Неточные совпадения
Несколько часов ходьбы по улицам дали себя знать, — Самгин уже спал, когда Анфимьевна принесла стакан чаю. Его разбудила
Варвара, дергая за руку с такой
силой, точно желала сбросить на пол.
Но он устал стоять, сел в кресло, и эта свободная всеразрешающая мысль — не явилась, а раздражение осталось во всей
силе и вынудило его поехать к
Варваре.
— Эх,
Варвара Кирилловна, что уж скрывать! Я ведь понимаю: пришло время перемещения
сил, и на должность дураков метят умные. И — пора! И даже справедливо. А уж если желаем справедливости, то, конечно, жалеть нечего. Я ведь только против убийств, воровства и вообще беспорядков.
— Но тогда и мужчины, — так же тихо и сонно заметила
Варвара и вздохнула: — Какая фигура у нее… какая
сила — поразительно!
— Варваре-то улыбнулся бы радостью какой! Чем она тебя прогневала, чем грешней других? Что это: женщина молодая, здоровая, а в печали живет. И вспомяни, господи, Григорья, — глаза-то у него всё хуже. Ослепнет, — по миру пойдет, нехорошо! Всю свою
силу он на дедушку истратил, а дедушка разве поможет… О господи, господи…
— Очень рада. Мне знакомы
Варвара Ардалионовна и Нина Александровна, — пробормотала Аглая, всеми
силами крепясь, чтобы не расхохотаться.
— Я соглашаюсь жить с вами,
Варвара Павловна, — продолжал он, — то есть я вас привезу в Лаврики и проживу с вами, сколько
сил хватит, а потом уеду — и буду наезжать.
Выражение лица
Варвары Павловны, когда она сказала это последнее слово, ее хитрая улыбка, холодный и в то же время мягкий взгляд, движение ее рук и плечей, самое ее платье, все ее существо — возбудили такое чувство отвращения в Лизе, что она ничего не могла ей ответить и через
силу протянула ей руку.
Варвара Павловна мастерски сыграла блестящий и трудный этюд Герца. У ней было очень много
силы и проворства.
Варвара Павловна повела свою атаку весьма искусно; не выдаваясь вперед, по-видимому вся погруженная в блаженство медовых месяцев, в деревенскую тихую жизнь, в музыку и чтение, она понемногу довела Глафиру до того, что та в одно утро вбежала, как бешеная, в кабинет Лаврецкого и, швырнув связку ключей на стол, объявила, что не в
силах больше заниматься хозяйством и не хочет оставаться в деревне.
— Я ничего не понимаю по-латыни, — проговорила
Варвара Петровна, изо всех
сил скрепляя себя.
Варвара Петровна в тот же миг изо всех
сил начала ему «протежировать».
Но ныне, когда всё уже кончилось, я полагаю, что всё это тогда совершилось гораздо проще: во-первых, он побоялся брать лошадей, потому что
Варвара Петровна могла проведать и задержать его
силой, что наверно и исполнила бы, а он наверно бы подчинился и — прощай тогда великая идея навеки.
Он мстил мысленно своим бывшим сослуживцам по департаменту, которые опередили его по службе и растравили его самолюбие настолько, что заставили отказаться от служебной карьеры; мстил однокашникам по школе, которые некогда пользовались своею физической
силой, чтоб дразнить и притеснять его; мстил соседям по имению, которые давали отпор его притязаниям и отстаивали свои права; мстил слугам, которые когда-нибудь сказали ему грубое слово или просто не оказали достаточной почтительности; мстил маменьке Арине Петровне за то, что она просадила много денег на устройство Погорелки, денег, которые, «по всем правам», следовали ему; мстил братцу Степке-балбесу за то, что он прозвал его Иудушкой; мстил тетеньке
Варваре Михайловне за то, что она, в то время когда уж никто этого не ждал, вдруг народила детей «с бору да с сосенки», вследствие чего сельцо Горюшкино навсегда ускользнуло из головлевского рода.
Хотя
Варвара шаталась от опьянения и лицо ее во всяком свежем человеке возбудило бы отвращение своим дрябло-похотливым выражением, но тело у нее было прекрасное, как тело у нежной нимфы, с приставленною к нему,
силою каких-то презренных чар, головою увядающей блудницы. И это восхитительное тело для этих двух пьяных и грязных людишек являлось только источником низкого соблазна. Так это и часто бывает, — и воистину в нашем веке надлежит красоте быть попранной и поруганной.
Варвара Михайловна. Нет. Пусть эти люди слушают. Я дорого заплатила за мое право говорить с ними откровенно! Они изуродовали душу мою, они отравили мне всю жизнь! Разве такой я была? Я не верю… я ни во что не верю! У меня нет
сил… мне нечем жить! Разве такой я была!
