Неточные совпадения
Нынче
сильнее, чем когда-нибудь, Сережа чувствовал приливы любви к ней и теперь, забывшись, ожидая
отца, изрезал весь край стола ножичком, блестящими глазами глядя пред собой и думая о ней.
Старушка хотела что-то сказать, но вдруг остановилась, закрыла лицо платком и, махнув рукою, вышла из комнаты. У меня немного защемило в сердце, когда я увидал это движение; но нетерпение ехать было
сильнее этого чувства, и я продолжал совершенно равнодушно слушать разговор
отца с матушкой. Они говорили о вещах, которые заметно не интересовали ни того, ни другого: что нужно купить для дома? что сказать княжне Sophie и madame Julie? и хороша ли будет дорога?
— Помнишь,
отец твой говорил, что все люди привязаны каждый на свою веревочку и веревочка
сильнее их?
Он всегда говорил, что на мужике далеко не уедешь, что есть только одна лошадь, способная сдвинуть воз, — интеллигенция. Клим знал, что интеллигенция — это
отец, дед, мама, все знакомые и, конечно, сам Варавка, который может сдвинуть какой угодно тяжелый воз. Но было странно, что доктор, тоже очень
сильный человек, не соглашался с Варавкой; сердито выкатывая черные глаза, он кричал...
Мы,
сильный пол,
отцы, мужья, братья и дети этих женщин, мы важно осуждаем их за то, что сорят собой и валяются в грязи, бегают по кровлям…
Но
отец Аввакум имел, что французы называют, du guignon [неудачу — фр.]. К вечеру стал подувать порывистый ветерок, горы закутались в облака. Вскоре облака заволокли все небо. А я подготовлял было его увидеть Столовую гору, назначил пункт, с которого ее видно, но перед нами стояли горы темных туч, как будто стены, за которыми прятались и Стол и Лев. «Ну, завтра увижу, — сказал он, — торопиться нечего». Ветер дул
сильнее и
сильнее и наносил дождь, когда мы вечером, часов в семь, подъехали к отелю.
Хотя обдорский монашек после сего разговора воротился в указанную ему келейку, у одного из братий, даже в довольно
сильном недоумении, но сердце его несомненно все же лежало больше к
отцу Ферапонту, чем к
отцу Зосиме.
Алеша немедленно покорился, хотя и тяжело ему было уходить. Но обещание слышать последнее слово его на земле и, главное, как бы ему, Алеше, завещанное, потрясло его душу восторгом. Он заспешил, чтоб, окончив все в городе, поскорей воротиться. Как раз и
отец Паисий молвил ему напутственное слово, произведшее на него весьма
сильное и неожиданное впечатление. Это когда уже они оба вышли из кельи старца.
Но Илюша, уже слышавший и знавший еще за три дня, что ему подарят маленькую собачку, и не простую, а настоящую меделянскую (что, конечно, было ужасно важно), хотя и показывал из тонкого и деликатного чувства, что рад подарку, но все, и
отец и мальчики, ясно увидели, что новая собачка, может быть, только еще
сильнее шевельнула в его сердечке воспоминание о несчастной, им замученной Жучке.
Алеша быстро отвел свои глаза и опустил их в землю, и уже по одному виду юноши
отец Паисий догадался, какая в минуту сию происходит в нем
сильная перемена.
Что всего более поразило бедного монашка, так это то, что
отец Ферапонт, при несомненном великом постничестве его и будучи в столь преклонных летах, был еще на вид старик
сильный, высокий, державший себя прямо, несогбенно, с лицом свежим, хоть и худым, но здоровым.
Около устья Уленгоу жил удэгеец Сунцай. Это был типичный представитель своего народа. Он унаследовал от
отца шаманство. Жилище его было обставлено множеством бурханов. Кроме того, он славился как хороший охотник и ловкий, энергичный и
сильный пловец на лодках по быстринам реки. На мое предложение проводить нас до Сихотэ-Алиня Сунцай охотно согласился, но при условии, если я у него простою один день.
