Неточные совпадения
Горе ее было тем
сильнее, что оно было одиноко.
Кити познакомилась и с г-жою Шталь, и знакомство это вместе с дружбою к Вареньке не только имело на неё
сильное влияние, но утешало ее в ее
горе.
И в одиночестве жестоком
Сильнее страсть ее
горит,
И об Онегине далеком
Ей сердце громче говорит.
Она его не будет видеть;
Она должна в нем ненавидеть
Убийцу брата своего;
Поэт погиб… но уж его
Никто не помнит, уж другому
Его невеста отдалась.
Поэта память пронеслась,
Как дым по небу голубому,
О нем два сердца, может быть,
Еще грустят… На что грустить?..
Только люди, способные сильно любить, могут испытывать и
сильные огорчения; но та же потребность любить служит для них противодействием горести и исцеляет их. От этого моральная природа человека еще живучее природы физической.
Горе никогда не убивает.
Самгин подумал, что парень глуп, и забыл об этом случае, слишком ничтожном для того, чтобы помнить о нем. Действительность усердно воспитывала привычку забывать о фактах, несравненно более крупных. Звеньями бесконечной цепи следуя одно за другим, события все
сильнее толкали время вперед, и оно, точно под
гору катясь, изживалось быстро, незаметно.
Было ясно, что Кутузовым овладел приступ очень
сильного чувства, должно быть — злости или —
горя.
Полгода томилась мать на постели и умерла. Этот гроб, ставши между ими и браком — глубокий траур, вдруг облекший ее молодую жизнь, надломил и ее хрупкий, наследственно-болезненный организм, в котором, еще
сильнее скорби и недуга,
горела любовь и волновала нетерпением и жаждой счастья.
Не то чтоб он меня так уж очень мучил, но все-таки я был потрясен до основания; и даже до того, что обыкновенное человеческое чувство некоторого удовольствия при чужом несчастии, то есть когда кто сломает ногу, потеряет честь, лишится любимого существа и проч., даже обыкновенное это чувство подлого удовлетворения бесследно уступило во мне другому, чрезвычайно цельному ощущению, именно
горю, сожалению о Крафте, то есть сожалению ли, не знаю, но какому-то весьма
сильному и доброму чувству.
От холода еще
сильнее будут
гореть, стоит только рукой достать одно березовое полено… да и незачем совсем доставать полено: можно прямо, сидя на стене, содрать рукой с березового полена бересту и на спичке зажечь ее, зажечь и пропихнуть в дрова — вот и пожар.
Но отец Аввакум имел, что французы называют, du guignon [неудачу — фр.]. К вечеру стал подувать порывистый ветерок,
горы закутались в облака. Вскоре облака заволокли все небо. А я подготовлял было его увидеть Столовую
гору, назначил пункт, с которого ее видно, но перед нами стояли
горы темных туч, как будто стены, за которыми прятались и Стол и Лев. «Ну, завтра увижу, — сказал он, — торопиться нечего». Ветер дул
сильнее и
сильнее и наносил дождь, когда мы вечером, часов в семь, подъехали к отелю.
Вскоре, однако ж, болота и пески заменились зелеными холмами, почва стала разнообразнее, дальние
горы выказывались грознее и яснее; над ними лежали синие тучи и бегала молния: дождь лил довольно
сильный.
Между тем наши закинули невод и поймали одну камбалу, одну морскую звезду и один трепанг. Вдруг подул
сильный норд-вест и повеял таким холодом и так быстро сменил зной, что я едва успел надеть сюртук.
Горы покрылись разорванными клочьями облаков, вода закипела, волны глухо зашумели.
Наконец совершилось наше восхождение на якутский, или тунгусский, Монблан. Мы выехали часов в семь со станции и ехали незаметно в
гору буквально по океану камней. Редко-редко где на полверсты явится земляная тропинка и исчезнет. Якутские лошади малорослы, но сильны, крепки, ступают мерно и уверенно. Мне переменили вчерашнюю лошадь, у которой сбились копыта, и дали другую,
сильнее, с крупным шагом, остриженную a la мужик.
Екатерина Ивановна играла трудный пассаж, интересный именно своею трудностью, длинный и однообразный, и Старцев, слушая, рисовал себе, как с высокой
горы сыплются камни, сыплются и все сыплются, и ему хотелось, чтобы они поскорее перестали сыпаться, и в то же время Екатерина Ивановна, розовая от напряжения,
сильная, энергичная, с локоном, упавшим на лоб, очень нравилась ему.
О, он отлично понимал, что для смиренной души русского простолюдина, измученной трудом и
горем, а главное, всегдашнею несправедливостью и всегдашним грехом, как своим, так и мировым, нет
сильнее потребности и утешения, как обрести святыню или святого, пасть пред ним и поклониться ему: «Если у нас грех, неправда и искушение, то все равно есть на земле там-то, где-то святой и высший; у того зато правда, тот зато знает правду; значит, не умирает она на земле, а, стало быть, когда-нибудь и к нам перейдет и воцарится по всей земле, как обещано».
