Неточные совпадения
— А знаешь, я
о тебе думал, —
сказал Сергей Иванович. — Это ни на что не похоже, что у вас делается в уезде, как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый. И я тебе говорил и говорю: нехорошо, что ты не ездишь на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные люди будут удаляться, разумеется, всё пойдет Бог знает как.
Деньги мы платим, они идут на жалованье, а нет ни школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
—
О, это справедливо, это совершенно справедливо! — прервал Чичиков. — Что все сокровища тогда в мире! «Не имей
денег, имей хороших людей для обращения», —
сказал один мудрец.
Бывшие ученики его, умники и остряки, в которых ему мерещилась беспрестанно непокорность и заносчивое поведение, узнавши об жалком его положении, собрали тут же для него
деньги, продав даже многое нужное; один только Павлуша Чичиков отговорился неимением и дал какой-то пятак серебра, который тут же товарищи ему бросили,
сказавши: «Эх ты, жила!» Закрыл лицо руками бедный учитель, когда услышал
о таком поступке бывших учеников своих; слезы градом полились из погасавших очей, как у бессильного дитяти.
— И на что бы так много! — горестно
сказал побледневший жид, развязывая кожаный мешок свой; но он счастлив был, что в его кошельке не было более и что гайдук далее ста не умел считать. — Пан, пан! уйдем скорее! Видите, какой тут нехороший народ! —
сказал Янкель, заметивши, что гайдук перебирал на руке
деньги, как бы жалея
о том, что не запросил более.
— Ведь этакой! Я нарочно
о вашем деле с вами не заговаривал, хоть меня, разумеется, мучит любопытство. Дело фантастическое. Отложил было до другого раза, да, право, вы способны и мертвого раздразнить… Ну, пойдемте, только заранее
скажу: я теперь только на минутку домой, чтобы
денег захватить; потом запираю квартиру, беру извозчика и на целый вечер на острова. Ну куда же вам за мной?
А потому и подписка, по моему личному взгляду, должна произойти так, чтобы несчастная вдова, так
сказать, и не знала
о деньгах, а знали бы, например, только вы.
— Вот болван! Ты можешь представить — он меня начал пугать, точно мне пятнадцать лет! И так это глупо было, — ах, урод! Я ему говорю: «Вот что, полковник:
деньги на «Красный Крест» я собирала, кому передавала их — не
скажу и, кроме этого, мне беседовать с вами не
о чем». Тогда он начал: вы человек, я — человек, он — человек; мы люди, вы люди и какую-то чепуху про тебя…
— Сегодня он — между прочим —
сказал, что за хороший процент банкир может дать
денег хоть на устройство землетрясения.
О банкире — не знаю, но Захар — даст. Завтракать — рано, —
сказала она, взглянув на часы. — Чаю хочешь? Еще не пил? А я уже давно…
— Но — нет! Хлыстовство — балаган. За ним скрывалось что-то другое. Хлыстовство — маскировка. Она была жадна,
деньги любила. Муж ее давал мне на нужды партии щедрее. Я смотрел на него как на кандидата в революционеры. Имел основания. Он и
о деревне правильно рассуждал, в эсеры не годился. Да, вот что я могу
сказать о ней.
Тут Клим понял смысл ее вопроса
о деньгах, густо покраснел и не нашел, что
сказать ей.
— Жулик, —
сказала она, кушая мармелад. — Это я не
о философе, а
о том, кто писал отчет. Помнишь: на Дуняшином концерте щеголь ораторствовал, сынок уездного предводителя дворянства? Это — он. Перекрасился октябристом. Газету они покупают, кажется, уже и купили. У либералов
денег нет. Теперь столыпинскую философию проповедовать будут: «Сначала — успокоение, потом — реформы».
— Ну, ты никогда этак не кончишь, —
сказал Илья Ильич, — поди-ка к себе, а счеты подай мне завтра, да позаботься
о бумаге и чернилах… Этакая куча
денег! Говорил, чтоб понемножку платить, — нет, норовит все вдруг… народец!
— Главное дело в том, что прислуга не могла знать
о деньгах, если бы Маслова не была с ними согласна, —
сказал приказчик еврейского типа.
— Мы еще проверим все это свидетельствами еще не спрошенных других лиц;
о деньгах ваших не беспокойтесь, они сохранятся где следует и окажутся к вашим услугам по окончании всего… начавшегося… если окажется или, так
сказать, докажется, что вы имеете на них неоспоримое право. Ну-с, а теперь…
— Вы не умеете исповедываться, Серж, — любезно говорит Алексей Петрович, — вы
скажите, почему они хлопотали
о деньгах, какие расходы их беспокоили, каким потребностям затруднялись они удовлетворять?
