по всем столам, пусть не думает, что я жаден… но как она не понимает, что здесь не в жадности дело? Ах, Сашенька, Сашенька!
Хотя и еврей по крови, но он в достаточной степени чувствовал себя
немцем и немецкими глазами
смотрел на мировые отношения.
— Народу-то! Эка народу!.. И
на пушках-то навалили!
Смотри: меха… — говорили они. — Вишь, стервецы, награбили… Вон у того-то сзади,
на телеге… Ведь это — с иконы, ей Богу!.. Это
немцы должно быть. И наш мужик, ей Богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь навьючился-то, насилу идет! Вот-те
на, дрожки и те захватили!.. Вишь уселся
на сундуках-то. Батюшки!.. Подрались!..