Неточные совпадения
В то время как она входила, лакей Вронского с расчесанными бакенбардами, похожий на камер-юнкера, входил тоже. Он остановился у двери и, сняв фуражку, пропустил ее. Анна узнала его и тут только вспомнила, что Вронский вчера
сказал, что не приедет. Вероятно, он об этом прислал записку.
Она слышала, снимая верхнее платье
в передней, как лакей, выговаривавший даже р как камер-юнкер,
сказал: «от графа княгине» и передал записку.
Тогда еще из Петербурга только что приехал камер-юнкер князь Щегольской… протанцевал со мной мазурку и на другой же день хотел приехать с предложением; но я сама отблагодарила
в лестных выражениях и
сказала, что сердце мое принадлежит давно другому.
— Елизаветинских времен штучка, —
сказал Тагильский. — Отлично, крепко у нас тюрьмы строили. Мы пойдем
в камеру подследственного, не вызывая его
в контору. Так — интимнее будет, — поспешно ворчал он.
—
В камеру Безбедова, —
сказал Тагильский. Человечек, испуганно мигнув мышиными глазами, скомандовал надзирателю...
— Очень глупенький, —
сказала она, быстрыми стежками зашивая
в коленкор какой-то пакет, видимо — бумаги или книги, и сообщила, незнакомо усмехаясь: — Этот скромнейший статистик Смолин выгнал товарища прокурора Виссарионова из своей
камеры пинком ноги.
— Я
сказал —
в камеру! — строго напомнил Тагильский.
— Разве можно тут разговаривать, —
сказала она, — пройдите сюда, там одна Верочка. — И она вперед прошла
в соседнюю дверь крошечной, очевидно одиночной
камеры, отданной теперь
в распоряжение политических женщин. На нарах, укрывшись с головой, лежала Вера Ефремовна.
В соседней
камере послышались голоса начальства. Всё зaтихло, и вслед за этим вошел старшой с двумя конвойными. Это была поверка. Старшой счел всех, указывая на каждого пальцем. Когда дошла очередь до Нехлюдова, он добродушно-фамильярно
сказал ему...
— Да, мне рассказывали про ваше дело, —
сказал Нехлюдов, проходя
в глубь
камеры и становясь у решетчатого и грязного окна, — и хотелось бы от вас самих услышать.
Когда загремел замок, и Маслову впустили
в камеру, все обратились к ней. Даже дочь дьячка на минуту остановилась, посмотрела на вошедшую, подняв брови, но, ничего не
сказав, тотчас же пошла опять ходить своими большими, решительными шагами. Кораблева воткнула иголку
в суровую холстину и вопросительно через очки уставилась на Маслову.
В следующей
камере было то же самое. Такая же была духота, вонь; точно так же впереди, между окнами, висел образ, а налево от двери стояла парашка, и так же все тесно лежали бок с боком, и так же все вскочили и вытянулись, и точно так же не встало три человека. Два поднялись и сели, а один продолжал лежать и даже не посмотрел на вошедших; это были больные. Англичанин точно так же
сказал ту же речь и так же дал два Евангелия.
— Вот сведите князя
в камеру к Меньшову.
Камера 21-я, —
сказал смотритель помощнику, — а потом
в контору. А я вызову. Как ее звать?
— Вы знаете, отчего барон — Воробьев? —
сказал адвокат, отвечая на несколько комическую интонацию, с которой Нехлюдов произнес этот иностранный титул
в соединении с такой русской фамилией. — Это Павел за что-то наградил его дедушку, — кажется, камер-лакея, — этим титулом. Чем-то очень угодил ему. — Сделать его бароном, моему нраву не препятствуй. Так и пошел: барон Воробьев. И очень гордится этим. А большой пройдоха.
— Бернов! — крикнул офицер, — проводи их к Вакулову,
скажи пропустить
в отдельную
камеру к политическим; могут там побыть до поверки.
В пользу системы общих
камер, я думаю, едва ли можно
сказать что-нибудь хорошее.
