Неточные совпадения
— Ну,
послушай однако, — нахмурив свое красивое умное лицо, сказал
старший брат, — есть границы всему. Это очень хорошо быть чудаком и искренним человеком и не любить фальши, — я всё это знаю; но ведь то, что ты говоришь, или не имеет смысла или имеет очень дурной смысл. Как ты находишь неважным, что тот народ, который ты любишь, как ты уверяешь…
—
Слушайте ж теперь войскового приказа, дети! — сказал кошевой, выступил вперед и надел шапку, а все запорожцы, сколько их ни было, сняли свои шапки и остались с непокрытыми головами, утупив очи в землю, как бывало всегда между козаками, когда собирался что говорить
старший.
Утешающим тоном
старшей, очень ласково она стала говорить вещи, с детства знакомые и надоевшие Самгину. У нее были кое-какие свои наблюдения, анекдоты, но она говорила не навязывая, не убеждая, а как бы разбираясь в том, что знала.
Слушать ее тихий, мягкий голос было приятно, желание высмеять ее — исчезло. И приятна была ее доверчивость. Когда она подняла руки, чтоб поправить платок на голове, Самгин поймал ее руку и поцеловал. Она не протестовала, продолжая...
На дворе соседа, лесопромышленника Табакова, щелкали шары крокета, а
старший сын его, вихрастый, большеносый юноша с длинными руками и весь в белом, точно официант из московского трактира, виновато стоял пред Спивак и
слушал ее торопливую речь.
Чебаков. Так ведь надо же вам объясниться. И кстати письмо отдадите. Моей отдайте вот это письмо (отдает письмо), а своей откройтесь в любви, скажите, что хотите ее увезти, станьте на колени. Да вы,
послушайте, не перемешайте: моя
старшая, а ваша младшая; моя Анфиса, а ваша Раиса.
Прочие переводчики молчали: у них правило, когда
старший тут, другой молчит, но непременно
слушает; так они поверяют друг друга.
Настя,
старшая девочка, восьми уже лет, умела читать, а младший пузырь, семилетний мальчик Костя, очень любил
слушать, когда Настя ему читает.
Он с жадным вниманием
слушал умелую игру
старшего Ставрученка и рассказы о консерватории, о столичных концертах.
— Будемте друзьями — вот как! — Зинаида дала мне понюхать розу. —
Послушайте, ведь я гораздо старше вас — я могла бы быть вашей тетушкой, право; ну, не тетушкой,
старшей сестрой. А вы…
Мать
слушала невнятные вопросы старичка, — он спрашивал, не глядя на подсудимых, и голова его лежала на воротнике мундира неподвижно, — слышала спокойные, короткие ответы сына. Ей казалось, что
старший судья и все его товарищи не могут быть злыми, жестокими людьми. Внимательно осматривая лица судей, она, пытаясь что-то предугадать, тихонько прислушивалась к росту новой надежды в своей груди.
Она смотрела на судей — им, несомненно, было скучно
слушать эту речь. Неживые, желтые и серые лица ничего не выражали. Слова прокурора разливали в воздухе незаметный глазу туман, он все рос и сгущался вокруг судей, плотнее окутывая их облаком равнодушия и утомленного ожидания.
Старший судья не двигался, засох в своей прямой позе, серые пятнышки за стеклами его очков порою исчезали, расплываясь по лицу.
— Коли маленький человек, — начал он с ядовитой улыбкой и обращаясь некоторым образом к Калиновичу, — так и погибать надобно, а что
старшие делают, того и
слушать не хотят — да!
—
Слушайте! — продолжал князь. — Все ли вы хотите, чтоб я был над вами
старшим? Может, есть меж вами такие, что не хотят меня?
— На тебе твои золотые! — сказал
старший опричник. — Только это еще не все.
Слушай, старик. Мы по следам знаем, что этой дорогой убежал княжеский конь, а может, на нем и боярыня ускакала. Коли ты их видел, скажи!