Но ясно, что у девушки
сильный характер, если она так долго скрывала самое расстройство и если во все время не дала
отцу ни одного случая отгадать ее причину; виден
сильный характер и в спокойном тоне ее ответов на консилиуме.
— Здравствуй, Володька! — сказал он слабым голосом, и Владимир с жаром обнял
отца своего. Радость произвела в больном слишком
сильное потрясение, он ослабел, ноги под ним подкосились, и он бы упал, если бы сын не поддержал его.
Одним утром является ко мне дьячок, молодой долговязый малый, по-женски зачесанный, с своей молодой женой, покрытой веснушками; оба они были в
сильном волнении, оба говорили вместе, оба прослезились и отерли слезы в одно время. Дьячок каким-то сплюснутым дискантом, супруга его, страшно картавя, рассказывали в обгонки, что на днях у них украли часы и шкатулку, в которой было рублей пятьдесят денег, что жена дьячка нашла «воя» и что этот «вой» не кто иной, как честнейший богомолец наш и во Христе
отец Иоанн.
— Катерина! меня не казнь страшит, но муки на том свете… Ты невинна, Катерина, душа твоя будет летать в рае около бога; а душа богоотступного
отца твоего будет гореть в огне вечном, и никогда не угаснет тот огонь: все
сильнее и
сильнее будет он разгораться: ни капли росы никто не уронит, ни ветер не пахнет…
Самое
сильное и самое отрадное впечатление от всех встреч с духовными лицами у меня осталось от
отца Алексея Мечева.
Более
сильное и значительное впечатление на меня впоследствии произвел
отец Алексей Мечев.
— Толкуй больной с подлекарем! — сказал
отец с раздражением, чувствуя, что судья склоняется к противной стороне, — так он тебе и отдал! Если он
сильнее…
Мать моя была католичка. В первые годы моего детства в нашей семье польский язык господствовал, но наряду с ним я слышал еще два: русский и малорусский. Первую молитву я знал по — польски и по — славянски, с
сильными искажениями на малорусский лад. Чистый русский язык я слышал от сестер
отца, но они приезжали к нам редко.
В один из карточных вечеров у
отца об этом случае заговорили чиновники. Все сочувствовали и немного удивлялись Долгоногову. Одни думали, что ему не сдобровать, другие догадывались, что, должно быть, у этого Долгоногова есть «
сильная рука» в Петербурге.
Отец с обычной спокойной категоричностью сказал...
А в прорехе появлялись новые звезды и опять проплывали, точно по синему пруду… Я вспомнил звездную ночь, когда я просил себе крыльев… Вспомнил также спокойную веру
отца… Мой мир в этот вечер все-таки остался на своих устоях, но теперешнее мое звездное небо было уже не то, что в тот вечер. Воображение охватывало его теперь иначе. А воображение и творит, и подтачивает веру часто гораздо
сильнее, чем логика…
«Молись, доню, крепче, — просил
отец, — твоя молитва
сильнее».
Я долго не спал, удивленный этой небывалой сценой… Я сознавал, что ссора не имела личного характера. Они спорили, и мать плакала не от личной обиды, а о том, что было прежде и чего теперь нет: о своей отчизне, где были короли в коронах, гетманы, красивая одежда, какая-то непонятная, но обаятельная «воля», о которой говорили Зборовские, школы, в которых учился Фома из Сандомира… Теперь ничего этого нет. Отняли родичи
отца. Они
сильнее. Мать плачет, потому что это несправедливо… их обидели…
Я тогда еще верил по — отцовски и думал, что счеты
отца сведены благополучно: он был человек религиозный, всю жизнь молился, исполнял долг, посильно защищал слабых против
сильных и честно служил «закону». Бог признает это, — и, конечно, ему теперь хорошо.