Я стал спорить; в почтовом доме отворилось с треском окно, и седая голова с усами грубо спросила,
о чем спор. Кондуктор
сказал, что я требую семь мест, а у него их только пять; я прибавил, что у меня билет и расписка в получении
денег за семь мест. Голова, не обращаясь ко мне, дерзким раздавленным русско-немецко-военным голосом
сказала кондуктору...
В последний торг наш
о цене и расходах хозяин дома
сказал, что он делает уступку и возьмет на себя весьма значительные расходы по купчей, если я немедленно заплачу ему самому всю сумму; я не понял его, потому что с самого начала объявил, что покупаю на чистые
деньги.
В расчете добыть
денег, Бурмакин задумал статью «
О прекрасном в искусстве и в жизни», но едва успел написать: «Ежели прекрасное само собой и, так
сказать, обязательно входит в область искусства, то к жизни оно прививается лишь постепенно, по мере распространения искусства, и производит в ней полный переворот», — как догадался, что когда-то еще статья будет написана, когда-то напечатается, а
деньги нужны сейчас, сию минуту…
— Одно только могу вам
сказать, — заключил Птицын, обращаясь к князю, — что всё это должно быть бесспорно и право, и всё, что пишет вам Салазкин
о бесспорности и законности вашего дела, можете принять как за чистые
деньги в кармане. Поздравляю вас, князь! Может быть, тоже миллиона полтора получите, а пожалуй, что и больше. Папушин был очень богатый купец.
Что же касается до жены Ивана Петровича, то Петр Андреич сначала и слышать
о ней не хотел и даже в ответ на письмо Пестова, в котором тот упоминал
о его невестке, велел ему
сказать, что он никакой якобы своей невестки не ведает, а что законами воспрещается держать беглых девок,
о чем он считает долгом его предупредить; но потом, узнав
о рождении внука, смягчился, приказал под рукой осведомиться
о здоровье родительницы и послал ей, тоже будто не от себя, немного
денег.
Очень рад, что твои финансовые дела пришли в порядок. Желаю, чтобы вперед не нужно было тебе писать в разные стороны
о деньгах. Должно быть, неприятно распространяться об этом предмете. Напиши несколько строк Семенову и
скажи ему общую нашу признательность за пятьсот рублей, которые ему теперь уже возвращены.
Отец с матерью старались растолковать мне, что совершенно добрых людей мало на свете, что парашинские старики, которых отец мой знает давно, люди честные и правдивые,
сказали ему, что Мироныч начальник умный и распорядительный, заботливый
о господском и
о крестьянском деле; они говорили, что, конечно, он потакает и потворствует своей родне и богатым мужикам, которые находятся в милости у главного управителя, Михайлы Максимыча, но что как же быть? свой своему поневоле друг, и что нельзя не уважить Михайле Максимычу; что Мироныч хотя гуляет, но на работах всегда бывает в трезвом виде и не дерется без толку; что он не поживился ни одной копейкой, ни господской, ни крестьянской, а наживает большие
деньги от дегтя и кожевенных заводов, потому что он в части у хозяев, то есть у богатых парашинских мужиков, промышляющих в башкирских лесах сидкою дегтя и покупкою у башкирцев кож разного мелкого и крупного скота; что хотя хозяевам маленько и обидно, ну, да они богаты и получают большие барыши.
— Нет, не то! —
сказал Петр Иваныч. — Разве у меня когда-нибудь не бывает
денег? Попробуй обратиться когда хочешь, увидишь! А вот что: Тафаева через него напомнила мне
о знакомстве с ее мужем. Я заехал. Она просила посещать ее; я обещал и
сказал, что привезу тебя: ну, теперь, надеюсь, понял?
— Не выкидывайте, зачем? — остановил Николай Всеволодович. — Он
денег стоит, а завтра люди начнут говорить, что у Шатова под окном валяются револьверы. Положите опять, вот так, садитесь.
Скажите, зачем вы точно каетесь предо мной в вашей мысли, что я приду вас убить? Я и теперь не мириться пришел, а говорить
о необходимом. Разъясните мне, во-первых, вы меня ударили не за связь мою с вашею женой?
После того, разумеется, последовала нежная, или,
скажу даже более того, страстная сцена любви: Аггей Никитич по крайней мере с полчаса стоял перед божественной пани на коленях, целовал ее грудь, лицо, а она с своей стороны отвечала ему такими же ласками и с не меньшею страстью, хоть внутри немножко и грыз ее червяк при невольной мысли
о том, что на какие же
деньги она будет кушать потом.