Варвара Михайловна. Я видела его однажды на вечере… я была гимназисткой тогда… Помню, он вышел на эстраду, такой крепкий, твердый… непокорные, густые волосы, лицо — открытое, смелое… лицо человека, который знает, что он любит и что ненавидит… знает свою
силу… Я смотрела на него и дрожала от радости, что есть такие люди… Хорошо было! да! Помню, как энергично он встряхивал головой, его буйные волосы темным вихрем падали на лоб… и вдохновенные глаза его помню… Прошло шесть-семь — нет, уже восемь лет…
Варвара Михайловна (сильно). Неправда! Не верю я вам! Все это только жалобные слова! Ведь не могу же я переложить свое сердце в вашу грудь… если я сильный человек! Я не верю, что где-то вне человека существует
сила, которая может перерождать его. Или она в нем, или ее нет! Я не буду больше говорить… в душе моей растет вражда…
Варвара Михайловна. И вот вы явились… такой же, как все! Такой же… Это больно! Скажите, что с вами случилось? Неужели невозможно сохранить
силу своей души?
Шалимов (целуя ее руку, волнуясь). Мне кажется, что, когда я рядом с вами… я стою у преддверия неведомого, глубокого, как море, счастья… Что вы обладаете волшебной
силой, которой могли бы насытить другого человека, как магнит насыщает железо… И у меня рождается дерзкая, безумная мысль… Мне кажется, что если бы вы… (Он прерывает свою речь, оглядывается.
Варвара Михайловна следит за ним.)
Словом, все было хорошо, но во всем этом счастье и удачах бабушка
Варвара Никаноровна все-таки не находила покоя: ее мучили предчувствия, что вслед за всем этим невдалеке идет беда, в которой должна быть испытана ее
сила и терпение.
Такие опальные, видя себя на все время опалы лишенными самой правдивейшей и мощной защиты, тяжело чувствовали
силу справедливого гнева
Варвары Никаноровны и страшились вперед навлекать его на себя.
Пришла
Варвара с дружками к пуньке, отперла замок, но, как опытная сваха, не отворила сразу дверь, а постучала в нее рукой и окликнула молодых. Ответа не было.
Варвара постучала в другой раз, — ответа опять нет. «Стучи крепче!» — сказал
Варваре дружко. Та застучала из всей
силы, но снова никто ничего не ответил. «Что за лихо!» — промолвила
Варвара.
Залаяли встревоженные собаки.
Варвара подбежала к окошку и, заметавшись в тоске, стала кричать кухарке, изо всей
силы напрягая голос...
— Послушайте, — сказала
Варвара Александровна, — если вы в самом деле так несчастливы, то я вас не оставлю: я буду помогать вам словом, делом, средствами моими; но только, бога ради, старайтесь все это исправить, — и вот на первый раз вам мой совет: старайтесь, и старайтесь всеми
силами, доказать Мари, как много вы ее любите и как много в вас страсти. Поверьте, ничто так не заставит женщину любить, как сама же любовь, потому что мы великодушны и признательны!
— Нет… Довольно… Заклинаю вас, довольно!.. Я не в состоянии более слушать ваших ужасных слов, — сказала, тоже очень расстроившись,
Варвара Александровна. — Нет, это выше моих
сил, — сказала она, вставая, — я должна сорвать с него маску, я сама отравлю его семейное счастье, которое устроила; я все расскажу жене и предостерегу по крайней мере на будущее время несчастную жертву общей нашей ошибки.
На эти слова герой мой ничего не отвечал, но снова встал перед хозяйкой на колени, первоначально расцеловал ее руку и потом вдруг совершенно неожиданно обхватил ее за талию и обхватил весьма дерзко и совершенно неприлично,
Варвара Александровна вся вспыхнула и хотела было вырваться; но Хозаров держал крепко, гнев овладел молодою женщиною: с несвойственною ей
силою, она вырвала свою руку и ударила дерзкого безумца по щеке.
Пириневский и Мари, при появлении постороннего лица, отскочили один от другого.
Варвара Александровна едва имела
силы совладать с собою. Сконфузившись, растерявшись и не зная, что начать делать и говорить, спросила она тоже совершенно потерявшуюся Мари о матери, потом села, а затем, услышав, что Катерина Архиповна больна и теперь заснула, гостья встала и, почти не простившись, отправилась домой.
Между родителями решено было так:
Варвара Михайловна скажет Ардальону Семенычу, что Наташа знает об его намерении, а потому по своей неопытности, несветскости (которую Шатов ценил очень высоко) и по своей застенчивости она не в
силах будет скрыть своего смущения при встрече с ним, как с человеком, ищущим ее руки, и что потому он увидит большую перемену в ее обращении.
Напрасно граждане новогородские молили князей воспользоваться таким примером и общими
силами, с именем бога русского ударить на
варваров: князья платили дань и ходили в стан татарский обвинять друг друга в замыслах против Батыя; великодушие сделалось предметом доносов, к несчастию ложных!..