По наблюдениям староверов, если на западе в
горах небо чистое — погода будет тихая, но если с утра там поднимаются кучевые облака — это верный признак
сильного северо-западного ветра.
Сильный порывистый ветер клубами гнал с моря туман. Точно гигантские волны, катился он по земле и смешивался в
горах с дождевыми тучами.
При каждом спуске с
горы Аркадий Павлыч держал краткую, но
сильную речь кучеру, из чего я мог заключить, что мой знакомец порядочный трус.
Она понижалась все больше и больше, тарантас вырастал из нее, — вот уже показались колеса и конские хвосты, и вот, вздымая
сильные и крупные брызги, алмазными — нет, не алмазными — сапфирными снопами разлетавшиеся в матовом блеске луны, весело и дружно выхватили нас лошади на песчаный берег и пошли по дороге в
гору, вперебивку переступая глянцевитыми мокрыми ногами.
Мы думали, что к утру дождь прекратится, но ошиблись. С рассветом он пошел еще
сильнее. Чтобы вода не залила огонь, пришлось подкладывать в костры побольше дров. Дрова
горели плохо и сильно дымили. Люди забились в комарники и не показывались наружу. Время тянулось томительно долго.
В ночь с 25 на 26 июня шел
сильный дождь, который прекратился только к рассвету. Утром небо было хмурое; тяжелые дождевые тучи низко ползли над землей и, как саваном, окутывали вершины
гор. Надо было ждать дождя снова.
Вечером у всех было много свободного времени. Мы сидели у костра, пили чай и разговаривали между собой. Сухие дрова
горели ярким пламенем. Камыши качались и шумели, и от этого шума ветер казался
сильнее, чем он был на самом деле. На небе лежала мгла, и сквозь нее чуть-чуть виднелись только крупные звезды. С озера до нас доносился шум прибоя. К утру небо покрылось слоистыми облаками. Теперь ветер дул с северо-запада. Погода немного ухудшилась, но не настолько, чтобы помешать нашей экскурсии.
И точно в ответ на его слова в
горах послышался шум, потом налетел
сильный порыв ветра с той стороны, откуда мы его не ожидали. Дрова разгорелись ярким пламенем. Вслед за первым порывом налетел второй, потом третий, пятый, десятый, и каждый порыв был продолжительнее предыдущего. Хорошо, что палатки наши были крепко привязаны, иначе их сорвало бы ветром.
26 числа небо начало хмуриться. Порывистый ветер гнал тучи в густой туман. Это был плохой признак. Ночью пошел дождь с ветром, который не прекращался подряд 3 суток. 28-го числа разразилась
сильная буря с проливным дождем. Вода стекала с
гор стремительными потоками; реки переполнились и вышли из берегов; сообщение поста Ольги с соседними селениями прекратилось.
Последние 2 дня были грозовые. Особенно
сильная гроза была 23-го вечером. Уже с утра было видно, что в природе что-то готовится: весь день сильно парило; в воздухе стояла мгла. Она постепенно увеличивалась и после полудня сгустилась настолько, что даже ближние
горы приняли неясные и расплывчатые очертания. Небо сделалось белесоватым. На солнце можно было смотреть невооруженным глазом: вокруг него появилась желтая корона.
Такие лудевы ставятся всегда в
горах на кабарожьих тропах. В изгороди местами оставляются проходы, а в них настораживаются веревочные петли. Попав головой в петлю, испуганная кабарга начинает метаться, и чем
сильнее бьется, тем больше себя затягивает.
Он издал короткий крик и, положив рога на спину,
сильными прыжками пошел наискось под
гору.
В долине реки Сальной можно наблюдать весьма интересные образования. Вода, стекающая с
горы, по узким ложбинам выносит массы песка и щебня. По выходе в долину материал этот складывается в большие конусы, которые тем больше, чем длиннее и глубже ущелье. Вероятно, конусы эти нарастают периодически, во время
сильных ливней, потому что только масса быстро двигающейся воды способна переносить столь крупные обломки горной породы.
Рассчитывать на перемену погоды к лучшему было нельзя. К дождю присоединился ветер, появился туман. Он то заволакивал вершины
гор, то опускался в долину, то вдруг опять подымался кверху, и тогда дождь шел еще
сильнее.
Я уверен, что подобная черта страдания перед призванием была и на лице девы Орлеанской, и на лице Иоанна Лейденского, — они принадлежали народу, стихийные чувства, или, лучше, предчувствия, заморенные в нас,
сильнее в народе. В их вере был фатализм, а фатализм сам по себе бесконечно грустен. «Да свершится воля твоя», — говорит всеми чертами лица Сикстинская мадонна. «Да свершится воля твоя», — говорит ее сын-плебей и спаситель, грустно молясь на Масличной
горе.
После «
Горя от ума» не было ни одного литературного произведения, которое сделало бы такое
сильное впечатление.
Люди обыкновенно вспоминают о первой молодости, о тогдашних печалях и радостях немного с улыбкой снисхождения, как будто они хотят, жеманясь, как Софья Павловна в «
Горе от ума», сказать: «Ребячество!» Словно они стали лучше после,
сильнее чувствуют или больше.