Конечно, ближе бы всего ей было
сказать Аггею Никитичу
о своей нужде, но это до того казалось совестно Марье Станиславовне, что она проплакала всю ночь и утро, рассуждая так, что не ради же
денег она полюбила этого человека, и когда к ней вечером пришел Аггей Никитич, она ему ни слова не
сказала о себе и только была грустна, что заметив, Аггей Никитич стал было расспрашивать Марью Станиславовну, но она и тут не призналась, зато открыла Аггею Никитичу причину ее печали Танюша.
К чести Глумова должно
сказать, что он, по первому моему слову, не только протянул руку Очищенному, но даже извинился, что не может сейчас же уплатить, что следует по таксе
о вознаграждении за оскорбление словом, потому что мелких
денег нет.
— Вот, говорит, копили вы, дедушка,
деньги, копили, а — что купили? И начнёт учить, и начнёт, братец ты мой! А я — слушаю. Иной раз пошутишь,
скажешь ему: дурачок недоделанный, ведь это я тебя ради жадовал, чтоб тебе не пачкаться, чистеньким вперёд к людям доползти, это я под твои детские ножки в грязь-жадность лёг! А он — вам бы, говорит, спросить меня сначала, хочу ли я этого. Да ведь тебя, говорю, и не было ещё на земле-то, как уж я во всём грешен был,
о тебе заботясь. Сердится он у меня, фыркает.
— Да, —
сказал Гез, — были ухлопаны
деньги. Как вы, конечно, заметили, «Бегущая по волнам» — бригантина, но на особый лад. Она выстроена согласно личному вкусу одного… он потом разорился. Итак, — Гез повертел королеву, — с женщинами входят шум, трепет, крики; конечно — беспокойство. Что вы
скажете о путешествии с женщинами?
Однажды, вспомнив
о деньгах, зарытых на чердаке, он подумал, что надо их перепрятать, но вслед за тем
сказал себе...
Некоторые хвалили его ловкость и храбрость, иные сожалели
о том, что он не успел взять всех
денег, другие опасались, как бы он не попался, и никто не жалел купца, никто не
сказал о нём доброго слова.
— Нет, уж это — благодарю покорно! — возразила Елизавета Петровна грустно-насмешливым голосом. — Мне дочка вон напрямик
сказала: „Если вы, говорит, маменька, еще раз заикнетесь, говорит, с князем
о деньгах, так я видеться с вами не буду“. Ну, так мне тут погибай лучше все, а видеть ее я желаю.
— Как же не содержанкой? Мать мне сама призналась, что она получала от вас несколько месяцев по триста рублей серебром каждый, и я надеюсь, что
деньги эти вы давали ей за меня, и она, полагаю, знала, что это вы платите за меня!.. Как же вы оба смели не
сказать мне
о том?.. Я не вещь неодушевленная, которую можно нанимать и отдавать в наем, не спрашивая даже ее согласия!
Восемнадцать лет тому назад умер мой товарищ, окулист, и оставил после себя семилетнюю дочь Катю и тысяч шестьдесят
денег. В своем завещании он назначил опекуном меня. До десяти лет Катя жила в моей семье, потом была отдана в институт и живала у меня только в летние месяцы, во время каникул. Заниматься ее воспитанием было мне некогда, наблюдал я ее только урывками и потому
о детстве ее могу
сказать очень немного.
Он не видел брата уже четыре года; последнее свидание с Никитой было скучно, сухо: Петру показалось, что горбун смущён, недоволен его приездом; он ёжился, сжимался, прячась, точно улитка в раковину; говорил кисленьким голосом не
о боге, не
о себе и родных, а только
о нуждах монастыря,
о богомольцах и бедности народа; говорил нехотя, с явной натугой. Когда Пётр предложил ему
денег, он
сказал тихо и небрежно...
Конечно, я не стал читать ему лекции
о значении искусства, а только
сказал, что за эти картины платят хорошие
деньги, рублей по тысяче, по две и больше. Яличник был совершенно удовлетворен и больше не заговаривал. Этюд вышел прекрасный (очень красивы эти горячие тоны освещенного заходящим солнцем кумача), и я возвратился домой совершенно счастливым.
Когда она высморкалась, он
сказал: «Поверьте…», и опять она разговорилась и высказала то, что было, очевидно, ее главным делом к нему; дело это состояло в вопросах
о том, как бы по случаю смерти мужа достать
денег от казны.