Но замечательнее всего, что все те, которые имели честь быть представлены графу, в глубине души своей очень хорошо понимали и чувствовали, относительно себя, то же самое, что чувствовал к ним и граф Маржецкий, — словно бы, действительно, все они были
варвары и татары пред этим представителем европейской цивилизации и аристократизма; и в то же время каждый из них как бы стремился изобразить чем-то, что он-то, собственно, сам по себе, да и все-то мы вообще вовсе не
варвары и не татары, а очень либеральные и цивилизованные люди, но… но…
сила, поставленная свыше, и т. д.
— Кажется, завтра и Лукерьюшка из Маркова в богадельню придет, — сказала
Варвара Петровна. — Надо и ее уговорить. Кажется, в ней много и
силы и духа.
Все слышанные с детства от няньки
Варвары и от других простолюдинок рассказы про Иванову ночь с ее кладом и с бесовскою
силою воскресли с особенной яркостью в памяти девушки.
Он странно-молитвенно поднял кверху руки, повернулся и с поднятыми руками пошел по коридору прочь. Замок два раза звонко щелкнул. Решетчатая дверь открылась. Все замерли.
Варвара Васильевна вошла в больному. Вдруг словно
сила какая подхватила Токарева. Он протолкался сквозь толпу и тоже вошел за решетку.
Где-то с
силою хлопнула дверь. В больничном коридоре тяжело затопали ноги. Кто-то хрипло выкрикивал бессвязные слова и хохотал. Слышался громкий и спокойный голос
Варвары Васильевны, отдававшей приказания. Шум замер на другом конце коридора.
— Я, право,
Варвара Васильевна, не мог пойти! Ведь я не один, вы знаете; у меня жена молодая, ребенок. Знаете, хотел было пойти, и вдруг, как видение встало перед глазами: Дашенька, а на руках ее младенец! И голос говорит: не ходи!.. Не ходи, не ходи!.. Какая-то
сила невидимая держит и не пущает!
— Откуда это очевидно? Я не говорю про
Варвару Васильевну, я ее слишком мало знаю, — но, вообще говоря, человек может не верить в себя совсем по другим причинам. Он может признавать данную деятельность самою высокою и нужною, и все-таки не верить в себя… Ну, хотя бы просто потому, что чувствует себя не в
силах отдаться этой деятельности, — произнес он с усилием.
«Сколь устойчивой ни казалась бы нам наша цивилизация, — говорит Генри Джордж, — а в ней развиваются уже разрушительные
силы. Не в пустынях и лесах, а в городских трущобах и на больших дорогах воспитываются те
варвары, которые сделают с нашей цивилизацией то же, что сделали гунны и вандалы с древней».
Княжне
Варваре Ивановне Прозоровской шел в то время семнадцатый год. Она была тем распускающимся бутоном, который пленяет взор своею свежестью и наполняет окружающую атмосферу тонким благоуханием, обонять которое составляет неизъяснимое наслаждение. Он имеет особенно притягательную
силу для поживших людей, к которым, как мы знаем, принадлежал и князь Баратов.
— Я люблю ее, князь. Если я так долго медлил и не заявлял об этом чувстве княжне
Варваре, то это происходило лишь потому, что я, как человек не первой молодости, старался убедиться в
силе этого чувства, в том, что это не один каприз влюбленного. Я убедился в этом окончательно в это лето, как убедился и в том, что я далеко не противен княжне. Я имею честь просить у вас руки вашей дочери.
— Ахти, мои родные! Сгубил тебя
варвар, мою крошечку!.. Заплатит ему Бог… — стала было причитать Лукерья Савишна, но
силы ее оставили, и она, в последний раз всплеснув руками, как сноп упала подле дочери.
— Ах ты, мои родные! Сгубил тебя
варвар, мою крошечку!.. Заплатит ему Бог, — стала было причитать Лукерья Савишна, но
силы ее оставили и она, в последний раз всплеснула руками, как сноп упала возле дочери.
Она чувствовала где-то в глубине своей души, что то, на что надеется, что предполагает этот человек, идет вразрез с тем понятием о нравственном и безнравственном, которое ей внушили с детства и о чем не раз повторяла ей Эрнестина Ивановна, но
сила над ней этого человека была выше ее самой и заученной ею морали. Великосветское общество Москвы того времени, по распущенности нравов, не давало для
Варвары Ивановны почвы, о которую она могла бы опереться, чтобы противостоять планам Кржижановского.
Мы уже имели случай заметить, что княжна
Варвара Ивановна в лице Сигизмунда Нарцисовича видела идеал своего романа, а его осторожная тактика светской холодной любезности, которой этот железный человек был в
силе держаться с безумно нравящейся ему девушкой, сильно уязвляла самолюбие княжны и даже заставила, быть может, обратить свое внимание на блестящую партию — князя Баратова, которого княжна не любила, как следует любить невесте.