В связи с описанной сценой мне вспоминается вечер, когда я сидел на нашем крыльце, глядел на небо и «думал без слов» обо всем происходящем… Мыслей словами, обобщений, ясных выводов не было… «Щось буде» развертывалось в душе вереницей образов… Разбитая «фигура»… мужики Коляновской, мужики Дешерта… его бессильное бешенство… спокойная уверенность
отца. Все это в конце концов по странной логике образов слилось в одно
сильное ощущение, до того определенное и ясное, что и до сих пор еще оно стоит в моей памяти.
— Вы не станете, конечно, отрицать, — начал Гаврила Ардалионович, — прямо обращаясь к слушавшему его изо всех сил Бурдовскому, выкатившему на него от удивления глаза и, очевидно, бывшему в
сильном смятении, — вы не станете, да и не захотите, конечно, отрицать серьезно, что вы родились ровно два года спустя после законного брака уважаемой матушки вашей с коллежским секретарем господином Бурдовским,
отцом вашим.
Схоронив
отца и поручив той же неизменной Глафире Петровне заведование хозяйством и надзор за приказчиками, молодой Лаврецкий отправился в Москву, куда влекло его темное, но
сильное чувство.
Что она могла поделать одна в лесу с
сильным мужиком? Лошадь бывала по этой тропе и шла вперед, как по наезженной дороге. Был всего один след, да и тот замело вчерашним снегом. Смиренный инок Кирилл улыбался себе в бороду и все поглядывал сбоку на притихшую Аграфену: ишь какая быстрая девка выискалась… Лес скоро совсем поредел, и начался голый березняк: это и был заросший старый курень Бастрык. Он тянулся широким увалом верст на восемь. На нем работал еще
отец Петра Елисеича, жигаль Елеска.
[Цензурный запрет был наложен в 1859 г. на рассказ о задуманном в 1819 г. одним из руководителей Тайного общества Н. И. Тургеневым при участии других заговорщиков литературно-политическом журнале, о размышлениях над тем, привлекать ли Пушкина к заговору, о встрече Пущина с
отцом поэта (от абзаца «Самое
сильное нападение Пушкина…» до слов «целию самого союза» в абзаце «Я задумался…» (стр. 71–73).
Но
отец беспрестанно торопил, и мы, одевшись, почти бегом побежали на пристань: красная заря горела сквозь серое небо и предвещала
сильный ветер.
Отец мой спросил: сколько людей на десятине? не тяжело ли им? и, получив в ответ, что «тяжеленько, да как же быть, рожь сильна, прихватим вечера…» — сказал: «Так жните с богом…» — и в одну минуту засверкали серпы, горсти ржи замелькали над головами работников, и шум от резки жесткой соломы еще звучнее,
сильнее разнесся по всему полю.
Морозы стояли еще
сильные, и меня долго не пускали гулять, даже не пускали сбегать к Пантелею Григорьевичу и Сергеевне; но
отец мой немедленно повидался с своим слепым поверенным, и я с любопытством слушал их разговоры.
Я не смел опустить стекла, которое поднял
отец, шепотом сказав мне, что сырость вредна для матери; но и сквозь стекло я видел, что все деревья и оба моста были совершенно мокры, как будто от
сильного дождя.
Сначала
отец не встревожился этим и говорил, что лошадям будет легче, потому что подмерзло, мы же с сестрицей радовались, глядя на опрятную белизну полей; но снег продолжал идти час от часу
сильнее и к вечеру выпал с лишком в полторы четверти; езда сделалась ужасно тяжела, и мы едва тащились шагом, потому что мокрый снег прилипал к колесам и даже тормозил их.
По случаю безвыездной деревенской жизни
отца, наставниками его пока были: приходский дьякон, который версты за три бегал каждый день поучить его часа два; потом был взят к нему расстрига — поп, но оказался уж очень
сильным пьяницей; наконец, учил его старичок, переезжавший несколько десятков лет от одного помещика к другому и переучивший, по крайней мере, поколения четыре.
Услышав довольно
сильный стук одного экипажа, Юлия, по какому-то предчувствию и пользуясь тем, что на дворе еще было довольно светло, взглянула в окно, — это в самом деле подъезжал Вихров на щегольских, еще покойным
отцом его вскормленных и сберегаемых серых лошадях и в открытой коляске.