— Слушаю-с. (Он уже ничего не
сказал о Дутлове.) А за
деньгами к садовнику кого прикажете послать?
— Так я сегодня же вечером буду у вас, — говорил генерал, провожая гостя через зал. — Так, братец, и
скажи Тарасу Ермилычу… Только, чур! не проболтайся
о свечке… ха-ха!.. Уговор дороже
денег. Понимаешь?
— Если бы я обкрадывал казну, брал взятки, как другие… — отвечал генерал, продолжая свою собственную мысль, начатую еще третьего дня. —
О, тогда другое бы дело!.. За мной бы все ухаживали, как тогда… Знаешь, что я
скажу тебе, Тарас Ермилыч: дурак я был! Все кругом меня брали жареным и вареным, а я верил в их честность. Зато они живут припеваючи на воровские
деньги, а я с одной своей пенсией… Дурак, дурак, и еще раз дурак!..
— Извините, я пока еще ничего не вижу, —
сказал я, перелистывая тетради. — Где у вас ведомость
о поступлении пожертвований
деньгами?
Нельзя было того же
сказать о матери. Некрасивое, испитое и изможденное лицо носило следы крайнего утомления; глаза были окружены синевою; она кормила и вместе с тем вынуждена была продаваться за
деньги, чтобы покупать молоко и окружить ребенка возможными в этом положении удобствами. Теперь она стояла на крыльце, слегка покачиваясь на нетвердых ногах. Она, казалось, все еще спала, и если двигалась, то лишь под впечатлением детского крика, который управлял ею, помимо ее сознания.
— Никогда! На первых порах он казался оригинальным и возбуждал жалость — вот и все. Он нахален, берет женщину приступом, и это привлекательно. Но не будем говорить
о нем. Это печальная страница моей жизни. Он уехал в Россию за
деньгами — туда ему и дорога! Я
сказала, чтоб он не смел возвращаться.
3-й мужик. Наследник,
скажем.
О господи! (Прячет
деньги.) Прибрать, видно, пока что.
Хорошо сожаление… Сбавка большая, а все-таки полтораста червонцев пожалуйте. Шутка
сказать! Да у нас решительно ни у кого тогда таких
денег не было, потому что мы, выходя из Польши, совсем не так были обнадежены и накупили себе что нужно и чего не нужно, — всякого платья себе нашили, чтобы здесь лучше себя показать, а
о том, какие здесь порядки, даже и не думали.
Венеровский. Вот видишь ли. В последнее наша свиданье Прибышев опять начал разговор
о деньгах при ней; я
сказал, что об этом предмете я нахожу удобнее переговорить с глаза на глаз, чем парадировать перед публикой.
После такого рода неприятностей почтенный судья
о театре, конечно, забыл и думать, а пустился в закавказский преферанс и выиграл тьму
денег, ограничась в отношении своей роли только тем, что, когда при его глазах лакей, метя комнату, задел щеткой тетрадку и хотел было ее вымести вместе с прочею дрянью, он
сказал: «Не тронь этого, пусть тут валяется», — но тем и кончилось.
На следующий день я получил через Ефремова записку, написанную, как и предыдущие, очень простым шифром.
Деньги и все остальное дошли по назначению. Тем не менее, забегая вперед описываемых событий, я должен
сказать, что теперь я с чувством уважения и благодарности вспоминаю
о старосте и
о честном предостережении со стороны тюремного общества.
— А как же? Мне поп говорил, что человек не
о шкуре своей должен заботиться,
о душе. Душа у меня требует водки, а не штанов. Давай
деньги! Ну, вот теперь я выпью… А отцу про тебя все-таки
скажу.
Он попробовал раз подумать
о том, что ему теперь делать, как выехать без копейки
денег, как заплатить пятнадцать тысяч проигранных казенных
денег, что
скажет полковой командир, что
скажет его мать, что
скажут товарищи, — и на него нашел такой страх и такое отвращение к самому себе, что он, желая забыться чем-нибудь, встал, стал ходить по комнате, стараясь ступать только наищели половиц, и снова начал припоминать себе все мельчайшие обстоятельства происходившей игры; он живо воображал, что уже отыгрывается и снимает девятку, кладет короля пик на две тысячи рублей, направо ложится дама, налево туз, направо король бубен, — и всё пропало; а ежели бы направо шестерка, а налево король бубен, тогда совсем бы отыгрался, поставил бы еще всё на пе и выиграл бы тысяч пятнадцать чистых, купил бы себе тогда иноходца у полкового командира, еще пару лошадей, фаэтон купил бы.