Можешь делать все, что тебе угодно, ходить по всем комнатам и в саду, и даже при гостях, — словом, все, что угодно; но только под одним условием, что ты ничего не будешь завтра сам говорить при маменьке и при Фоме Фомиче, — это непременное условие, то есть решительно ни полслова — я уж обещался за тебя, — а только будешь
слушать, что
старшие… то есть я хотел сказать, что другие будут говорить.
— А уж как, говорят, старший-то сын Глеба Савиновича на его, на Гришку-то, серчает… то-то бы ты
послушал, как наши ребята сказывали: как увидал, говорят, как разорено в доме-то — сказывают, все, вишь, пустехонько, — так, говорят, и взлютовался!
— Потеха! — сказал о. Христофор и махнул рукой. — Приезжает ко мне в гости
старший сын мой Гаврила. Он по медицинской части и служит в Черниговской губернии в земских докторах… Хорошо-с… Я ему и говорю: «Вот, говорю, одышка, то да се… Ты доктор, лечи отца!» Он сейчас меня раздел, постукал,
послушал, разные там штуки… живот помял, потом и говорит: «Вам, папаша, надо, говорит, лечиться сжатым воздухом».
— Ты
послушай меня, как сестру твою
старшую…
Маленьким, тем, бывало, что нужно малые дары, управитель дает, а к
старшим с большими дарами или с средними Патрикей едет, и от других будто не брали, а от него всегда брали, потому что повадку такую имел, что внушал доверие: глядел в глаза верно и ласково, улыбался улыбкой исподтихонька, одними устами поведет и опять сведет;
слушать станет все это степенно, а в ответ молвит, так его слову никто не усомнится поверить.
Артамонову
старшему казалось, что и Горицветов тоже говорит не плохо, не глупо. Маленький, в чёрной рубахе под студенческим сюртуком, неприглядно расстёгнутый, лохматый, с опухшими глазами, точно он не спал несколько суток, с тёмным, острым лицом в прыщах, он кричал, никого не
слушая, судорожно размахивая руками, и наскакивал на Мирона...
Артамонов
старший слушал, покрякивая, много ел, старался меньше пить и уныло чувствовал себя среди этих людей зверем другой породы. Он знал: все они — вчерашние мужики; видел во всех что-то разбойное, сказочное, внушающее почтение к ним и общее с его отцом. Конечно, отец был бы с ними и в деле и в кутежах, он, вероятно, так же распутничал бы и жёг деньги, точно стружку. Да, деньги — стружка для этих людей, которые неутомимо, со всею силой строгают всю землю, друг друга, деревню.
Положив бумагу в карман сюртука, застегнувшись на все пуговицы, Воропонов начал жаловаться на Алексея, Мирона, доктора, на всех людей, которые, подзуживаемы евреями, одни — слепо, другие — своекорыстно, идут против царя; Артамонов
старший слушал его жалобы почти с удовольствием, поддакивал, и только когда синие губы Воропонова начали злобно говорить о Вере Поповой, он строго сказал...
А в саду под липой, за круглым столом, сидят, пьют брагу Илья Артамонов, Гаврила Барский, крёстный отец невесты, Помялов и кожевник Житейкин, человек с пустыми глазами, тележник Воропонов; прислонясь к стволу липы, стоит Пётр, тёмные волосы его обильно смазаны маслом и голова кажется железной, он почтительно
слушает беседу
старших.
Яков видел, что монах очень подружился с Ольгой, его уважала бессловесная Вера Попова, и даже Мирон,
слушая рассказы дяди о его странствованиях, о людях, не морщился, хотя после смерти отца Мирон стал ещё более заносчив, сух, распоряжался по фабрике, как
старший, и покрикивал на Якова, точно на служащего.