Вообще надобно
сказать, что, несмотря на новое устройство, впрочем давно уже появившееся, так называемых полуторных и двойных
камер в казенном щурупе, несмотря на новейшее изобретение замков с пистонами, — старинные охотничьи ружья били кучнее, крепче и дальше нынешних ружей, изящных по отделке и очень удобных для стрельбы мелкою дробью мелкой дичи, но не для стрельбы крупной дробью крупной дичи.
И так до трех раз он спросил ее. Но она всё-таки ничего не
сказала. И он проснулся. С тех пор ему легче стало, и он как бы очнулся, оглянулся вокруг себя и
в первый раз стал сближаться и говорить с своими товарищами по
камере.
Государь же вздохнул, пожал плечами с эполетами и
сказал: «Закон» и подставил бокал,
в который камер-лакей наливал шипучий мозельвейн. Все сделали вид, что удивлены мудростью сказанного государем слова. И больше о телеграмме не было речи. И двух мужиков — старого и молодого — повесили с помощью выписанного из Казани жестокого убийцы и скотоложника, татарина-палача.
— Конечно, нет! — воскликнул адъютант, думавший, что князь по-прежнему расположен к Тулузову, но управляющий, все время глядевший
в развернутую перед ним какую-то министерскую бумагу,
сказал камер-юнкеру...
Александр Сергеич между тем пересел к фортепьяно и начал играть переведенную впоследствии, а тогда еще певшуюся на французском языке песню Беранже: «
В ногу, ребята, идите; полно, не вешать ружья!»
В его отрывистой музыке чувствовался бой барабана, сопровождающий обыкновенно все казни. Без преувеличения можно
сказать, что холодные мурашки пробегали при этом по телу всех слушателей, опять-таки за исключением того же камер-юнкера, который, встав, каким-то вялым и гнусливым голосом
сказал гегельянцу...
— Ну-с, буду ждать этого блаженного послезавтра! — проговорил камер-юнкер и, поцеловав у Миропы Дмитриевны ручку, отправился с своим другом
в кофейную, где
в изъявление своей благодарности угостил своего поручителя отличным завтраком, каковой Максинька съел с аппетитом голодного волка. Миропа же Дмитриевна как
сказала, так и сделала:
в то же утро она отправилась
в место служения камер-юнкера, где ей подтвердили, что он действительно тут служит и что даже представлен
в камергеры.
В кофейной Печкина вечером собралось обычное общество: Максинька, гордо восседавший несколько вдали от прочих на диване, идущем по трем стенам; отставной доктор Сливцов, выгнанный из службы за то, что обыграл на бильярде два кавалерийских полка, и продолжавший затем свою профессию
в Москве:
в настоящем случае он играл с надсмотрщиком гражданской палаты, чиновником еще не старым, который, получив сию духовную должность, не преминул каждодневно ходить
в кофейную, чтобы придать себе, как он полагал, более светское воспитание; затем на том же диване сидел франтоватый господин, весьма мизерной наружности, но из аристократов, так как носил звание камер-юнкера, и по поводу этого камер-юнкерства рассказывалось, что когда он был облечен
в это придворное звание и явился на выход при приезде императора Николая Павловича
в Москву, то государь, взглянув на него,
сказал с оттенком неудовольствия генерал-губернатору: «Как тебе не совестно завертывать таких червяков, как
в какие-нибудь коконы,
в камер-юнкерский мундир!» Вместе с этим господином приехал
в кофейную также и знакомый нам молодой гегелианец, который наконец стал уж укрываться и спасаться от m-lle Блохи по трактирам.
При других обстоятельствах я всю бы жизнь, конечно, отдал пани Вибель, но теперь…» О, как проклинал себя Аггей Никитич за свою глупую историю
в Синькове с камер-юнкером, за свою непристойную выходку против пани Вибель, даже за свое возобновление знакомства с добрейшим аптекарем, и
в голове его возникло намерение опять сойтись с пани Вибель,
сказать ей, что он свободен, и умолять ее, чтобы она ему все простила, а затем, не рассуждая больше ни о чем, Аггей Никитич не далее как через день отправился на квартиру пани Вибель, но, к ужасу своему, еще подходя, он увидел, что ставни квартиры пани Вибель были затворены.