Но нет, здесь в душе
горит вера —
сильная, живая.
Леса
горели, гнили на корню и загромождались валежником и буреломом; болота заражали окрестность миазмами, дороги не просыхали в самые
сильные летние жары; деревни ютились около самых помещичьих усадьб, а особняком проскакивали редко на расстоянии пяти-шести верст друг от друга.
— Катерина! меня не казнь страшит, но муки на том свете… Ты невинна, Катерина, душа твоя будет летать в рае около бога; а душа богоотступного отца твоего будет
гореть в огне вечном, и никогда не угаснет тот огонь: все
сильнее и
сильнее будет он разгораться: ни капли росы никто не уронит, ни ветер не пахнет…
Первое
сильное детское
горе переполняло до краев мою душу.
На столе
горел такой же железный ночник с сальною свечкой, как и в той комнате, а на кровати пищал крошечный ребенок, всего, может быть, трехнедельный, судя по крику; его «переменяла», то есть перепеленывала, больная и бледная женщина, кажется, молодая, в
сильном неглиже и, может быть, только что начинавшая вставать после родов; но ребенок не унимался и кричал, в ожидании тощей груди.
Даже беременность не спасла эту несчастную, и Кожин бил ее еще
сильнее, вымещая свое неизбывное
горе.
Кожин не замечал, как крупные слезы катились у него по лицу, а Марья смотрела на него, не смея дохнуть. Ничего подобного она еще не видала, и это
сильное мужское
горе, такое хорошее и чистое, поразило ее. Вот так бы сама бросилась к нему на шею, обняла, приголубила, заговорила жалкими бабьими словами, вместе поплакала… Но в этот момент вошел в избу Петр Васильич, слегка пошатывавшийся на ногах… Он подозрительно окинул своим единственным оком гостя и сестрицу, а потом забормотал...
Участие Груздевых и их семейная жизнь еще
сильнее возбуждали в нем зарытое в землю
горе.
Дорога повернула на полдень и начала забирать все круче и круче, минуя большие
горы, которые теснили ее все
сильнее с каждым шагом вперед.
Осенью озеро ничего красивого не представляло. Почерневшая холодная вода била пенившеюся волной в песчаный берег с жалобным стоном, дул
сильный ветер; низкие серые облака сползали непрерывною грядой с Рябиновых
гор. По берегу ходили белые чайки. Когда экипаж подъезжал ближе, они поднимались с жалобным криком и уносились кверху. Вдали от берега сторожились утки целыми стаями. В осенний перелет озеро Черчеж было любимым становищем для уток и гусей, — они здесь отдыхали, кормились и летели дальше.
— А кто же их утешит, этих старушек? — просто ответил о. Сергей. — Ведь у них никого не осталось, решительно никого и ничего, кроме церкви… Молодые,
сильные и счастливые люди поэтому и забывают церковь, что увлекаются жизнью и ее радостями, а когда придет настоящее
горе, тяжелые утраты и вообще испытания, тогда и они вернутся к церкви.
— Откроем приют для угнетенных; сплотимся, дружно поможем общими силами частному
горю и защитим личность от семьи и общества.
Сильный поработает за бессильного: желудки не будут пугать, так и головы смелее станут. Дело простое.
С летами все это обошлось; старики, примирившись с молодой монахиней, примерли; брат, над которым она имела
сильный умственный перевес, возвратясь из своих походов, очень подружился с нею; и вот сестра Агния уже осьмой год сменила умершую игуменью Серафиму и блюдет суровый устав приюта не умевших найти в жизни ничего, кроме
горя и страдания.
Старик Райнер все слушал молча, положив на руки свою серебристую голову. Кончилась огненная, живая речь, приправленная всеми едкими остротами красивого и горячего ума. Рассказчик сел в
сильном волнении и опустил голову. Старый Райнер все не сводил с него глаз, и оба они долго молчали. Из-за
гор показался серый утренний свет и стал наполнять незатейливый кабинет Райнера, а собеседники всё сидели молча и далеко носились своими думами. Наконец Райнер приподнялся, вздохнул и сказал ломаным русским языком...
Но отец беспрестанно торопил, и мы, одевшись, почти бегом побежали на пристань: красная заря
горела сквозь серое небо и предвещала
сильный ветер.
Поднимаясь от гумна на
гору, я увидел, что все долочки весело зеленели сочной травой, а гривы, или кулиги, дикого персика, которые тянулись по скатам крутых холмов, были осыпаны розовыми цветочками, издававшими
сильный ароматический запах.
Сильные родники били из
горы по всему скату и падали по уступам натуральными каскадами, журчали, пенились и потом текли прозрачными, красивыми ручейками, освежая воздух и оживляя местность.
Гребцы работали с необыкновенным усилием, лодка летела; но едва мы, достигнув середины Волги, вышли из-под защиты
горы, подул
сильный ветер, страшные волны встретили нас, и лодка начала то подыматься носом кверху, то опускаться кормою вниз; я вскрикнул, бросился к матери, прижался к ней и зажмурил глаза.