Алексей,
слушая, усмехался и этим ещё более раздражал. Артамонов
старший находил, что все вообще люди слишком часто усмехаются; в этой их новой привычке есть что-то и невесёлое и глупое. Никто из них не умел однако насмешничать так утешительно и забавно, как Серафим-плотник, бессмертный старичок.
— Шинель, шинель, шинель, шинель друга моего! шинель моего лучшего друга! — защебетал развратный человек, вырывая из рук одного человека шинель и набрасывая ее, для подлой и неблагоприятной насмешки, прямо на голову господину Голядкину. Выбиваясь из-под шинели своей, господин Голядкин-старший ясно услышал смех двух лакеев. Но, не
слушая ничего и не внимая ничему постороннему, он уж выходил из передней и очутился на освещенной лестнице. Господин Голядкин-младший — за ним.
—
Послушай, братец ты мой, — сказал
старший из двух, — что ж, говори последнее слово: продашь лошадь-то али нет?..
— Молчи!
Слушай опытного внимательно,
старшего тебя с уважением! Знаю я — ты всё о богородице бормочешь! Но потому и принял Христос крестную смерть, что женщиной был рождён, а не свято и чисто с небес сошёл, да и во дни жизни своей мирволил им, паскудам этим, бабёнкам! Ему бы самарянку-то в колодезь кинуть, а не разговаривать с ней, а распутницу эту камнем в лоб, — вот, глядишь, и спасён мир!
Батенька,
слушая их, были в восторге и немного всплакнули; когда же спросили меня, что я знаю, то я все называл наизворот: manus — хлеб, pater — зубы, за что и получил от батеньки в голову щелчок, а
старших братьев они погладили по головке, учителю же из своих рук поднесли «ганусковой» водки.
— Ну, так
слушай ты меня, старик: чтоб Илюшка над собой чего не сделал; как пришлю, нынче ли, завтра ли, чтоб сейчас и везти. Ты повезешь, ты и отвечаешь, а ежели чтò, избави Бог, над ним случится,
старшего сына забрею. Слышишь?
— Самого
старшего надо
слушать — меня и
слушай. Я тебя не на век, а всего на один час беру.
Поразило это самих наших хозяев англичан, и было тут к их
старшему Якову Яковлевичу от кого-то слово, что дабы ото всего этого избавиться, надо нас, староверов, прогнать, но как он был человек благой души, то он этого слова не
послушал, а, напротив, призвал меня и Луку Кирилова и говорит...
Иван Михайлович.
Послушай наконец. Все это хорошо, и новые убеждения, и все, да надобно честь знать, и первое правило спокон века было уважать
старших. Поди поцелуй руку. (Привстает.)Ну!
Русаков. Это ты хорошо, Иванушка, делаешь, что к
старшим за советом ходишь. Ум хорошо, а два лучше… Хоть ты парень и умный, а старика
послушай… старик тебе худа не посоветует. Так ли я говорю, а...
Настасья Панкратьевна. Так, так, Немила Сидоровна. А ты
слушай, что старшие-то говорят. И ты тоже, Купидоша. Все это вам на пользу.
Были у него слабости, но невинные; так, он называл себя
старшим садовником, хотя младших не было; выражение лица у него было необыкновенно важное и надменное; он не допускал противоречий и любил, чтобы его
слушали серьезно и со вниманием.
У одного купца было два сына.
Старший был любимец отца, и отец все свое наследство хотел отдать ему. Мать жалела меньшого сына и просила мужа не объявлять до времени сыновьям, как их разделят: она хотела как-нибудь сравнять двух сыновей. Купец ее
послушал и не объявлял своего решения.
У старика Ивана было два сына: Шат Иваныч и Дон Иваныч. Шат Иваныч был
старший брат; он был сильнее и больше, а Дон Иваныч был меньший и был меньше и слабее. Отец показал каждому дорогу и велел им слушаться. Шат Иваныч не послушался отца и не пошел по показанной дороге, сбился с пути и пропал. А Дон Иваныч
слушал отца и шел туда, куда отец приказывал. Зато он прошел всю Россию и стал славен.