— Правило ужасное! —
сказал окончательно растерявшийся камер-юнкер. — Впрочем, что ж я, и забыл совсем; я сейчас же могу вам представить поручителя! — воскликнул он, как бы мгновенно оживившись, после чего, побежав на улицу к Максиньке, рассказал ему все, и сей благородный друг ни минуты не поколебался сам предложить себя
в поручители. Пожав ему руку с чувством благодарности, камер-юнкер ввел его к Миропе Дмитриевне.
— Но мы, однако, его найдем и
в Москве, —
сказал Аггей Никитич, — если вы будете так добры, что сообщите нам, где живет господин камер-юнкер.
Аггей Никитич, впрочем, извинившись
в столь раннем визите,
сказал, что он и его товарищ приехали не затем, чтобы беспокоить Екатерину Петровну, но что они имеют надобность видеть господина камер-юнкера.
Это они говорили, уже переходя из столовой
в гостиную,
в которой стоял самый покойный и манящий к себе турецкий диван, на каковой хозяйка и гость опустились, или, точнее
сказать, полуприлегли, и камер-юнкер обнял было тучный стан Екатерины Петровны, чтобы приблизить к себе ее набеленное лицо и напечатлеть на нем поцелуй, но Екатерина Петровна, услыхав
в это мгновение какой-то шум
в зале, поспешила отстраниться от своего собеседника и даже пересесть на другой диван, а камер-юнкер, думая, что это сам Тулузов идет, побледнел и
в струнку вытянулся на диване; но вошел пока еще только лакей и доложил Екатерине Петровне, что какой-то молодой господин по фамилии Углаков желает ее видеть.
— Ну, что? Что вы
скажете? — победоносно спрашивал Александр Семенович. Все с любопытством наклоняли уши к дверцам первой
камеры. — Это они клювами стучат, цыплятки, — продолжал, сияя, Александр Семенович. — Не выведу цыпляток,
скажете? Нет, дорогие мои. — И от избытка чувств он похлопал охранителя по плечу. — Выведу таких, что вы ахнете. Теперь мне
в оба смотреть, — строго добавил он. — Чуть только начнут вылупливаться, сейчас же мне дать знать.
И если бы к ней
в камеру, наполняя ее зловонием, внесли гроб с ее собственным разлагающимся телом и
сказали...
Так прошло время до четверга. А
в четверг,
в двенадцать часов ночи,
в камеру к Янсону вошло много народу, и какой-то господин с погонами
сказал...
— Ну! —
сказал он наконец, тряхнув головой. — Что уж тут, сами понимаете: каторга не свой брат. Так уж… что было, чего не было… только
в этот вечер пошел у них
в камере дым коромыслом: обошли, околдовали,
в лоск уложили и старшого, и надзирателя, и фершала. Старшой так, говорили, и не очухался… Сами знаете, баба с нашим братом что может сделать… А тут о головах дело пошло… Притом же — сонного
в хмельное подсыпали…
Мальчика не пугала серая толпа, окружавшая его со всех сторон
в этой
камере, — он привык к этим лицам, привык к звону кандалов, и не одна жесткая рука каторжника или бродяги гладила его белокурые волосы. Но, очевидно,
в лице одиноко стоявшего перед отцом его человека,
в его воспаленных глазах, устремленных с каким-то тяжелым недоумением на отца и на ребенка, было что-то особенное, потому что мальчик вдруг присмирел, прижался к отцу головой и тихо
сказал...
Весь этот вечер,
в своей
камере, я думал об этом случае и о своем положении. Помню, что это было во вторник.
В среду обыкновенно проходил мимо Тобольска пароход с арестантской баржей. Запирая меня на ночь, Гаврилов тихо
сказал мне, что «может, завтра вы уедете. Завтра провезут политическую партию».
— Пожалуйте
в камеру, пора, —
сказал он мне наконец с каким-то особенным выражением.
Отверстие
в стене, вроде печной дверки, открылось;
в него мелькнул свет, и протянулась рука с подсвечником.
Камера осветилась, но не стала приветливой. Я взял свечу не торопясь. Мне хотелось заговорить с моим сторожем. Голос, которым он
сказал эти слова, был грудной и приятный.
В нем слышались простые ноты добродушного человека, и я тотчас же вспомнил, что это тот самый, который первый пригласил меня
в келью деликатным «пожалуйте».