И, наконец, свойство самых добродушных людей, может быть перешедшее к ней от
отца, — захвалить человека, упорно считать его лучше, чем он в самом деле, сгоряча преувеличивать в нем все доброе, — было в ней развито в
сильной степени.
«
Отец оглянется, — подумал я, — и я пропал…» — но странное чувство, чувство
сильнее любопытства,
сильнее даже ревности,
сильнее страха — остановило меня.
Но из-за страха перед
отцом в душе Луши выступило более
сильное чувство: она жалела этого жалкого, потерянного человека и только теперь поняла, как его всегда любила.
— Если владыка благословит, буду стараться, — сказал
отец Мисаил. Он был рад этому поручению. Всё, где он мог показать, что он верит, радовало его. А обращая других, он
сильнее всего убеждал себя, что он верит.
Александра как будто стерегли. Он тихо отворил дверь, в
сильном волнении, на цыпочках, подошел к дивану и тихо взял за руку —
отца Лизы. Александр вздрогнул, отскочил, хотел бежать, но старик поймал его за фалду и посадил насильно подле себя на диван.
Отец Василий, все еще не могший оправиться от смущения, принял письмо от Егора Егорыча дрожащей рукой; когда же он стал пробегать его, то хотя рука еще
сильней задрожала, но в то же время красноватое лицо его просияло радостью, и из воспаленных несколько глаз видимо потекли слезы умиления.
— Это распределить нетрудно, — произнес в
сильном раздумье
отец Василий, — но избранное вами место в церкви я нахожу совершенно невозможным… Если бы даже во время процветания масонства я допустил в храме, мною заведоваемом, собрание ложи, то и тогда бы меня по меньшей мере что расстригли…
— Я еще вчера же,
отец протопоп… как только пришел домой от Бизюкинши… потому что мы все от исправника к ней еще заходили, как вернулся, сейчас и сказал своей услужающей: «Нет, говорю, Эсперанса,
отец Савелий справедлив: не надейся
сильный на свою силу и не хвались своею крепостью».
В сравнении с протоиереем Туберозовым и
отцом Бенефактовым Ахилла Десницын может назваться человеком молодым, но и ему уже далеко за сорок, и по смоляным черным кудрям его пробежала
сильная проседь. Роста Ахилла огромного, силы страшной, в манерах угловат и резок, но при всем этом весьма приятен; тип лица имеет южный и говорит, что происходит из малороссийских казаков, от коих он и в самом деле как будто унаследовал беспечность и храбрость и многие другие казачьи добродетели.
— Да, Эсперанса, я ударился, — отвечал он со вздохом, — но только если ты до теперешнего раза думала, что я на мою силу надеюсь, так больше этого не думай.
Отец протопоп министр юстиции; он правду мне, Эсперанса, говорил: не хвались, Эсперанса,
сильный силою своею, ни крепкий крепостью своею!
Широкие, несмотря на молодость, плечи, очень широкий юношеский таз и тонкий, длинный стан, длинные
сильные руки и сила, гибкость, ловкость во всех движениях всегда радовали
отца, и он всегда любовался сыном.
У Акима было четверо детей, у Петра никого, но работник Петр был такой же, как и
отец: ловкий, сметливый,
сильный, выносливый и, главное, трудолюбивый.
К великому скандалу трех посетителей англичан, Елена хохотала до слез над святым Марком Тинторетта, прыгающим с неба, как лягушка в воду, для спасения истязаемого раба; с своей стороны, Инсаров пришел в восторг от спины и икр того энергичного мужа в зеленой хламиде, который стоит на первом плане тициановского Вознесения и воздымает руки вослед Мадонны; зато сама Мадонна — прекрасная,
сильная женщина, спокойно и величественно стремящаяся в лоно Бога-отца, — поразила и Инсарова и Елену; понравилась им также строгая и святая картина старика Чима да Конельяно.