А мистер Вейль, сидевший рядом со
старшим штурманом, Степаном Ильичом, посвящал его в тайны гавайской политики, взамен чего Степан Ильич с непоколебимым постоянством и с самым серьезным видом наполнял рюмки и стаканы мистера Вейля, не забывая и своих, продолжая в то же время
слушать болтливого шотландца.
Старший офицер, Андрей Николаевич, недаром был одним из тех честных моряков старого времени, который сам действовал всегда честно и открыто, не мог терпеть фальши и неискренности в других и грубо обрывал всякие сплетни и нашептывания, считая недостойным делом их
слушать.
— Слушаю-с! — отвечал
старший офицер, не показывая вида, как удивляет его такое странное наказание.
Старший офицер, человек далеко не злой, но очень вспыльчивый, который и сам, случалось, в минуты служебного гнева давал волю рукам,
слушал эти объяснения двух старых, отлично знающих свое дело боцманов, подавляя невольную сочувственную улыбку и отлично понимая затруднительность их положения.
Старшие, почти уже подростки, вздумали маленько поспорить, говорили, что рано еще и спать им не хочется, но Марфа Михайловна, с доброй кроткой улыбкой любящей матери, строго посмотрела на них и молча пальцем погрозила. С грустным видом дети стали прощаться. А больно хотелось им еще
послушать смешных россказней Патапа Максимыча.
Закончилось веселое Рождество с его неизбежными святочными гаданиями…
Старшие приютки вплоть до Крещения ставили еженощно блюдечки с водою под кровати друг другу с переброшенными в виде мостика через них щепками… Надеясь увидеть во сне «суженого», который должен был перевести через этот первобытный мостик.
Слушали под банею и у церковной паперти, убегая туда тишком праздничными вечерами. И в зеркала смотрелись, высматривая там свою судьбу при двух свечных огарках в час полуночи… Молодость брала свое…
Инженера
слушал он без интереса, с тем снисходительным равнодушием, с каким кадеты
старших классов
слушают расходившегося добряка-дядьку.
Я видела как в тумане чужого учителя-географа
старших классов, пришедшего к нам в качестве ассистента, видела, как он рисовал карандашом карикатуру маленького человечка в громадной шляпе на положенном перед ним чистом листе с фамилиями воспитанниц, видела добродушно улыбнувшееся мне лицо инспектора, с удовольствием приготовившегося
слушать хороший ответ одной из лучших воспитанниц.
— Я не очень, а ты б
послушала, какого мнения о ней наш
старший брат Лука! Он говорит, что «провел с ней самое счастливейшее лето в своей жизни». А ведь ему скоро пойдет восьмой десяток. И в самом деле, каких она там у него в прошлом году чудес наделала! Мужик у него есть Симка, медведей все обходил. Человек сорока восьми лет, и ишиасом заболел. Распотел и посидел на промерзлом камне — вот и ишиас… болезнь седалищного нерва… Понимаете, приходится в каком месте?
И тут же, когда они расходились, едва ли не в присутствии этого студента, в одной группе"националистов"поднялось зубоскальство насчет"иерусалимских дворян", с таким оттенком, что он
слушал,
слушал и, на правах
старшего студента, осадил какого-то"антисемита", и довольно-таки веско.
Сама Елена, впрочем, удержала в своих руках бразды правления только около пяти лет. Причиной этого было то, что она приблизила к себе боярина Телепнева-Оболенского, поручила ему все важнейшие дела в царстве, одного его только
слушала и заставляла остальных бояр признавать своего любимца
старшим между ними.
— Однако, ma chère, это славная штука, — сказал граф и, заметив, что
старшая гостья его не
слушала, обратился уже к барышням. — Хороша фигура была у квартального, я воображаю.