Полицмейстер после моих сравнительно спокойных объяснений понял это, а сообразив вдобавок, что мы не подследственные и не высылаемые, а, наоборот, «возвращаемые», он и совсем махнул рукой. Женщинам нашли большую
камеру, меня с спутником отвели
в «подследственное». Не злой и не глупый по натуре, тобольский полицмейстер был,
в сущности, благодарен мне за спокойное разъяснение положения, которое помешало ему сделать бесполезную и ненужную жестокость. Поэтому, провожая нас, он пожал мне руку и
сказал...
— Они кушают, —
сказал ему тот же старший сторож, остановившись перед дверью
камеры, помещенной особенно,
в темных сенцах, и звонко щелкнул замком.
Палтусов смотрел ему вслед. Умер Лещов. Марья Орестовна собралась жить враздел с мужем. На чьем же попечении останется этот задерганный обыватель? Надо его прибрать к рукам, пока не явятся новые руководители. Нетов раскланялся с Краснопёрым и с камер-юнкером мимоходом, не стал с ними заговаривать, потом взял
в сторону, раскланялся и с кучкой, где выглядывало рябое лицо его врага и «обличителя», кажется, улыбнулся им. Подал руку всем троим, что-то
сказал и, сделав жест правой рукой, перезнакомил их с зятем.
— Это мое постановление, —
сказал он Савину, — по нашим законам имеет силу
в течение недели, а по истечении этого срока содержание ваше под стражею будет зависеть от решения синдикальной
камеры судебных следователей (Chambre cyndicale des juges d'instructions), которая может продолжить ваше заключение или же освободить вас. К этому времени вы можете избрать себе защитника или же явиться лично
в синдикальную
камеру для дачи объяснений.
Зачем он бежал? Да, он помнит: он сидел
в одной
камере с двумя товарищами; они собрались бежать и взяли его. Надо было, чтобы не осталось свидетеля их бегства. Они
сказали ему, что возьмут его — он согласился. Куда? Зачем? Он не знал.
— Вы меня извините, господин Савин, —
сказал ему, однако, этот последний далеко не ласковым тоном, прочитав поданные ему конвойным писарем относящиеся к арестанту бумаги, — но я принужден буду вас тщательно обыскать и затем содержать
в секретной
камере; уж больно строго насчет вас предписание от одесского градоначальника.
Что было
сказать на это? Лизавета Петровна нашлась бы
в другую минуту. Но тут настроение
камеры так болезненно на нее подействовало, что она расплакалась, упала на кровать, и я должна была потом вместе с одной из надзирательниц снести ее вниз на руках.
Когда вахтер пришел
в его
камеру и осторожно, тихо
сказал ему, что один арестант хочет видеться с ним, он обрадовался, надеясь, что это свидание даст ему возможность сообщения с своей партией.
В один из тех дней, когда он находился
в таком радостном, возбужденном состоянии,
в камеру к нему вошел
в необычное время смотритель и спросил, хорошо ли ему и не желает ли он чего. Светлогуб удивился, не понимая, что означает эта перемена, и попросил папирос, ожидая отказа. Но смотритель
сказал, что он сейчас пришлет; и действительно, сторож принес ему пачку папирос и спички.
— Если я вам
скажу, сударыня, что святое Евангелие составляет уже давно мою настольную книгу, что нет дня
в моей жизни, когда я не развернул бы этой великой книги, черпая
в ней силу и мужество для прохождения моего нелегкого пути, — вы поймете, что ваш щедрый дар не мог попасть
в более подходящие руки. Отныне, благодаря вам, печальное иногда уединение моей
камеры исчезает: я не один. Благословляю тебя, дочь мол.
Моя
камера находится на высоте пятого этажа, и
в решетчатое окно открывается прекрасный вид на далекий город и часть пустынного поля, уходящего направо; налево же, вне пределов моего зрения, продолжается предместье города и находится, как мне
сказали, церковь с прилегающим к ней городским кладбищем. О существовании церкви и даже кладбища я знал, впрочем, и раньше по печальному перезвону колоколов, какого требует обычай при погребении умерших.